А наш сервиз? Белый, в тончайшей золотистой росписи. Я нигде больше не видела такого изящного сервиза. Моя мама не покупала драгоценности – но наши книги и красивую посуду можно было продавать на аукционах.
В доме все старое и поломанное, все на подпорках. Но все чистое – я каждый день чищу, мою, вытряхиваю, стираю, я стараюсь продлить жизнь дому моего детства.
А может быть, он уже давно мертв? Здесь бродят воспоминания о счастливом прошлом, и они создают иллюзию надежды, что когда-нибудь этот дом снова станет молодым, светлым, полным шума, вкусных запахов, топота гостей, детских воплей, и кто-нибудь новый, так же как я когда-то, будет смотреть на полоску моря, цветущие китайские розы вдоль тротуаров и надуваться счастьем.
Я не хочу сдаваться. Дом, ты слышишь меня?! Мы с тобой вдвоем все преодолеем, не отвергай меня! Я так люблю тебя, я так была здесь счастлива. Больше нигде и никогда я не буду так счастлива, потому что нигде не будет этого двора с акацией, цветущей розовыми пушистыми шариками, а со стороны улицы – армянской церкви и магнолий, полных галдящих воробьев.
Ночью проснулась в мокрой постели.
Нет, я не описалась. С потолка начало лить и в спальне, и крышу я не починю. Прощай, дом, окончательно и бесповоротно. И не проси прощения – ты меня предал.
У вас дома есть павлинье перо, выдранное из хвоста несчастной птицы на бульваре. Но балконе стоит сушилка для белья – или натянута веревка под навесом, но кухне есть противень для ачмы, а по всему дому стоят антикомариные средства, доже зимой.
Такое-то число такого-то месяца.
Фламинго
Флирт с Феллини приобрел размах и стабильность.
Этот Феллини меня так бесит, что каждый вечер я ему подробно объясняю, почему нам не стоит встречаться. Он меня вроде бы слушает, насвистывая и доводя до полного озверения, я выхожу вон и так хлопаю дверцей, что машина приседает и крякает.
Однако же наутро я ищу его глазами, и он тут как тут: все-таки мы работаем вместе, и все повторяется заново.
На работе все кипит и потрескивает, бегают толпы молодежи с кассетами, платят нам опять гроши, но магия экрана снимает все вопросы: только бы не отнимали эти чудесные бдения в монтажной, волшебные минуты в студии, каждый выход в эфир – как полет на Луну!
С таким энтузиазмом можно было и «Парамаунт Пикчерс» основать.
Феллини – особый случай среди сотрудников. Он мэтр и сноб, его не очень любят, но все хотят с ним работать. С Генрихом, например, все хотели дружить, а вот насчет его работы я ничего не помню.
На днях прибежала на работу взмыленная, думала, что опоздала, ан нет – никому до меня нет дела, потому что скандал: одну из наших журналисток изнасиловал начальник охраны Бабуина.
Весь коллектив собрался на лестнице и многоглаво и многогласно трубит призывы куда-то идти и что-то взорвать.
Подруга несчастной жертвы насилия в сотый раз художественно рассказывает, что та почти сошла с ума и уже на грани суицида, и сама же и голосит навзрыд.
Женщины взвывают.
Мужчины курят и покачивают головами – кто на ней, бедной, теперь женится?!
Работа встала колом, иду в кабинет к Феллини.
Он сидит, задрав ноги на стол, и задумчиво курит, перебирая бумажки.
– Ты в курсе, что происходит?! – возбужденно расколошмачиваю его уединение.
Он смотрит не видя, весь где-то в хитросплетениях монтажа.
– Изнасиловали твою журналистку, которая сюжеты делала по порту, – с упреком сообщаю я.
Феллини, чтоб ты оглох.
– Отличная репортерша, в два счета все освоила, – роняет он, я в полном бессилии беру из его пачки сигарету.
Что это за человек такой?!
Эрос, насилие, страсти! А ему хоть бы что.
Ночью мне приснился сон: я лечу над вечерним морем, небо еще слегка окрашено лососевым с западного края, берегов не видно – кругом вода, гладкая, как пруд, я лечу невысоко – примерно в трех метрах над водой, с бешеной скоростью, меня распирает чувство радости и предвкушения чего-то важного, что должно вот-вот случиться.
И вдруг я на корабле, старинной резной каравелле, экипажа нет, я одна, нужно как-то двигаться вперед, и с небес на палубу внезапно опускается стая фламинго. У меня в руках ворох шелковых лент, я швыряю их, как лассо, они разворачиваются и захлестывают этих фламинго, как верховых лошадей.
Птицы разом раскрывают крылья, испуская мягкий розовый свет, взлетают в небо и тянут мой корабль вперед с невероятной скоростью.
Где-то там, на краю неба, меня ждет долгожданное счастье, и я скольжу над темной водой, наполненная предчувствием, как парус, и, проснувшись, я думаю о Феллини. Впервые за много лет – не о Генрихе! Почему я называю их по кличкам?!
Дельфины – ваши любимые животные, даже если вы никогда не видели их живьем.
Такое-то число такого-то месяца.
Феноменология городка Б.
Сколько ни составляй списки, все равно остаются темы, которые требуют развернутого ответа.
Например – классификация женщин городка Б.
С того момента, как я в полной мере осознала собственную гендерную принадлежность, я стала разделять представительниц своего пола на две категории (дихотомия вообще самая удобная штука для классификации): те, кто легко выходит замуж, и те, кто выходит замуж с трудом.
Базис, как совершенно очевидно, составляет нерушимая логическая схема: женщина плюс неизбежность равно замуж. Альтернативы нет.
Вернее, есть, но она за пределами социальной адаптации – если женщина не выходит замуж и даже не стремится к этому, то ее будущее:
– старая дева (что в социальном смысле есть дно общества и полный крах);
– проститутка-содержанка-куртизанка (что предполагает вероятность достижения специфических карьерных высот, но лишает права на уважаемую старость);
– мать-одиночка («просто Мария» хороша только в телевизоре, но уж лучше так, чем два предыдущих пункта);
– монахиня (это где-то на другой планете).
Примем вышеупомянутую схему за аксиому.
Итак, категория первая: те, кто выходит замуж легко.
В этом городе давно существовал критерий определения женской состоятельности: насколько рано она выходит замуж.
Если вы видите на улице пару: симпатичный молодой человек плюс симпатичная молодая женщина – и думаете, что они брат и сестра или возлюбленные, а вам сообщают, что они – мать и сын – не сомневайтесь, сказано это будет примерно с тем же выражением гордости, как о получении Нобелевской премии за открытие в области геронтологии.
Самый престижный возраст – 16 лет. Потому что в это время девушка уже физиологически готова к репродукции и при этом крайне романтична и жертвенна и ничего не знает о последствиях ранних браков, несостоявшейся реализации личности и неврозах при постоянно гуляющем муже.
Я знаю одну девушку, которую украли в 13 лет, и она даже не была готова к репродукции (то есть у нее еще не начались овуляции), но ее оставили и вырастили как родную. Сейчас она, имея пятнадцатилетнюю дочь, выглядит едва ли не моложе и наивнее собственного ребенка – потому что чувствует себя редкостной счастливицей и баловнем судьбы.
Итак, молодость – первый критерий тех-кто-легко-выходит-замуж.
Как правило, девушки эти хороши собою – не безумно, но очень миленькие. Хотя бывают и поразительные исключения из правил, причем в обе стороны. Офигительной прелести дочку родители стараются как можно раньше сдать на руки ответственному человеку во избежание головной боли с похищениями и бдениями с берданкой возле ее окон. Если девушка страшненькая – то она и сама не против решить проблему раз и навсегда и задрать нос перед симпатичными, но менее удачливыми подругами. Но все-таки это исключения, что ни говори.
Итак, второй очевидный аргумент для невесты – миловидность (условно).
Читателя все-таки может заинтересовать – за какие такие заслуги можно решиться привести в дом пусть и юную, но страшненькую девицу? Ведь с ней придется жить неизвестно сколько лет, и даже произвести потомство!
Здесь могут сыграть роль несколько взаимозаменяемых и разносочетаемых факторов:
– ангельский характер (при наличии зверюги-свекрови это очень важно);
– мастерица на все руки и хорошая хозяйка (этот фактор актуален в любом случае – особенно если будущая свекровь собирается почить на лаврах и гонять невестку);
– богатый и влиятельный папаша (тут уже все зависит от жениха – как он ухитрится влезть к папаше в доверие);
– медицинский или музыкальный диплом (первый предпочтительнее);
– непревзойденная непорочность (собственно, это априорное условие, но бывают ну та-а-а-кие непорочные!!!).
Ради полноты картины надо отметить и негативные факторы, которые могут испортить карьеру невесты:
– слишком активные занятия спортом (еще прибьет, к чертям);
– слишком длинный язык (доведет до инфаркта);
– слишком длинный язык (доведет до инфаркта);
– вольности в одежде;
– брат-хулиган;
– мама-негрузинка (черт знает чему она могла научить свою дочь!);
– в семье есть сумасшедший, актриса или вор.
Однако, если все эти негативные факторы окажутся свалены в одну кучу, но на фоне богатого папаши, то грош им цена в базарный день: родители жениха закроют глаза даже на общеизвестную лесбийскую ориентацию невестки, не говоря уже о том, что она гоняет машину со скоростью двести кэмэ по центральной улице города.
Если же папаша бедный, или его вообще нету – мир его праху, придираться будут ко всему, вплоть до того, что девица слишком субтильная, а нам нужна здоровая кобыла для ведения хозяйства и продолжения рода.
Вторая категория – те, кто выходит замуж нелегко, – это проклятие рода человеческого и посланы Провидением для наказания несчастных родителей.
Вот представьте: встречаются два солидных господина, посидели за бутылочкой, поговорили за детей, за семьи, выяснили, что у одного есть дочь, а у другого – сын. Все, все у них так удачно складывается: и выпить оба любят, и с ружьишком побродить, и мебель новую можно купить вместе, и по бабам прошвырнуться и тряхнуть стариной; и что вы думаете?! Эта неблагодарная сволочь, то бишь дочь, рушит всю картину будущего на корню: смеет заявлять отцу, что лучше удавится, чем пойдет за этого дебила!
– И какого же рожна тебе надо?! – вопрошает рассвирепевший отец, которому еще предстоит краснеть перед несостоявшимся сватом. – Вон твоя кузина уже второго скоро родит, а у тебя все тряпки на уме!
– Да! – не отступает дочь. – Я собираюсь стать фотомоделью (врачом, певицей, журналисткой, правозащитником, мультипликатором – кем угодно)!
Тут вступает мама и говорит, что у девочки большое будущее, папа ворчит, что достаточно разорился на ее учебу, и на том конфликт исчерпан. Однако клеймо уже поставлено: эта особа не выйдет замуж легко. Она отказалась от хорошей партии.
Справедливости ради надо сказать, что далеко не всегда такие девицы движимы благородными карьерными устремлениями: частенько они просто не хотят замуж и сидят на шее у папы недопустимо долго. Что ж – сами виноваты: что вырастили, то и сидит.
Да, и не стоит упускать из виду еще один вариант – когда происходит счастливое стечение обстоятельств, и девица, по всему видно, что из категории нелегко-выходящих-замуж, встречает как раз такого парнишу, о котором мечтала, и переходит в первую категорию.
Но вы же понимаете: это маскировка, от нее толку все равно не будет, потому что если женщина с претензиями, то она будет такой ВСЕГДА.
Поцелуй
– Собирайся, пошли на кофе, – в приоткрытой двери кабинета показалась голова Феллини.
Лика вздрогнула и покраснела. Он подмигнул и исчез.
– Ты поосторожнее, – вполголоса сказала машинистка Ламара. – Он знаешь какой бедовый. Не успеешь оглянуться, уже репутация тю-тю.
– Да ладно, – поразилась Лика. – А как еще с человеком поближе познакомиться? Письменно или телепатически?
Ламара вздохнула, от чего ее пышный бюст, затянутый в люрекс, пришел в движение, и продолжила оглушительно лупить по клавишам.
– Мое дело предупредить, – примирительно ответила она. – Тут полно девиц по нему сохнет. Как бы тебе волосья не повыдирали!
Лика покачала головой и вышла, хлопнув дверью.
Феллини курил, прислонившись к машине и картинно скрестив ноги.
– Пошли быстро, у меня для тебя сюрприз, – он помахал рукой Лике и открыл переднюю дверь.
Лениво курившие возле крыльца операторы внимательно следили, как она села в машину, как он захлопнул дверцу, как машина отъехала и свернула за угол.
– Ну все, покатились разговоры, – пробормотала Лика.
– Тебе не все равно? – отозвался Феллини, глядя на дорогу.
– Да, в общем, конечно, – согласилась Лика и искоса поглядела на него.
Его руки лежали на руле как-то особенно красиво, и, если ему захочется, он может протянуть одну и обнять Лику.
Ей вдруг почудилось, что она нарушает какой-то древний грозный обет, и жрецы храма ее сильно осуждают и готовят возмездие, а ей уже не страшно.
– Вот жизнь настала – девушку могу только на кофе пригласить, – пошутил Феллини, выруливая к ресторану. – Зато в лучшем месте!
Огромный полукруглый зал был пуст, готовился к вечерней встрече гостей, столики белели свежими скатертями.
Лика с любопытством оглядывала деревянные панели, витражи и ковры. На сцене разыгрывался оркестр.
– Выбирай любой столик, – Феллини сделал широкий взмах рукой, и оркестр заиграл.
Лика засмеялась и посмотрела ему в глаза:
– «Однажды в Америке»?
– Узнала, – протянул Феллини довольным голосом, и они вместе пошли к столику у окна. – В интересное время живем, правда? – спросил он, отпивая кофе. – Жили-жили себе, строили планы, и вдруг…
– Да, вдруг, – подтвердила Лика. – Все исчезло, и мы в яме.
– Давай возьмем «Сникерс»? – предложил Феллини. – Шиковать – так до конца!
Оба засмеялись и очень тщательно распилили тупым ножом конфету, деля ее на четыре равные доли. Пили кофе долго, смакуя конфету. Оркестранты улыбались им и махали смычками.
– Ты никогда не хотел отсюда уехать? – спросила вдруг Лика.
Феллини пожал плечами:
– Я уже уезжал. И приехал обратно. Это же мое место.
– Пойдем погуляем? – предложила Лика. – Я всегда мечтала погулять в нашем парке вместе с мальчиком.
Старый парк не обращал внимания на непривычную малолюдность.
Знавал он и лучшие дни, когда его длинные аллеи вдоль моря жужжали от вечернего променада, загорелые люди в светлых одеждах заполняли каждый его уголок, ни одна скамейка не пустовала, горели фонари, а плотные заросли скрывали парочки от любопытных глаз, причудливые летние кафе предлагали сливочное мороженое в металлических прохладных вазочках, и рестораны гремели на всю округу музыкой беззаботной жизни.
Когда-то в старом парке стояли мраморные статуи, потом их увезли на кораблях в другие страны, но их тени продолжали будоражить прячущихся по закоулкам влюбленных.
Невидимые олимпийские боги, совершенные и всемогущие, простирали над ними защитные длани, и какая-нибудь деревенская девочка, сходя с ума от первого неумелого поцелуя, не сомневалась, что ее охраняет богиня любви Венера, – даже если знать ее не знала.
Такое это место – истоптанное влюбленными вдоль, поперек и по диагонали, их страшно не одобряли горожане и требовали вырубить коварные кусты и выкорчевать беседки, кружевной рассадник разврата.
Сейчас в парке было темно и тихо, как в оставленном театре.
– Я в первый раз гуляю тут с молодым человеком, – призналась Лика, усевшись на скамейку под магнолией.
– Здесь были черные лебеди, помнишь?
– Конечно, помню. А в бассейне напротив – белые. И еще утки и павлины. Как ужасно они кричали, помнишь?
– Куда они все делись?
– Съели.
Феллини засмеялся и сел так, чтобы смотреть ей в лицо.
– Ты такая смешная, – сказал он и поднес зажигалку.
– А еще я умею плакать, – возразила она. – Умею злиться, кричать и топать ногами. Могу даже ударить, если доведут. Просто раньше я не могла всего этого делать. А с тобой – могу.
– Это как понимать? – поднял брови Феллини.
– Я думала, что если я буду всегда изображать счастье, то буду всем нравиться.
– Всегда в хорошем настроении только сумасшедшие. Не замечала?
Огоньки сигарет чертили зигзаги во тьме, пахло влажным мхом, душной магнолией, скорым дождем, где-то далеко были слышны голоса и смех, а вокруг них был шар напряженной тишины, и Феллини лег на скамейку и положил голову на колени Лике.
Это было уместно, как и то, что она наклонилась и сама поцеловала его.
Он обхватил снизу ее шею и не отпускал. Поцелуй пах смуглым человеком в свежей хлопковой рубашке, и утюгом, и чуть слышно – кофе, шоколадом и табаком. Он был длинный, как па-де-де виртуозной балерины, и за ним должен был следовать сюжет.
– Ты же Георги? – спросила Лика, оторвавшись от Феллини.
– Ага, – не удивился он, глядя на нее снизу.
– Теперь буду звать тебя по имени.
Все происходило так, как и должно было. Он сел рядом, обнял ее одной рукой за плечо и знаком попросил дать ему покурить. Лика поднесла к его губам свою сигарету, и теперь они курили одну на двоих.
– Ты мне поверишь, если я скажу, что все это со мной происходит впервые?
Георги-Феллини повернул ее лицо к себе и снова поцеловал.
– Какая разница, вообще, – сказал он. – Я не очень люблю разговоры. Это не моя сильная сторона.
– А что твоя сильная сторона? – иронически спросила Лика, сходя с ума от восторга, что у нее есть парень, который ее целует, и над ним можно подшучивать.
– Режиссура – искусство действия, – серьезно ответил Георги. – Дождь начинается, пойдем?
– А говорят, у тебя кучи и толпы девиц, – затушив сигарету о бордюр, вспомнила Лика. – Это правда? Может, они мне волосы вырвут из ревности?