Григаст пожимает плечами.
— Что поделать — служба такая.
Григаст и старший лейтенант берутся за чехол. Но он не поддается — тяжелый и намокший брезент словно прирос к машине. Позвав на помощь Мару и Ценципера, Григаст командует:
— Раз, два — взяли!
Брезент сползает…
Вместо новой светлой машины стоит видавшее виды дряхлое такси.
— Где же наша «Волга»?! — восклицает мать Мары.
Не веря своим глазам, Мара медленно обходит машину, пока нe останавливается у номера 24–25 ЛАГ. Все растерянно переглядываются, смотрят на машину.
Не смущены только Флоксик и соседский мальчик Густ. Собачонка задирает ногу, выражая свое презрение к ветхому такси. Мальчик трогает руками машину — настоящее такси!
— Назад! — кричит Григаст.
Поздно. На дверце машины отчетливо виден след выпачканной мелом руки.
Григаст задумчиво глядит на машину, деловито открывает свой портфель и говорит:
— При осмотре должны присутствовать двое понятых.
— Когда я работал контролером на автобусе… — несмело заговаривает Ценципер.
— Спец по автомобилям? Очень хорошо, товарищ…
— Ценципер. — Он польщен и приподнимает шляпу.
Отец Мары, оправившись от замешательства, тоже делает шаг вперед, но Григаст, приложив руку к козырьку, вежливо говорит:
— Извините, товарищ подполковник, вы являетесь заинтересованным лицом. Прошу вас… Да, да, вас! — Григаст отдает предпочтение одному из соседей.
Майор и Климов тщательно осматривают такси.
Обнаружив в пепельнице окурок папиросы с характерно смятым мундштуком, майор прячет его в конверт.
— Не понижаю, почему на переключателе таксометра нет отпечатков пальцев? — бормочет старший лейтенант.
— Потому, что перчатки можно купить в любом галантерейном магазине, а голову — нет, — угрюмо роняет Григаст.
— Извиняюсь, но когда я работал контролером… — начинает Ценципер.
— На автобусах… Знаю, знаю.
— Это было потом. А до этого в таксомоторном парке… Вы обратили внимание, что счетчик переключен на кассу?
Ценципер показывает на окошечко таксометра, где видна плата за проезд: 1 рубль 60 копеек, и буква «К».
— Какое это имеет значение? — тотчас заинтересовывается Григаст. — Объясните. И желательно со всеми подробностями.
— Видите ли, товарищ майор, — слушая Ценципера, можно подумать, что он декламирует любимое стихотворение, — счетчик может быть поставлен на любое из трех положений: выключен, включен и «касса». Первое, по-видимому, не нуждается в комментариях. Будучи работником милиции, вы сами сделаете единственный и правильный вывод… Когда же счетчик включен, его механизм работает, отмечая не только пробег в километрах, но и стоимость проезда и стоянок. Когда пассажир прибыл к месту назначения, шофер переключает счетчик на «кассу», фиксируя плату за поездку. Теперь счетчик не работает, но машина еще не свободна — иногда требуется несколько минут, чтобы рассчитаться с шофером.
— Интересно, — задумчиво произносит Григаст. — Значит, вы хотите сказать, что тут, несомненно, виден «почерк» профессионального таксиста?
— Имею честь! — Была бы возможность, Ценципер приложил бы руку к козырьку. — Осмелюсь даже пойти в своих выводах дальше: так поступил бы только водитель такси с большим стажем, для которого это движение стало автоматическим. Надо полагать, что он приехал сюда без пассажира и только по привычке, останавливая машину, переключил счетчик… В моей практике приходилось встречаться с шоферами, которые делают это нарочно, на каждой остановке, даже если пассажир не намерен выходить из машины, — таким образом они лишний раз взимают посадочную плату, план опять же…
Мара не слушает. Впечатление такое, будто она издали заметила нечто очень важное.
Мара подходит к таксомотору и открывает заднюю дверцу. Да, сомнений нет, на сиденье лежит маленькая улыбающаяся головка из слоновой кости. Та самая!..
Мара в замешательстве. Затем она хватает головку. Григаст оборачивается.
— Что вы там делаете?
— Ничего, — Мара вымучивает улыбку и крепче сжимает в кулаке свою находку.
Григаст хочет что-то сказать, но передумывает. Ведь это дело — своего рода проверка и Мары тоже.
* * *«Внимание! Внимание! К городу приближается ураган! Граждане, не выпускайте детей из дома! Тщательно закрывайте двери и окна!» — слышится в соседней комнате голос диктора.
Ветер распахивает притворенное окно и врывается в комнату Мары. Опрокидывает портрет доктора Эрберта, листает тетрадку и открывает страницу с рисунками. Рядом со смятым мундштуком папиросы Межулиса нарисована головка Будды. Страницы тетради отчаянно трепещут — совсем как крылья напуганной птицы.
Летят взметенные ветром листья, полощут брезентовые чехлы на лошадках и колясках карусели. В парке нет ни души, только два перепуганных мальчугана лежат за каруселью и держатся друг за друга.
В парк въезжает милицейская машина. Из нее выскакивает лейтенант, хватает ребятишек, несет в машину. Она тотчас едет дальше.
Ветер срывает со стены кинотеатра афишу, гонит к опрокинутой скамейке. Это та самая скамья, на которой однажды сидели доктор Эрберт и Мара. Борясь со встречным ветром, мимо проходит Мара. Погода, очевидно, соответствует ее настроению — на душе у Мары тоже буря. Ведь не может быть, чтобы Имант оказался причастен к этой краже! Мара не допускает этого и сама во что бы то ни стало хочет выяснить все обстоятельства, которые привели к недоразумению.
* * *Ветер рвет лозы дикого винограда, вьющиеся у больничного окна. Окно закрыто, но белая занавеска колеблется.
В небольшой палате все бело: стены, тумбочки, кровати. Бледны и усталы лица женщин на койках.
— Буря-то какая! — говорит одна из них, постарше, глядя в окно.
Вторая, помоложе, кивает.
— Хотите? — Она протягивает соседке апельсин и поправляет ленту, которой перехвачены ее длинные черные волосы.
— Спасибо, — говорит пожилая женщина. — Какой красивый! Теперь я опять научилась радоваться. Какая красивая буря!.. С тех пор, как знаю, что буду жить…
— Если бы не «Витафан»… — говорит молодая. — Я ведь одной ногой была уже в могиле. Муж не пережил бы!
В палату входит медсестра с корзинкой. В корзине ананасы.
— Муж вам кланяется, — говорит она молодой женщине, глядя, куда поместить корзину.
В конце концов сестра ставит ее на пол — тумбочка завалена апельсинами и другими фруктами. Даже на подоконнике, у вазы с яркими цветами, лежат всякие лакомства.
— Я бы ничего не имела против, чтобы и мой работал шофером, — говорит пожилая. — Если б, конечно, еще и любил, как ваш.
— Какая буря! — Сестра проверяет, хорошо ли закрыто окно. — Мой муж — в море…
— Сестричка, почему нам сегодня не кололи «Витафан»? — спрашивает молодая.
Медсестра смущена. Сделав вид, будто не расслышала вопроса, выходит из палаты.
Комната врачей. На стене висит большая таблица, в которой расписаны ежедневные дозы инъекции «Витафана». Графа «7-й день» пуста.
Профессор Ландовский смотрит на таблицу с таким видом, словно перед ним портрет его личного врага, потом принимается нервно шагать по комнате. Эрберт стоит у окна и неподвижным взглядом смотрит на гнущиеся под бурей деревья.
— Главное, чтобы среди больных не поднялась паника, — говорит профессор.
— А что я им скажу? — Эрберт не оборачивается, закатывает рукава. — Что собираюсь еще отплясывать на их золотой свадьбе? Я не из породы старорежимных домашних врачей.
Он подходит к умывальнику и намыливает обнаженные по локоть руки. Профессор не без тревоги наблюдает за его движениями.
— Значит, все-таки решили оперировать?
— А как бы вы поступили на моем месте? — Контрвопрос Эрберта звучит почти с упреком.
— Дал бы двойную дозу «Витафана», — горько усмехается Ландовский.
— Вот именно! — Зрберт берет щетку и энергично трет ею руки.
— Эрберт, — после паузы говорит профессор, — мы не можем рассчитывать на успех операции.
Эрберт молча продолжает мыть руки.
— Эрберт, — в голосе профессора раздражение, — вы же сами понимаете: процесс распространился на весь организм. И нелепо надеяться…
— Так что же прикажете теперь делать? Ожидать, пока милиция доставит нам «Витафан»?
— Боюсь, что это столь же безнадежно, — упавшим голосом говорит профессор. — Между прочим, майор Григаст опасается, что «Витафан» переправлен на иностранное судно.
Эрберт резко оборачивается, но ответить не успевает — в комнату входит медсестра.
— Больная в операционной, — докладывает она.
Эрберт выходит.
Профессор провожает его взглядом, вздыхает и обращается к медсестре:
Эрберт выходит.
Профессор провожает его взглядом, вздыхает и обращается к медсестре:
— Халат! Я буду ассистировать.
В коридоре медсестра сталкивается с Марой.
— Где Имант? — взволнованно спрашивает Мара и тут же быстро поправляется: — Заведующий отделением.
— Доктор Эрберт на операции. — И, уходя, сестра негромко добавляет: — Надо же, сам профессор отказался, а он пытается спасти беднягу! И что за человек!..
Невыносимо медленно тянется время. Ожидающая в коридоре Мара успевает передумать о многом. Теперь она сознает, как глупо было идти сюда. Неужели она могла допустить, что Имант похитил «Витафан» и теперь вынужден бороться за жизнь своих больных с помощью хирургического ножа?
Чего же она хотела? Узнать, как попала в такси головка Будды? Да мало ли на свете случайностей. Надо узнать, конечно. Но даже сам вопрос об этом Эрберту она задать не может! Человеку надо верить или не верить совсем — тут половинчатости быть не должно. Не верить Иманту даже в мелочах означало бы не верить в свое чувство, не верить самой себе. Так думает Мара.
Мара уже собралась уходить, но тут открывается дверь операционной. Выходит Эрберт. Усталым движением снимает маску и смахивает со лба крупные капли пота. Утомление и какая-то безнадежность чувствуются сейчас даже в его походке.
Эрберта догоняет профессор.
— Возьмите себя в руки, Эрберт! Ее могло спасти только чудо.
— Или «Витафан», — говорит Эрберт.
Невидящими глазами посмотрев на Мару, он направляется в свой кабинет.
— Имант! — Мара, сжимая в кулаке какой-то предмет, хочет пойти за Эрбертом.
— Оставьте его, — берет Мару за локоть профессор.
Но Эрберт уже обернулся.
— Мара?! В такую погоду? Что-нибудь важное?
— Я насчет Будды, но теперь это уже не имеет значения… — Мара пристально смотрит в глаза друга и вполголоса добавляет: — Хотя для меня на свете нет ничего важнее.
* * *Ветер стих. Солнце отражается в канале, по воде плывут листья и обломанные ветки. На мостике стоит Мара. Сжатые в кулак пальцы распрямляются, виден предмет, который она все время прятала в руке. Это отломанная головка. Мара хочет бросить ее в воду, но в последний момент передумывает.
— Вы нашли что-нибудь? — слышен голос Григаста.
— Нашла. — Мара разжимает пальцы и показывает майору головку. — Веру в человека.
— Это тоже шаг вперед. Вы заслужили поощрение. Что скажете насчет шоколадного пломбира с орехами?
В киоске, где торгуют мороженым, всего три столика. За одним два школьника. Отодвинув пустые вазочки, они листают альбом с марками. Беседуя с Марой, Григаст время от времени с любопытством поглядывает на ребят.
— И все же я права, — говорит Мара.
— Скажите, Мара, вы очень любите Эрберта?
— Какое это имеет отношение к «Витафану»?
— И потому очень верите ему, правда? Понимаете, когда-то недоверие было основным мерилом в отношении к людям. Но слепое недоверие так же плохо, как и слепая…
— Моя вера не слепая. Все надежды Иманта связаны с этим препаратом. Для чего человек станет сам себя обкрадывать? Для этого надо, быть сумасшедшим.
— Допустим. Но тогда вы должны располагать иной версией.
— Конечно! — поставленное в упор требование не застало Мару врасплох. — «Витафан» украл Межулис. Окурок, найденный в такси.
— Что ж, будем пока считать, что головка не обнаружена, — уточняет Григаст. — Отчего вы не едите? Разве не вкусно?
— Мою версию подтверждает и то, что счетчик был переключен на кассу. Так поступил бы только профессиональный таксист.
— Межулис?
— Да. На ворованном такси он далеко не уехал бы. Поэтому «Витафан» увезли на нашей «Волге», которую никто не искал.
— А откуда ему было знать, что ваша машина стоит под брезентом?
— Он же сидел рядом со мной в кафе, когда я рассказывала…
— Иманту Эрберту?
Григаст неожиданно встает и подходит к мальчикам.
— Отдам за две авиа, — говорит старший.
— Покажи, — требует Григаст.
Оробевший мальчуган подает ему марку.
— Так и думал, с дефектом. А то я три авиапочты дал бы за нее.
Григаст идет к прилавку и заказывает:
— Еще две порции!
Вернувшись к столику, он дружески кладет руку Маре на локоть.
— Допустим, что «Волга» действительно была нужна, чтобы отвести «Витафан» подальше — куда, мы не знаем. А ваш Межулис выезжал из Риги?
Мара встает.
— Куда вы? — спрашивает Григаст.
— В таксопарк. Проверю…
— Опоздали. В первый день после кражи Межулис работал с двенадцати до двадцати одного тридцати. На следующий…
К столику подходит официантка и хочет поставить две вазочки с мороженым.
— В чем дело? — недоумевает Григаст, потом вспоминает: — Ах, да, отнесите ребятам! — Он подмигивает Маре. — Может, и мы еще по одной?
— Спасибо. Теперь я понимаю… — шепчет Мара. — Может, мне все же лучше перейти в архив?
— Не ожидал от дочери комиссара!.. У вас в руках надежная нить — в краже замешан профессиональный таксист. В одном месте нить порвана. Но зачем же из-за этого вешать нос? Разматывайте дальше, терпеливо, вдумчиво, проверяя все версии. Я верю в вас, Мара!
— А это не слепая вера?
Григаст улыбается.
* * *Мара идет по улице. Зажигаются первые неоновые надписи. Из открытых дверей радиомагазина слышен голос радиорепортера:
«Пожелаем же нашим ребятам и впредь таких блестящих успехов, как в Ужгороде!»
Перед витриной стоят несколько человек. Мара проходит мимо, но тут замечает на экране телевизора толпу встречающих около самолета и Ирену, на плечах которой две чьи-то руки в перчатках. Мара останавливается, но на экране уже другие лица.
Она вбегает в магазин. В этот момент на нескольких разного размера экранах появляется эмблема телестудии.
* * *Шофер такси стоит спиной к Маре и через забор смотрит на площадку для игр в детском саду. По площадке вприпрыжку бежит девочка. Она оборачивается, машет отцу рукой.
— В телестудию! Быстрее! — говорит Мара.
— Не могу, — показывая на табличку с надписью «В гараж», холодно отвечает Мурьян, но, узнав Мару, радостно распахивает дверцу.
— Садитесь! Ведь это вы помогли определить дочку в детсад!
Из-за домов показывается мачта телевизионной антенны, увеличивается в размерах.
Мара в пустом зале телестудии просматривает кинорепортаж.
— Сотни любителей спорта пришли в аэропорт встречать нашу сборную команду, добившуюся блестящих успехов в Ужгороде, — рассказывает диктор.
На экране появляется белокурая подруга Пурвита. С большим букетом цветов Ирена стоит неподалеку от духового оркестра. Мимо проезжает самоходный трап, останавливается у самолета. Мара напряженно вглядывается в каждого пассажира, словно сама присутствует на летном поле. Вот Ирена заметила человека, которого ждет. Она пробегает мимо толпы встречающих к подножью трапа. Один за другим спускаются пассажиры. Ирена счастливо улыбается — из самолета выходит Пурвит.
— Стоп! — кричит Мара механику.
Изображение неподвижно. Мара поднимает руку.
Вновь замелькали кадры. Вот на плечи Ирены ложатся две руки в перчатках.
Мара встает и в темноте идет к двери. Натыкается на стену, выходит, наконец, в коридор.
— Где тут телефон? — спрашивает Мара.
Актер в костюме средневекового испанского гранда оборачивается и величественным жестом указывает на телефонный аппарат на стене.
— Майора Григаста! — говорит Мара, но передумывает и вешает трубку. Рано еще ликовать. Она ведь едва ухватилась за кончик нити, и неизвестно, как теперь будет разматывать клубок. Мара не забыла урок и делиться своими подозрениями будет лишь тогда, когда сможет подкрепить их фактами!
* * *Вереница машин на стоянке такси. В ожидании пассажиров шоферы собрались в кучу. Четвертой в ряду стоит машина с номером 24–25 ЛАГ. Шофер читает «Ригас балс». Лицо скрыто за газетой, видны лишь руки в перчатках.
Один за другим отъезжают такси с пассажирами. Подходит очередь машины 24–25. Мара — она сидела в открытом кафе напротив стоянки — порывисто встает и перебегает улицу. Довольно нахально опередив другого пассажира — тот ие успевает даже запротестовать, — она распахивает дверцу и садится рядом с водителем. Это Пурвит.
— Вы! — разыгрывает удивление Мара.
— Какая приятная неожиданность! — Пурвит любезно улыбается и запускает мотор. — Собирался сегодня заехать к вам…
— Что-нибудь новенькое в связи с кражей? Кстати, кто был с вами в тот раз, когда вы подъехали к кафе?
Вот вопрос, который в настоящую минуту волнует Мару больше всего. Если окажется, что счетчик был поставлен на «кассу» уже у кафе, то рухнет и новая гипотеза.
— Я же не убийца. Возить в такой тумак пассажиров… Нет, просто хотел поблагодарить за то, что быстро нашли мою машину.