Но не мне предстояло объяснять это. Потом это сделают другие. А мне было важно осуществить переход в новую эру – христианскую. Затолкать туда Киевскую Русь, а там уж она без меня сама разберется. Строго говоря, мне было нужно выиграть первый этап!
И я выиграл его! Если Нечто Неведомое перебросило меня в Древнюю Русь именно за этим, то я выполнил то, что на меня возлагалось.
Толпа воинов выслушала меня молча, и я не услышал криков возмущения. Оглянувшись на своих ближайших соратников, я заметил, что и они стоят спокойно. Видимо, подобно прочим, он не были сильны в богословии и не понимали, что только что на их глазах произошел коренной перелом в истории их родины.
Теперь мне уже можно было чуть расслабиться и позаботиться об устройстве собственной судьбы.
– Византийское царство теперь увидело нашу силу! – закричал я. – Мы стали вровень с византийским императором, и в знак этого, в скрепление нашего союза, я решил взять в жены греческую принцессу Анну!
С этими словами я обернулся и позвал Любаву, стоявшую рядом с моей импровизированной трибуной.
До этого я не сообщал ей о своих планах, так что услышанное стало для нее поразительной новостью. Но я недаром всегда надеялся на свою Сероглазку – она не упала в обморок и не потеряла самообладания.
В одно мгновение она подобрала длинный подол своих тяжелых одежд и взобралась ко мне в повозку, чтобы ее могли увидеть все вокруг.
Она стояла теперь рядом со мной, крепко держа меня за руку. Моя Любава-Сероглазка, ставшая в одночастье моей будущей законной женой.
– Приветствуйте принцессу Анну! – потребовал я, и толпа дружно закричала слова приветствия на всех языках нашего воинства.
Того, что кто-то разоблачит мой подлог, я не опасался. Из всех присутствующих только Свенельд мог узнать в греческой принцессе бывшую ключницу покойного князя Рогвольда, да еще Канателень мог бы признать Любаву, купленную в рабыни вместе с ним.
Но Свенельду не могла прийти в голову такая мысль, а у Канателеня остался всего один глаз. И вообще, оба эти человека имели каждый о чем подумать, кроме новоявленной принцессы…
Что касается всех остальных, то им было безразлично, на ком там собирается жениться князь киевский. Либо они просто не могли судить об этом. Много ли они видели в жизни греческих принцесс?
Фотографий не было, газеты не выходили, и по телевизору никого не показывали. Сказано, что вот эта женщина – принцесса Анна из Царьграда, и все, будь доволен. Как тут проверить? Да и кому нужно проверять?
Брак князя с греческой принцессой означал для Руси одно – приобретение ценного союзника. Каждый воин это прекрасно понимал. Конечно, бывали в прежние времена случаи, когда киевские князья ходили в походы на византийские города и даже иной раз выигрывали битвы. Но все же ясно было каждому, что Византия – мощнейший титан, с которым куда выгоднее и почетнее ходить в друзьях…
Другое дело, что пока Русь оставалась языческой, ни о каких прочных союзах с Византийской империей не могло быть речи. Теперь же, когда вопрос с крещением решился, препятствий не оставалось.
Когда-нибудь до императора в Царьграде дойдут известия о том, что киевский князь женился на его сестре – принцессе, и тогда император, должно быть, сильно удивится. Но вряд ли станет возражать.
Скорее всего, он подумает: если киевский князь крестился, стал нашим союзником и больше не будет тревожить наши северные окраины, то это очень хорошо. А если он за это всего лишь хочет называться моим зятем и выдавать какую-то женщину за мою сестру – так тому и быть. Зачем спорить?
Пока в толпе воинов продолжали раздаваться приветственные крики, я обернулся к Любаве и тихонько сказал:
– Вот видишь, не только Солнышко выбился в князья. Сероглазка тоже выбилась в княгини. Ты ведь не возражаешь быть греческой принцессой? Подожди немножко: пройдет время, и мы с тобой еще поедем с родственным визитом к твоему брату-императору. Думаю, что он тебя признает…
Глава 5 Красное Солнышко
Ночевать я остался в лагере – в своем шатре. Уехать отсюда в город и снова оставить воинов было бы очень плохим окончанием так удачно проведенного дела. Сейчас, после триумфа единения князя и дружины, мне следовало особенно заботиться о том, чтобы доверие ко мне укреплялось. Пусть князь дурит и хочет принять крещение, но все же все войско теперь знает: Владимир щедрый властитель, он по-прежнему часть своей дружины и ему по прежнему можно доверять.
Любаву я отправил обратно в Херсонес вместе с епископом, а сам еще долго сидел у костра вместе с ближними дружинниками. Мы пели военные песни и пили вино из бочки, которую прикатили из разграбленной деревни неподалеку.
А уже ночью, стоило мне уединиться в шатре, ко мне пришел Добрыня Новгородский. Мы мало общались с ним в этом походе, да и вообще этот богатырь с окладистой бородой был угрюмым немногословным человеком.
Угрюмость его можно было понять: после того, что случилось с его единственным сыном Всеславом, любой на его месте замкнулся бы на всю оставшуюся жизнь. Странно было как раз другое – как человек, переживший такое горе, еще находит в себе силы для активной жизни.
Добрыня держался молодцом. Несмотря на очень солидный для этой эпохи возраст – тридцать семь лет, новгородский посадник всегда шел в бой, крутя над головой тяжелый меч впереди своих воинов, и служил им примером отваги.
Вот только поговорить с ним редко кому удавалось. Иногда казалось, что Добрыня для того и лезет вперед в битвах, что хочет поскорее погибнуть в сражении…
А теперь он вдруг сам пришел ко мне в шатер. Мы сели напротив друг друга: Добрыня на чурбан, недавно принесенный для престарелого Анастата, а я – на сундук с парадной княжеской одеждой.
После долгого сидения у костра и обильных возлияний мы оба устали, и мне оставалось лишь строить догадки о причине неожиданного визита новгородца.
– Что заставляет тебя принять крещение? – прямо спросил Добрыня, уставившись на меня тяжелым взглядом. – Ты что, внезапно уверовал? Тебе было видение?
Он явно желал откровенного разговора. Ну что ж…
Алексей по моему знаку налил нам в кубки еще вина, принесенного в кувшине из общей бочки, и мы снова отпили.
– Мне не было видения, – сказал я, решив быть откровенным. Ведь Добрыня был одним из двух людей, кто знал о том, кто я такой и как с легкой руки Блуда сделался князем…
– Дело в том, что я всегда был христианином, – пояснил я. – Меня крестили еще в младенчестве, и я никогда не был язычником. Конечно, это не моя заслуга, но так уж получилось. Так что принять крещение сейчас меня заставляют обстоятельства. Нужно, чтобы мое крещение было публичным, чтобы его увидели все. Не могу же я объяснить, что пришел из далекого будущего и что уже христианин.
Добрыня заерзал на чурбане и снова отпил вина. Как бы он не напился, хотя при его комплекции это грозит ему еще не скоро…
– А зачем тебе публичность? – спросил он. – Зачем, чтобы об этом знали все? Разве вера – это не между человеком и Богом?
Я кивнул, хотя, несмотря на опьянение, про себя отметил довольно необычную для язычника идею.
– Я собираюсь стать не просто христианином, – сказал я. – А христианским князем. Главой христианского государства.
– Какого государства? – не понял меня Добрыня. – Ты собираешься завоевать Царьград?
Он засмеялся, но тотчас замолчал, едва увидел, что я совершенно серьезен.
– Русь станет христианской страной, – ответил я. – Можешь мне не верить, Добрыня, но именно так и будет. В том будущем, из которого я пришел сюда, Русь была крещена и сделалась одним из крупнейших христианских царств мира.
– Такой же, как Византия? – спросил посадник, и глаза его вдруг загорелись.
– Что? – переспросил я. – А, Византия… От Византии потом остались рожки да ножки. За предстоящую тысячу лет много чего изменится. Впрочем, что об этом говорить?
Я взглянул на Добрыню. Он сидел, повесив голову, в расслабленной позе. По нему невозможно было судить о том, какое впечатление произвели мои слова.
– Я намерен крестить всю Русь, – закончил я. – И в первую очередь своих ближайших соратников. От этого очень многое зависит. Ты же знаешь, что простые люди всегда смотрят на знатных.
Помолчав, я спросил напрямик:
– Ты согласен креститься, Добрыня?
Впервые за все время нашего знакомства новгородский посадник улыбнулся.
– Нет, – сказал он. – Не согласен. Совсем не согласен. Никак креститься не могу.
Он улыбнулся снова, показав крепкие белые зубы – такие тут большая редкость.
– Потому что ты не один такой, – пояснил он. – Я тоже христианин. Вот Алексей может подтвердить. – Он кивнул на молча стоявшего чуть поодаль оруженосца. – Когда отец Иоанн крестил меня, Алеша был за дьячка, он читал псалмы. Правда, Алеша?
– Правда, брат Никита.
– Никита? – переспросил я, окончательно сбитый с толку. Какие еще неожиданности ожидают меня? Какие новые признания? Как много я не знал о своем ближайшем окружении!
– Правда, брат Никита.
– Никита? – переспросил я, окончательно сбитый с толку. Какие еще неожиданности ожидают меня? Какие новые признания? Как много я не знал о своем ближайшем окружении!
– Меня крестили Никитой, – подтвердил Добрыня. – Отец Иоанн объяснил, что это в честь святого Никиты Исповедника. Он стал угоден Богу благодаря своей твердости в вере.
Добрыню крестили несколько лет назад во время его очередного приезда в Киев. Именно тогда, после знакомства с отцом Иоанном, новгородский посадник принял решение изменить свою жизнь. Ему казалось, что скоро вся Русь станет христианской.
Об этом знал и боярин Блуд, который, если можно так выразиться, благословил Добрыню на крещение.
– Я бы и сам крестился, – сказал тогда Блуд. – Но мне, наверное, уже поздно. Всю жизнь прожил язычником и не верю я ни в каких богов. Но знаю, что именно в крещении – будущее Руси. Без этого не будет дружбы с Византией, да и с другими соседями не будет. Нужно примкнуть к какому-то лагерю. На юг от нас и на восток – мусульмане набирают силу. На западе – христианство. Кто наш естественный союзник? Конечно, христиане, а язычниками оставаться негоже. Еще княгиня Ольга это понимала и крестилась. Но тогда время еще не пришло. Не пришло оно и сейчас, но скоро придет.
– И много на Руси таких же, как ты, тайных христиан? – поинтересовался я.
– Немало, – улыбнулся Добрыня. – И все они ждут, когда же придет час, что можно станет свободно исповедовать свою веру. Вижу теперь, что этот час близок. А о том, что ты благоволишь к христианству, я давно заметил: когда узнал, что ты Алексея к себе оруженосцем взял.
– Как же мне теперь называть тебя, посадник новгородский? – спросил я, уже заранее догадываясь об ответе. Кто же не читал в детстве русские былины? Но и подсказывать ответ я не хотел…
– От отеческого имени отказываться тоже нехорошо, – рассудительно заметил Добрыня. – Да и знают меня все под этим именем. Скажут: другое имя взял – другим человеком стал. Поэтому, думаю, надо оба имени беречь одинаково.
– Значит, Добрыня Никитич? – уточнил я и облегченно засмеялся. Ну вот. Все сходится.
– Я потому смеюсь, – пояснил я удивленному моим смехом Добрыне, – что в далеком будущем, откуда я пришел, о тебе почти ничего не будет известно. Никакая память долго не хранится. Но имя твое будут помнить всегда. Добрыня Никитич – богатырь русской земли.
– Новгородской земли, – поправил меня посадник, но я отмахнулся.
– Все это скоро уйдет, – сказал я. – Можешь мне поверить. Не пройдет и несколько столетий, и не станет полян, древлян, кривичей, радимичей – все будут называться русскими.
– Но мы же славяне, а не русы, – пожал плечами Добрыня. Похоже было, что сказанное мной показалось ему довольно несбыточным, и он не слишком поверил услышанному.
– Вот что станет с русами, я не знаю, – ответил я. – Знаю только, что никакого следа от них не останется. Только название, которое перейдет к славянам, ну и еще несколько имен городов – Старая Руса, например. Город с таким названием останется. Но в нем будут жить славяне, а про русов никто не вспомнит.
– Если тебе понадобится помощь, – сказал вдруг Добрыня Никитич, – только скажи. Креститься, а потом крестить всю Русь – дело нешуточное и опасное. Но знай, князь Владимир, что я всегда готов прийти тебе на помощь.
Я поблагодарил храброго посадника и успокаивающе сказал, что в помощи пока не нуждаюсь. Ох, знать бы мне тогда, как сильно я ошибался…
– А вот теперь пора, – сказал отец. – Теперь самое время тебе остеречься.
Пронзительно-яркие звезды сверкали на черном космическом небе, и облако переливающихся протуберанцев клубилось за спиной отца. Да и отец ли это был? Конечно, нет. Насколько я мог заметить во сне, отец даже и не слишком был похож на себя настоящего, каким я его знал при жизни. Даже совсем не похож. Может быть, Нечто, являвшееся мне в образе отца, устало притворяться?
Может быть, перестало считать нужным?
И во сне я уже больше не верил тому, что передо мной отец. Но продолжал играть в предложенную мне игру.
– Чего остеречься, папа? – спросил я.
– Смерти, сынок, – ответило Нечто в офицерском мундире, посверкивая золотыми погонами. – Чего же еще тебе бояться? Смерть – это то, от чего тебя не могу спасти даже я. Смерть – это когда человек перестает существовать, покидает материальный мир. Это навсегда, и с этим уж ничего не поделаешь.
– За то время, что я здесь, папа, – сказал я, – смерть была рядом со мной много раз. И всегда я как-то избегал ее. Или мне везло?
– Тебе везло, – серьезно, без улыбки подтвердило Существо с лицом моего отца. – Если бы тебе не повезло и ты погиб бы, то что ж… Пришлось бы посылать сюда другого. Если бы удалось найти, конечно. Думаю, что удалось бы. Всегда находится подходящий человек.
Отец помолчал, потом сказал неохотно:
– Всего невозможно предусмотреть, сынок. Теперь настал момент, когда смерть стоит вплотную к тебе. Сделать я тут ничего не могу, есть некоторые вещи… Одним словом – берегись. Берегись изо всех сил, потому что если ты погибнешь, то очень многое пойдет насмарку. Не все, но многое. По крайней мере, история твоей страны уж точно станет неузнаваемой.
– Чего мне надо опасаться? – спросил я, заранее зная, что ответа я не получу. Но отчего же не попытаться?
– Я же сказал – смерти, сынок. – Нечто улыбнулось улыбкой моего отца. – Тебе предстоит крестить Русь и стать Владимиром Святым. Надеюсь, ты это уже понял. Так вот, на свете есть не одни мы. Есть и другие. Других такая перспектива совсем не устраивает.
Отец исчез в клубящемся облаке, и протуберанцы заискрились по-новому. Черный космос вглядывался в меня.
– Проснись, князь, – тряс меня за плечо Алеша Попович. – Проснись, пришел воевода.
Потрясенный своим сном и еще не успевший прийти в себя, я открыл глаза. Стояла ночь, пламя светильника еле освещало шатер. На пороге действительно высилась крупная фигура Свенельда.
Почему ночью? Что это за неожиданный визит?
Я вспомнил о том, что все государственные перевороты совершаются по ночам…
А сейчас самое время для переворота. Днем я объявил о том, что собираюсь принять крещение и сделать Русь христианской страной. Что ж, как раз ночью после этого следовало ждать, что меня придушат в собственном шатре…
– Вставай, князь, – произнес Свенельд, надвигаясь на меня. – Караульные прибежали. Говорят, что к тебе посол от императора.
– Какого императора? – спросонья, да еще после выпитого вечером греческого вина я плохо приходил в себя.
– Как какого? Твоего будущего шурина, Василия Второго, – усмехнулся Свенельд. – Византийского императора. Правда, я не знал прежде, что Василий Второй – брат ключницы князя Рогвольда Полоцкого. Любава мне о таком высоком родстве никогда не рассказывала…
Свенельд явно издевался над моей выдумкой, но не было времени спорить.
– А почему посол явился ночью? – спросил я ошалело. – И вообще – откуда он взялся?
Свенельд только молча пожал плечами. Откуда он мог знать?
– Посол со свитой и с дарами от императора Василия, – повторил он то, что сказали ему караульные.
– И где этот посол?
– Шел сюда, – заметил воевода. – Думаю, уже стоит перед твоим шатром. Наверное, тебе следует поторопиться, великий князь.
Снаружи и вправду слышались звуки – там сходились воины, и, видимо, уже ожидал меня посол.
Торопливо одеваясь и неловко прицепляя меч на перевязь слева, я все время чувствовал тревогу.
Втроем со Свенельдом и Алексеем мы вышли из шатра, оказавшись лицом к лицу с толпой людей.
Костры в лагере уже давно прогорели, и местность освещалась лишь несколькими факелами, которые держали воины. В этом полумраке я разглядел, что перед шатром собралось около сотни дружинников – тех, которым не спалось в эту ночь. В первом ряду я увидел громадную фигуру Овтая Муромца и длинную – Аскольда Черниговского. Видимо, эти двое тоже еще не ложились спать.
В некотором отдалении стояли караульные, на чьи посты и вышел загадочный посол императора.
А вот сам посол и с ним еще четыре человека.
Посол стоял в середине, а четверо сопровождавших его – по четырем сторонам, образуя квадрат.
Все четверо были одеты примерно одинаково, только у посла костюм был более богато украшен.
Одежда представляла собой длинный, ниже колен шелковый халат, под которым были надеты шаровары, зауженные книзу, так что из-под них торчали загнутые кверху носки мягких кожаных туфель. А на головах…
О, вот как раз на головные уборы я и обратил основное внимание. Можно сказать, что они меня потрясли. Это были фески. Да-да, круглые, как перевернутые детские ведерки, а сбоку кисточка.
В таких фесках старинные карикатуристы изображали турок и греков, подвергшихся турецкому влиянию. Особенно трогательной деталью является, конечно же, кисточка.