— Кто же вы ей?
— Я не знаю.
— Когда вы начали жить с ней и почему?
— Двадцать лет тому назад. Я сирота, подкидыш из приюта в Вене. Она взяла меня оттуда. Она научила меня называть ее тетей. Но она не родная мне.
— Где вы жили после этого?
— В Берлине, Париже, Лондоне, Праге, Варшаве.
— И везде мадам Мэндилип делала кукол?
Она не ответила, она содрогнулась, и ее ресницы начали дрожать.
— Спите! Вспомните, вы не можете проснуться, пока я не разбужу вас. Спите! Отвечайте мне!
Она прошептала:
— Да!
— И они убивали во всех этих городах?
— Да!
— Спите! Успокойтесь… Никто не обидит вас.
Ее волнение снова стало заметно, и я перевел разговор на другую тему:
— Где родилась мадам Мэндилип?
— Я не знаю.
— Сколько ей лет?
— Я не знаю. Я спрашивала ее, но она смеялась и отвечала, что время для нее ничего не значит. Мне было пять лет, когда она взяла меня. Она и тогда выглядела так же, как и сейчас.
— Есть у нее сообщники? Я подразумеваю, — мастера кукол?
— Один. Она научила его. Он был ее любовником в Праге.
— Ее любовник! — воскликнул я недоверчиво. Вид ее огромного жирного тела, большого бюста, тяжелого лошадиного лица встал перед моими глазами. Она сказала:
— Я знаю, о чем вы думаете. Но она имеет и другое тело. Она носит его, когда хочет. Это красивое тело. Ему принадлежат ее глаза, голос, руки. Когда она принимает это тело, она прекрасна. Она ужасающе красива. Я видела ее много раз такой.
Другое тело! Иллюзия, конечно… Как комната, описанная Уолтерс… Которую и я видел один момент, выбиваясь из паутины гипноза, которым она меня оплела… Картина, нарисованная ее мозгом, в мозгу этой девушки. Я откинул это и принялся за основное.
— Она убивает двумя методами, не так ли: мазью и с помощью кукол?
— Да, мазью и куклами.
— Сколько она убила мазью в Нью-Йорке?
Она ответила не прямо:
— Она сделала четырнадцать кукол с тех пор, как мы приехали сюда.
Значит, были еще случаи, о которых я не знал. Я спросил:
— А скольких убили куклы?
— Двадцать человек.
Я слышал, как выругался Рикори, и бросил на него предостерегающий взгляд. Он наклонился вперед, бледный и напряженный. Мак Канн сидел тихо.
— Как она делает кукол?
— Я не знаю.
— А знаешь ты, как она приготовляет мазь?
— Нет. Она делает это тайно.
— А что оживляет кукол?
— Делает их живыми?
— Да.
— Что-то от мертвых.
Снова Рикори тихо выругался. Я сказал:
— Если ты не знаешь, как делаются куклы, ты должна знать, что делает их живыми? Что это такое?
Она не ответила.
— Ты должна отвечать мне. Ты должна слушаться меня. Говори.
Она сказала:
— Ваши вопросы неясны. Я сказала вам, что что-то от мертвых делает их живыми. Что вы хотите еще знать?
— Начни с того, как люди позируют для куклы, когда впервые встречаются с мадам Мэндилип, и кончи последним шагом, когда кукла, как ты говоришь, становится живой.
Она заговорила медленно:
— Она говорит: к ней должны прийти по собственному желанию. Он должен без всякого напряжения согласиться, чтобы из него сделали куклу. То, что он не знает, на что идет, ничего не значит. Она должна немедленно начать делать первую модель. До окончания второй куклы, той, которая будет жить, она должна ввести мазь. Эта мазь, она говорит, освободит жителя мозга, и он придет к ней и войдет в куклу. Она говорит, что он не единственный житель мозга, но до других дела нет. И она выбирает не всех, кто приходит к ней. Я не знаю, как она выбирает их и по какому признаку. Она кончает другую куклу. Когда она ее кончает, тот, кто позировал, умирает. Когда он умирает, оживает кукла. Она слушается ее. Они все слушаются ее.
Она замолчала, затем сказала, как бы раздумывая:
— Все, кроме одной…
— А эта… одна?..
— Это ваша сиделка. Она не слушается. Моя… тетя… мучает ее, наказывает, но не может подчинить себе. Прошлую ночь я привезла сюда маленькую сиделку с другими куклами — убить человека, которого прокляла моя… тетя. Она дралась с другой куклой и спасла человека. Это что-то, чего моя тетя не может понять… Это смущает ее… и это дает мне надежду…
Ее голос заглох. Затем она сказала внезапно громко и твердо:
— Вы должны спешить. Я должна вернуться за куклами. Скоро она начнет искать меня. Я должна идти… или она найдет меня… она придет за мной… и тогда… если она найдет меня здесь… она убьет меня.
Я спросил:
— Ты привезла кукол, чтобы убить меня?
— Конечно!
— А где куклы сейчас?
Она ответила:
— Они вернутся ко мне. Ваши люди схватили меня раньше, чем они явились. Они пойдут домой… Они ходят быстро, когда им это нужно. Без меня им труднее… это всё… но они вернутся к ней…
— Почему куклы убивают?
— Чтобы доставить удовольствие… ей.
Я спросил:
— А какое значение имеет веревочка с узлами?
Она ответила:
— Я не знаю, но она говорит… — и затем вдруг с отчаянием, как испуганное дитя, она прошептала: — Она ищет меня! Ее глаза смотрят на меня… ее руки ищут… Она видит меня! Спрячьте меня! О, спрячьте меня от нее! Скорее!
Я сказал:
— Спи крепче! Глубже, глубже засни. Теперь она не может тебя найти. Ты спрятана от нее!
Она прошептала:
— Я сплю крепко. Она потеряла меня. Я спрятана. Но она ищет, всё еще ищет меня.
Рикори и Мак Канн вскочили со стульев и подошли ко мне.
Рикори спросил:
— Вы верите, что ведьма ищет ее?
— Нет, — ответил я. — Но это вполне возможно. Девушка была во власти этой женщины так долго и так полно, что ее реакция вполне естественна. Это может быть результатом внушения или ее собственного подсознательного мышления… она нарушила распоряжение и боится наказания, если…
Девушка закричала в агонии страха:
— Она видит меня! Она нашла меня! Ее руки тянутся ко мне!
— Спите! Спите крепче! Она не может повредить вам! Она опять потеряла вас!
Девушка не ответила, но где-то в ее горле послышался слабый стон.
Мак Канн сказал хрипло:
— Иисус! Помогите же ей!
Глаза Рикори неестественно ярко блестели на его бледном лице.
— Пусть умрет! Это избавит вас от лишних тревог!
Я сказал девушке строго:
— Слушай меня и подчиняйся: я буду считать до пяти. Когда я досчитаю до пяти, проснись, проснись сразу же! Ты должна проснуться так быстро, чтобы она не успела поймать тебя! Слушайся!
Я стал считать медленно, так как боялся, что быстрое пробуждение может вредно подействовать на нее.
— Раз… два… три…
Девушка вскрикнула. И затем:
— Она поймала меня! Ее руки сжимают мое сердце! А-а-а!
Ее тело поникло, по нему пробежала судорога, оно обмякло и соскользнуло со стула. Глаза открылись, челюсть отвисла… Я расстегнул платье, стал слушать сердце. Оно не билось…
И вдруг из ее мертвого горла послышался голос, походящий на орган, прекрасный, полный угрозы и недовольства:
— Вы глупцы!..
Голос мадам Мэндилип.
Глава 17 Ведьма, сгори, сгори
Странно, но Рикори был наиболее спокоен из всех нас. Я дрожал, Мак Канн, хотя никогда не слышал голоса мастерицы кукол, был потрясен. Рикори первым нарушил молчание:
— Вы уверены, что она умерла?
— В этом нет никакого сомнения, Рикори.
Он кивнул Мак Канну.
— Отнеси ее обратно в машину.
Я спросил:
— Что вы хотите сделать?
Он ответил:
— Убить ведьму. — И добавил иронично: — В смерти они не должны быть разделены. И в аду они тоже будут гореть вместе — вечно!
Он посмотрел на меня внимательно.
— Вы не одобряете этого, доктор Лоуэлл?
— Рикори, я не знаю… честно говоря, просто не знаю. Сегодня я мог бы убить ее своими собственными руками… Но сейчас ярость прошла… То, что вы хотите сделать, — против всех моих инстинктов, привычек, идеалов, взглядов и понятий о справедливости наказания. Это для меня просто убийство.
Он сказал:
— Вы слышали девушку. Двадцать человек, только в этом городе, убиты куклами, и четырнадцать человек превращены в куклы. Четырнадцать умерли, как Питерс!
— Но, Рикори, ни один суд не признает показания под гипнозом действительными. Это может быть правдой, может быть — нет. Девушка была ненормальна. Всё, что она говорила, могло быть только ее воображением без достаточных оснований, и ни один суд в мире не примет это как основу для судебного процесса.
Он ответил:
— Нет… ни один земной суд. — Он сжал мое плечо и спросил: — А вы не верите тому, что это правда?
Я не мог отвечать, так как в глубине души верил в то, что это правда.
Он сказал:
— Точно, доктор Лоуэлл! Вы ответили мне. Вы знаете так же, как и я, что девушка сказала правду. Вы знаете, как и я, что наш закон не может наказать ведьму. Вот почему я должен убить ее. Я сделаю это, и я, Рикори, не буду убийцей! Нет, я буду орудием Господа!
Он помолчал, ожидая моего ответа.
И скова я не мог ответить.
— Мак Канн, сделай так, как я сказал тебе, — он указал на девушку. — Затем вернись!
И когда Мак Канн вышел со своей ношей на руках, Рикори сказал:
— Доктор Лоуэлл, вы должны поехать со мной и быть свидетелем казни.
Я передернулся.
— Рикори, не могу! Я измучен телом и душой. Я слишком много перенес сегодня. Я разбит горем…
— Вы должны поехать, — перебил он, — если даже нам придется везти вас с тряпкой во рту и связанным, как девушку. Если вы останетесь один, ваши научные сомнения могут победить и вы можете помешать мне прежде, чем я совершу то, в чем поклялся Иисусом Христом, его святой Матерью и всеми святыми. Вы можете поддаться слабости и передать всё дело полиции. Я не могу рисковать. Я уважаю вас, доктор Лоуэлл, даже больше, — привязан к вам. Но повторяю вам, что, если б моя собственная мать постаралась остановить меня в этом деле, я оттолкнул бы ее в сторону так же грубо, как сейчас вас.
Я сказал:
— Я поеду с вами.
— Тогда прикажите сиделке подать мою одежду. Пока всё не будет кончено, мы все будем вместе, я не могу больше рисковать.
Я снял трубку и отдал соответствующее распоряжение.
Вернулся Мак Канн, и Рикори сказал ему:
— Когда я оденусь, мы поедем в кукольную лавку. Кто сегодня в машине вместе с Тони?
— Ларсон и Картелло.
— Хорошо. Возможно, ведьма знает, что мы едем к ней. Может быть, она слушала ушами мертвой девушки так же, как говорила через ее мертвое горло. Неважно. Мы будем считать, что она ничего не знает. Дверь лавки запирается на задвижку?
Мак Канн сказал:
— Босс, я не был в лавке. Я не знаю. Но есть стеклянная панель в двери. Если есть задвижка, мы сможем открыть ее. Тони захватит инструмент, пока вы оденетесь.
— Доктор Лоуэлл, — Рикори вернулся ко мне, — можете вы дать мне слово, что не перемените решения о вашей поездке со мной? Не будете делать никаких попыток помешать мне?
— Я даю вам слово, Рикори!
— Мак Канн, можешь не возвращаться. Подожди нас в машине.
Рикори оделся. Когда я вышел вместе с ним из своего дома, часы пробили час ночи. Я вспомнил, что всё это странное приключение началось неделю тому назад в этот же час…
Я ехал на заднем сиденье в машине между Рикори и мертвой девушкой. Против нас сидели Ларсон и Картелло. Первый — крупный швед, второй — маленький жилистый итальянец. Тони вел машину, и Мак Канн сидел рядом с ним. Мы проехали по моей улице, и через 20 минут были в нижней части Бродвея. С приближением к улице, где находилась кукольная лавка, мы поехали медленнее. Небо было покрыто тяжелыми тучами, с моря дул холодный ветер. Я задрожал, но не от холода.
Мы подъехали к углу улицы мастерицы кукол, на протяжении нескольких кварталов мы не встретили ни души, как будто ехали по городу мертвых.
Так же пуста была и улица, на которой находилась лавка. Рикори сказал Тони:
— Остановись против лавки. Мы выйдем. Затем поезжай за угол и там жди нас.
Мое сердце тяжело билось. Ночь была так темна, что, казалось, поглощала свет фонарей. В лавке не было света. Вход был погружен в глубокую тень. Ветер выл, и я слушал его стоны. Я подумал, смогу ли я перейти через порог или запрет мастерицы кукол до сих пор имеет надо мной власть.
Мак Канн выскользнул из машины, неся в руках легкое тело девушки. Он прислонил ее к стене, в тени у входа. Рикори, я, Ларсон и Картелло последовали за ним. Машина отъехала, и снова меня охватило чувство нереальности, кошмара, которое я так часто ощущал с тех пор, как мои пути пересеклись со страшной тропой мастерицы кукол…
Маленький итальянец смазал стекло каким-то резиноподобным веществом. В центре его он прикрепил небольшую вакуумную резиновую чашечку. Он вынул из кармана инструмент и вырезал им круг в стекле, примерно сантиметров 30 в диаметре. Конец инструмента резал стекло с такой легкостью, словно это был воск. Держа одной рукой вакуумную чашечку, он слегка постучал по стеклу резиновым молоточком. Стеклянный круг оказался в его руках. Всё было сделано абсолютно бесшумно. Он опустил руку в отверстие и тихо повозился несколько минут. Затем раздался слабый звук, и дверь открылась. Мак Канн внес мертвую девушку. Молча, как призраки, мы вошли в кукольную лавку. Маленький итальянец быстро вставил стеклянный круг на место. Я смутно видел дверь, которая открывалась в коридор и вела в ужасную комнату сзади. Маленький итальянец попробовал открыть дверь из лавки в коридор. Она была заперта. Он повозился с ней несколько секунд и открыл ее. Рикори вошел первым, за ним Мак Канн с девушкой, мы прошли как тени по коридору и остановились у последней двери.
Дверь открылась раньше, чем маленький итальянец дотронулся до нее. Мы услышали голос мастерицы кукол:
— Войдите, джентльмены! С вашей стороны очень любезно привезти мне мою дорогую племянницу. Я бы встретила вас у входа, но я ведь только старая, очень старая испуганная женщина.
Мак Канн прошептал:
— Отойдите, босс!
Он держал тело девушки, как щит, в левой руке, а правой направил револьвер на старуху. Рикори слегка отодвинул его. Держа наготове автомат, он переступил порог. Я последовал за Мак Канном, двое остальных вошли за мной. Я быстро оглядел комнату. Мастерица сидела за столом и шила. Она была спокойна, совершенно спокойна, ее длинные белые пальцы как бы танцевали в ритм со стежками. Она не взглянула на нас. В камине полыхал огонь. В комнате было очень тепло, и она была полна каким-то сильным приятным ароматом, не знакомым мне. Я взглянул на шкафчики с куклами. Все они были открыты. Куклы стояли в них рядами, глядя на нас зелеными, голубыми, серыми, черными глазами, и вид у них был такой живой, как будто это были карлики на какой-то шутовской выставке.
Их было много — сотни. Одни были одеты так, как одеваются у нас в Америке, другие — как немцы, испанцы, французы, англичане, многие были в костюмах неизвестных мне национальностей. Балерина, кузнец с поднятым молотом, немецкий студент, французский солдат со шпагой в руке и со шрамом на лице… апаш с ножом в руке, с сумасшедшим лицом кокаиниста и рядом с ним женщина с порочным ртом уличной девки… Жокей… Достаточно для мастерицы кукол с дюжиной рук.
Куклы, казалось, были готовы к прыжку. Готовы были броситься на нас. Уничтожить нас.
Я старался успокоиться, привести в порядок свои мысли, чтобы выдержать взгляды этих живых кукол, убедить себя в том, что это всего лишь куклы. Я заметил пустой шкафчик… еще один… и еще… пять шкафчиков без кукол… Не было тех четырех кукол, которых я видел лежа в параличе, освещенных зеленым светом и наступающих на меня… И не было Уолтерс…
Я отвел взгляд от наблюдавших за мной кукол и взглянул на старуху, всё еще спокойно занимающуюся шитьем… Как будто она была одна… как будто она не видела нас… как будто пистолет Рикори не был направлен на нее. Она продолжала шить… тихо напевала…
На столе перед ней лежала кукла Уолтерс!
Она лежала на спине. Ее маленькие ручки были связаны в запястьях веревочкой с узелками из пепельных волос. И в них была игла-кинжал!
Описывать это долго, но для того, чтобы всё увидеть, нам понадобилось несколько долей секунды.
Занятие мастерицы кукол, ее полное безразличие к нам, тишина создали как бы экран между нами и ею, и этот барьер становился всё плотнее. Острый, приятный запах всё усиливался. Мак Канн уронил тело девушки на пол. Он попытался что-то сказать, дважды ему это не удавалось, и только третья попытка увенчалась успехом. Он сказал Рикори странным, хриплым голосом:
— Убейте ее… или я сам…
Рикори не двигался. Он стоял, застывший, с автоматом, направленным в сердце старухи, глаза его не отрывались от ее танцующих рук. Казалось, он не слышал Мак Канна или не обращал внимания на его слова… а она продолжала петь… Ее пение напоминало жужжание пчел… звук был необычно приятным… Он собирал сон, как пчелы собирают мед… сон…
Рикори взял автомат и прыгнул вперед. Он ударил оружием по руке мастерицы кукол.
Рука упала, пальцы начали извиваться… Ужасно было видеть, как длинные белые пальцы дрожали и извивались… как змеи с перебитыми спинами.
Рикори поднял автомат для второго удара. Прежде, чем он мог это сделать, она вскочила на ноги, перевернув стол. По комнате пронесся шепот, как эхо звука… Куклы, почудилось, наклонились вперед. Глаза мастерицы смотрели на нас. Казалось, она смотрит на всех нас и на каждого в отдельности одновременно. И глаза ее были, как горящие черные солнца, в которых плясали языки пламени.
Ее воля охватывала нас и подчиняла себе. Она была ощутима, как волны. Я чувствовал, что она бьется об меня, как что-то материальное. Какое-то бессилие охватило меня. Я увидел, как рука Рикори, сжимавшая автомат, разжалась и побелела. Я знал, что такое же бессилие охватывает и его… и Мак Канна… и других…