Так вот, мы недалеко продвинулись. По сведениям Нурея, имеется туманное предположение о том, что убийца проник в дом через незакрытое окно. Положим. И что дальше? Пистолет находился в комнате Ролана. Ролан не спал. Почему? Можно предположить, что он услышал подозрительный шум, схватил пистолет, застал в музее постороннего, между ними завязалась борьба, Ролан был обезоружен и убит… Нет, это маловероятно. Следов борьбы не обнаружено. И потом: почему вокруг Ролана были разбросаны крестики?
Есть еще одна деталь — я только что о ней вспомнил. Пуля попала Ролану в правый висок, с близкого расстояния. Комиссар считает: это означает, что Ролан знал убийцу, раз подпустил его к себе. Папа с этим не согласен. Он все еще размышляет над своей «идеей». Когда мама отдыхает, мы пользуемся моментом, чтобы вполголоса, словно заговорщики, перекинуться парой слов.
— Она все еще злится? — спрашивает папа.
— Да, немного. Узнает от прислуги о странных происшествиях в замке и сердится, что я все это от нее утаил. Просто кошмар!
— К счастью, сразу после похорон мы вернемся домой. Я ничего больше не могу сделать для Рауля. Когда мы окажемся дома, все станет на свои места, и мы спокойно объясним маме, что у нас нет от нее секретов.
Я вдруг захихикал. Папа спросил, что меня так рассмешило, и я ляпнул:
— Вспомнил ту ночь с невидимкой…
Я тут же опомнился, но было поздно. Я бы многое отдал, чтобы вернуть эти слова обратно… Папа внимательно посмотрел на меня.
— Что еще за ночь с невидимкой?
— Да так, ничего особенного…
— Теперь я понимаю, на что намекал твой друг Поль, когда звонил тебе в замок.
— Папа, это был всего лишь страшный сон. Не стоит об этом говорить.
— Нет уж, извини. Ты сказал «невидимка». Значит, страшный сон был вполне конкретным, раз он тебе так запомнился. Говори же. Я тебя слушаю.
— Это никак не связано…
Папа не дал договорить.
— Очень на это надеюсь. Но я уже ничему не удивлюсь. Итак, ты видел во сне привидение…
— Не привидение, нет! Это было… что-то непонятное…
И я рассказал ему о событиях той ночи, стараясь говорить небрежно, чтобы он не догадался, как я был испуган.
— Не спеши. Ты уверен, что слышал шорох?
— Конечно! К этому моменту я окончательно проснулся.
— И ты побоялся зажечь свет? Это не упрек, я тебя прекрасно понимаю.
— Я позвонил Симону.
— Представляю, что ты пережил… Итак, явился Симон.
— Да, он постучал в дверь. Видимо, подумал, что я заболел.
— А дальше?
— Да, собственно, это все. Он открыл дверь, зажег свет. В комнате никого не было. Видишь, какая идиотская ситуация?
Папа задумался. Но тут вернулась мама, подкрашенная и ужасно красивая.
— Опять заговор! — вздохнула она, глядя на наши задумчивые физиономии.
— Да что ты, ничего подобного! — весело ответил ей папа. — Иди, я тебя догоню.
Он повернулся ко мне, безнадежно развел руками и прошептал:
— Какой же ты идиот!
Ну вот! Такого я от него не ожидал! Конечно, всякое бывает… Я ведь уже говорил тебе, что с момента приезда мамы барометр показывает бурю. Никогда еще папа не называл меня идиотом! Даже наоборот: когда он хочет надо мной подшутить, а бывает это часто, он делает это в особом, якобы почтительном тоне. В общем, я расстроился. Но не буду жаловаться; просто хочу тебя предупредить — с островом Олерон покончено. Мы уезжаем сразу после похорон. И я больше никогда не вернусь в Бюжей, который будет продан ил сдан в аренду. Жаль только несчастного Рауля Шальмона. Я почти его не знаю, и все же он мне нравится. Сейчас пойду прощаться с Дюрбаном и Нуреем (последний уже покинул Бюжей и устроился в Сен-Жорже, в маленьком отеле под названием «У четырех сержантов»). До встречи Париже! Привет от идиота!»
9
«Сен-Жорж, четверг.
Дорогой старик, на сей раз мне не до шуток. Тут много чего произошло; я даже не знаю, с чего начать. Не писал ли я тебе в предыдущем письме, что мы готовимся к отъезду? Так вот, это было перед самой развязкой. Тайны больше не существует! Извини, что не умею писать кратко и не могу сообщить тебе одним духом финал этой истории. Ты обречен пройти последние шаги вместе со мной.
Итак, я отправился к Нурею попрощаться. Он как раз разбирал фотографии. Их было несколько десятков. Некоторые были сделаны в музее оловянных солдатиков. Мы как раз их рассматривали, как вдруг раздалась полицейская сирена. Машина проехала прямо под окнами. Нурей воскликнул:
— Держу пари, они едут в Бюжей!
Не сговариваясь, мы бросились на улицу. Бюжей находится недалеко от Сен-Жоржа, но уже метров через сто Нурей совсем запыхался.
— Не ждите меня, — пробормотал он, и я поспешил в замок.
Еще издалека я понял — что-то случилось. Парк был оцеплен жандармами, которые отгоняли любопытных. Я с важным видом подошел к одному из них.
— Извините, мсье, я сын мэтра Робьона. Мы живем в замке. Мой отец там?
Жандарм поверил мне на слово.
— Он только что прибыл.
Я вошел в ворота с весьма деловым видом, хотя сердце у меня колотилось как бешеное. Я расстался с родителями около часа назад; они и не думали ехать ни в какой Бюжей. Значит, произошло что-то серьезное… Я подбежал к подъезду. Около него стояли пожарная машина и «скорая помощь». Водители как ни в чем не бывало болтали между собой.
— Что там произошло? — спросил я.
Один из санитаров ответил:
— Какой-то псих заперся в комнате. Ждем подкрепления: он вооружен.
Так вот оно что! Знаешь, входя в вестибюль, я уже едва двигал ногами. Вход на лестницу преграждали двое полицейских с автоматами. В гостиной я увидел гроб, цветы, венки и внезапно вспомнил, что после обеда должно состояться погребение. Тебе может показаться странным, но Ролан Шальмон хотел быть похороненным рядом со своим отцом.
Я уже вообще ничего не понимал. В гостиной горели свечи, словно в церкви, а вокруг кишели вооруженные полицейские, пожарные, врачи… Но где же мой отец? Только я сделал шаг в сторону полицейского, как услышал:
— Франсуа!
Это была мама. Бледная как полотно, она стояла на пороге гостиной.
— Пойдем отсюда. Тебе тут не место.
Заметь, что, по ее мнению, мне не место везде, где хоть что-то происходит… И тут откуда-то сверху прозвучал выстрел.
— Господи, — прошептала мама, — там ведь твой отец!
Тут я не выдержал.
— Да скажешь ты мне наконец, что все это значит?
Она взяла меня за руку и потащила к выходу.
— Когда мы с отцом выходили из гостиницы, — объясняла она по дороге, — папа вдруг решил ехать в Бюжей. Он обычно такой спокойный, а тут почему-то разволновался. Он буквально втолкнул меня в машину. «Не беспокойся, — сказал он. — Мне надо срочно поговорить с Раулем, а ты попрощаешься с покойным». Я спросила: «Почему вдруг такая спешка?» — «Потому что дело не терпит». После этого он замолчал. Вернее, бормотал про себя какие-то обрывки фраз, вроде: «Это же очевидно. Теперь я понимаю…» Машину он вел как сумасшедший… Франсуа, я больше не могу, давай сядем.
Под одной из сосен стояли кресла и шезлонг.
— Подожди меня здесь, — сказал я. — Я сейчас вернусь.
— Они тебя не пропустят. Даже у меня ничего не вышло. — Она упала в кресло. — Там, наверху, такое творится…
— Послушай, мама. Возьми себя в руки и расскажи мне по порядку, что произошло. Итак, вы подъехали к замку…
— Да. Нас встретил Рауль Шальмон. Мы решили втроем постоять у гроба. А потом отец увел Рауля наверх, и примерно через четверть часа… Боже, как вспомню об этом!.. Выстрелы, крики, люди, снующие вверх и вниз по лестнице… Потом подъехала «скорая». Два человека в белых халатах поднялись наверх. От беспокойства за отца я с ума сходила, но на меня никто не обращал внимания. Приехали пожарные; я вцепилась в одного из них, пытаясь узнать, в кого стреляли… Он ничего толком не знал, но заверил меня, что никто не пострадал. Тогда я вернулась в гостиную. Я была наедине с покойником; от запаха цветов и свечей у меня начала кружиться голова… Про меня все забыли!
— Бедная моя мамочка!
— Через некоторое время ко мне подошел какой-то человек. Он назвал свое имя, но я его не запомнила. От него пахло сигарами.
— Тогда это был кузен Дюрбан.
— Может быть. Он сказал мне, что пойдет выяснит, как обстоят дела. Больше я его не видела.
— Словом, ты не знаешь, где папа, что там наверху, кто заперся и кто стрелял. Тебе вообще ничего не известно. Ладно, тогда я…
Тут я увидел, как перед входом в замок остановился автобус с зарешеченными окнами, и из него вышли шесть солдат Службы безопасности. Представляешь, старик? Такие похороны, как эти, даже в кино не увидишь. Я очень волновался за папу, но признаюсь, что одновременно испытывал что — то вроде репортерского ликования. Наверное, мое настоящее призвание — журналистика… Я убежал от мамы и пристроился позади группы солдат. Слышал бы ты, как их сапоги грохотали по лестнице!
Тут я увидел, как перед входом в замок остановился автобус с зарешеченными окнами, и из него вышли шесть солдат Службы безопасности. Представляешь, старик? Такие похороны, как эти, даже в кино не увидишь. Я очень волновался за папу, но признаюсь, что одновременно испытывал что — то вроде репортерского ликования. Наверное, мое настоящее призвание — журналистика… Я убежал от мамы и пристроился позади группы солдат. Слышал бы ты, как их сапоги грохотали по лестнице!
— В сторону! — крикнул мне полицейский.
Но я уже успел добежать до площадки второго этажа. Один из солдат остановил меня.
— Ты куда?
— Я ищу своего отца, мэтра Робьона. У меня для него поручение.
Он ткнул пальцем в потолок.
— Он на третьем. Все еще ведет переговоры.
— С кем?
— Я не знаю. Какой — то сумасшедший заперся в комнате и стреляет через дверь.
Черт возьми! Это же убийца Ролана! Не исключено, что следующим должен был стать Рауль. У преступника, наверное, навязчивая идея: уничтожить всех Шальмонов.
Суета вокруг все возрастала. По лестнице сбежал какой — то коротко стриженый молодой человек и, перегнувшись через перила, крикнул:
— Любопытных не пускать! Все на улицу! — Повернувшись ко мне, он добавил: — И ты тоже. Давай-ка отсюда!
Его тон меня просто возмутил. Я заупрямился:
— Я сын мэтра Робьона, и…
Знаешь, я привык (тщеславие, но что поделаешь!) к тому, что, услышав имя отца, люди сразу смягчаются и начинают улыбаться. Но этот тип был не из таких.
— Хорошо, хорошо, — перебил он меня. — Иди в парк и жди там, как все остальные.
И подтолкнул меня к лестнице.
Я вынужден был подчиниться. Охрана уже выгоняла зевак из вестибюля. Я вернулся к маме. Она подняла на меня глаза, полные тоски.
— Папа наверху, — сообщил я, — с ним все нормально. Он уговаривает какого-то психа, который забаррикадировался в комнате.
— Это кто-нибудь из домашних?
Ее вопрос, такой естественный, произвел на меня впечатление холодного душа. Как же я не догадался! Конечно, это должен быть кто-то из домашних. Где была моя голова?! И это, конечно, Рауль. Поэтому именно папа уговаривает его сдаться. Теперь я понял, почему папа был до сих пор так сдержан. Какую тайну он держал в себе?
Я сел на траву и уговорил маму прилечь в шезлонге. Подъезжали все новые и новые машины с разными официальными лицами. А потом, как пчелы на мед, начали слетаться журналисты. Сначала один, за ним другой, потом еще; кто на малолитражке, кто на мотоцикле, кто на своих двоих… Полиция наводила в толпе порядок, призывая присутствующих не шуметь. Один из жандармов, сложив руки рупором, повторял: «Тише, пожалуйста, здесь покойник». Собравшиеся тихо переспрашивали: «А что, кого-то уже убили?»
Эту сцену я, конечно, наполовину придумал, потому что находился далеко и ничего не слышал. Честно говоря, я был ужасно подавлен. Я, конечно, читал в газетах о захватах заложников, о снайперах на крышах, о полицейских, ведущих переговоры с бандитами… Но теперь я сам стал свидетелем такого события и, благодаря своему отцу, оказался в самом его центре. Я тяжело дышал, не в силах справиться с волнением…
Мама вернула меня к действительности.
— Когда же он сможет перекусить?
Что за прелесть моя мама! Она всегда смотрит в корень. Чтобы вести переговоры с сумасшедшим, нужны силы, а отец сегодня только завтракал.
— Возвращайся в гостиницу, — предложил я. — Я тоже скоро приеду.
— Нет. Вдруг я ему понадоблюсь…
Я не мог больше оставаться в бездействии. Поцеловав маму, я обежал замок сзади — эта дорога мне хорошо знакома. Здесь никого не было. Я вошел через черный ход и в кухне увидел Дюрбана, а рядом с ним — молодого человека с бородой и в берете с помпоном.
Дюрбан представил нас друг другу.
— Это Летелье из организации «Юго-Западная Франция». Франсуа Робьон, сын адвоката.
Мы пожали друг другу руки.
— Съешьте бутерброд, — предложил Дюрбан. — Кто знает, сколько все продлится…
— Вам что-нибудь известно?
— Нет. Мы знаем только, что Симон отказывается выходить.
Симон?.. Так это Симон! Как видишь, Поль, я не так умен, как ты думаешь. Я подозревал всех, кроме Симона… Но почему Симон? Такой преданный, верный… Неужели он мог убить хозяина?
— Рауль наверху, — продолжал Дюрбан. — И еще комиссар — он приехал на похороны. Они пытаются убедить Симона, но тот, кажется, совсем потерял голову. У него револьвер, и он стреляет, как только кто-нибудь приближается к двери.
— А мой отец?
— Он тоже там. Они все вместе стараются вызвать Симона на разговор. Как только тот ответит, можно начинать торговаться… Но пока он совершенно не в себе. Он угрожает поджечь дом, повеситься, пробить себе дорогу с помощью оружия и так далее. Словом, говорит всякие глупости. К несчастью, у него, кажется, большой запас патронов.
Летелье сделал себе большой бутерброд.
— Пойду — ка я позову Дельтейла, — сказал он. — Этот паштет до того хорош, что надо и ему попробовать.
Знаешь, Поль, я еще никогда не испытывал такого состояния: как будто я сплю наяву и никак не могу проснуться. Через ряд открытых дверей, словно на сцене, просматривалась анфилада комнат до самого вестибюля. И повсюду стояли или двигались потрясающие персонажи: солдат Службы безопасности с поднятым кверху прозрачным забралом, пожарники, мальчик с венком в руках, который он, видимо, нес к гробу…
— Это от меня, — сообщил Дюрбан. — Недешевый, между прочим, веночек. Ох, и дерут же эти цветочники!
Через холл прошла Ноэми, кухарка, прикрывая рукой пламя свечи. В вестибюле стоял какой-то человек в черном, с орденом на груди и в перчатках — возможно, мэр или депутат. Откуда-то сверху все время слышался шум голосов, то спокойных, то раздраженных.
Я решил сходить за мамой. Здесь ей легче будет ждать. Применив множество разнообразных маневров, я привел ее в кухню, которая теперь больше походила на казарму из-за табачного дыма, обрывков бумаги и затоптанных окурков на полу. На столе стояли бутылки, миска с паштетом, лежал каравай деревенского хлеба. Люди входили и выходили, на ходу обмениваясь репликами: «Ох, и упрям же старик… Пожарные даже лестницу притащили… Одной гранаты было бы достаточно, чтобы уложить его на пол… Цирк, да и только!» Они смеялись, шутили, а моя бедная мама, сидя в углу на табурете, слушала все это. Она даже воды выпить не захотела.
Время от времени в кухне появлялся новый человек, и все бросались к нему с расспросами.
— Ну, что там?
— Он сказал, что объявит голодовку…
Я съел бутерброд с сардинкой. Нервы мои были так напряжены, что хотелось плакать. Ни из-за чего, просто чтобы разрядиться. А в голове все время билась одна и та же мысль: почему Симон убил обоих Шальмонов, которым был предан как сторожевой пес? Неужели Симон тоже был сумасшедшим, как старый Шальмон, как Ролан?.. Да это просто замок сумасшедших!
Часа в четыре Дюрбан сообщил нам, что похороны переносятся на завтра, и что в свете этого нам лучше вернуться в гостиницу. Через некоторое время подошел жандармский лейтенант и попросил покинуть поместье, так как скоро начнется штурм. Представляешь себе, какое впечатление это слово произвело на маму?
Я тоже похолодел от страха, вообразив десятки солдат с ружьями наперевес, яростно штурмующих комнату за комнатой… Впрочем, офицер нас успокоил: его людям не впервые приходилось иметь дело с сумасшедшими.
— А мой муж? — прошептала мама.
— Мэтр Робьон, — уточнил я.
— О! Он проделал огромную работу! — восхищенно проговорил офицер. — Ему удалось успокоить этого несчастного. Но тот все же не хочет выходить, поэтому нам придется вмешаться.
Лейтенант отдал нам честь и принялся выпроваживать из комнаты журналистов. Я взял маму за руку.
— Пойдем отсюда. Опасности для папы больше нет.
— Как он, должно быть, устал! — вздохнула она.
Она не сопротивлялась, и я повел ее к выходу из поместья, то и дело оборачиваясь, чтобы видеть, что там происходит. К окну комнаты Симона на третьем этаже была приставлена огромная лестница. Четыре человека готовились подняться наверх. Шли последние приготовления. Площадка перед входом была пуста, и эта пустота после суеты и шума подчеркивала значение готовящейся операции.
— Это ужасно, — прошептала мама.
Всю эту сцену освещало яркое послеполуденное солнце; весело щебетали птицы… Пройдя через парк, мы вышли к стоянке.
— Отец оставил машину здесь.
Мама села на свое обычное место, впереди справа.
— Будем ждать, — проговорила она.
Я устроился сзади, прикрыл глаза, и передо мной замелькали картинки сегодняшнего дня. В конце концов — со мной так часто бывает, когда я взволнован, — я уснул. Мне даже что — то снилось, когда меня разбудил мамин крик:
— Наконец-то!