Ага. Снова вальяжно подняла чашку, сделала еще глоток. Нет, похоже, дело не в паузе. И не в надменном звучании голоса, и даже не в грозном гренадерском виде. Похоже, Ангелина Макаровна принадлежит к особому типу людей, обладающих энергией злого посыла. Даже не энергией, а своего рода искусством. Окружает тебя этот посыл туманом, трогает мягкими щупальцами, и сам не замечаешь, как образуется заморозка внутри, как пластилином комкается воля… Особенно для людей очень доверчивых, душой открытых этот посыл опасен. Моментально проникает вовнутрь, делает из нормального человека куклу-потеряшку. Хоть на короткое время, но делает.
Так, надо встряхнуться. То есть отряхнуться от ее злого посыла. Взять ситуацию в свои руки, призвать на помощь волю. В конце концов, кто она ей? Да никто! Бабушка подружки дочери, невелика начальница!
– Ангелина Макаровна, вы разве не слышали, я вам вопрос задала? Какие препараты вам обычно вводят? Давно вы проходили курс лечения?
– Какого лечения? Откуда ты вообще взяла, что я больна?
– Так сами же спросили, хорошо ли я умею уколы делать…
– Я спросила?
– Да. Вы спросили.
– Ну, так и хорошо?
– Что – хорошо?
– Уколы, говорю, хорошо умеешь делать?
Уф-ф… Вот и поговори с ней. Это называется – стоя на одном месте заблудишься. Нет, нельзя реагировать на эти словоблуды, надо отвечать четко и ясно.
– Да. Я хорошо умею делать уколы.
– Тогда так, значит… Завтра пойдешь в аптеку, купишь упаковку ампул деклофенака. Одноразовые шприцы у меня есть, можешь не покупать. Ну, и приступим с богом… Будем лечить мою подагру. Подагра меня измучила, понимаешь? Болезнь аристократов и сибаритов. Да и сердце вдобавок пошаливает.
– Хорошо… А сердечную мышцу надо иногда витаминчиками баловать. Тиамином, например, или пиридоксином…
– Ладно, валяй тиамин с пиридоксином. Хуже не будет. Да, я тебе еще список продуктов напишу, в магазин сходишь. А чек мне потом принесешь, я проверю.
– Да. Конечно.
– А чего покраснела вдруг? Не понравилось, что я проверять стану? А может, ты на руку не чиста, откуда я знаю?
– Как раз в этом вы можете не сомневаться, Ангелина Макаровна. Я чиста на руку, уверяю вас.
– Надо же, уверяет она… Смотрите-ка, шибко вежливая… Вот не люблю я таких, как ты!
– Каких, Ангелина Макаровна?
– А таких, из породы нежных перепелок. Чего им ни скажи, все съедят. Плюнь в глаза, все божья роса! Муж-то у тебя есть?
– Нет. Мужа у меня нет.
– Что ж, не удивительно… Не дай бог, мой сын женился бы на такой, как ты.
– Да я и не претендую, в общем…
– А ты не огрызайся давай! Сама пришла, я тебя сюда не звала! А коли пришла, так слушай! О чем бишь я…
– О сыне.
– Да, о сыне… Он у меня такой же, как ты. За себя постоять не умеет, слова грубого в ответ не скажет. Только и может, что вежливенько так отстраниться… Не боец, одним словом. Не орел. А это, между прочим, самое для мужика обидное, когда не орел. Любой дурак за пояс заткнуть может.
– Ну, это вопрос спорный, допустим…
– Ничего не спорный! Мужику своей мужской жизнью жить полагается, уметь и гаркнуть, и матюкнуться при случае, кулаки в ход пустить! Уж как я его в черном теле с детства держала, чтоб разозлился на жизнь, а все без толку… Это оттого, наверное, что родила поздно, мне уж под сорок было. Ничего от меня не взял, поганец… Так и живет, тюфяк тюфяком. Учителем в школе работает.
– Ну… Я думаю, школьному учителю совсем необязательно знание матюков…
– Так потому он к этому делу и прибился, это ж понятно. Он у меня университетский филфак с отличием окончил. И женился хорошо – в сильные бабьи руки попал. Жена его вот тут держит! – потрясла она над головой внушительным кулаком. – У нее не забалуешь! Правда, я с невесткой в контрах нахожусь… Так положено, что ж поделаешь. Чтоб шибко не расслаблялась.
– Зато внучка у вас замечательная девочка… Умная, с сильным волевым характером.
– Женька-то? Да, из Женьки будет толк… Мы с ней тоже в контрах живем, не любит она меня. Вот, держу ее около себя завещанием… Смешно, ей-богу, наблюдать, как ее от моего характера корежит! А что делать, милая, терпи! Четырехкомнатные квартиры на улице за здорово живешь не валяются! Я для них со своей квартирой как этот… – пощелкала она пальцами, напрягая память, – слово забыла, с какой-то игрой связанное… А, вот, вспомнила! Я для них джекпот, наикрупнейший дармовой выигрыш, во как!
Она откинулась на спинку стула, рассмеялась хрипло, рыхлое тело заколыхалось. Отсмеявшись, отерла слезу из уголка глаза, снова посуровела лицом:
– А ничего, а пусть уважают, пусть побегают еще за этим джекпотом! Надо же, уехала она, главное… Посвоевольничать решила, договор, значит, нарушила. Что ж, я тоже этого так не оставлю… Завтра же сына сюда вызову, пусть отвечает за свою дочь!
Она замерла на своем стуле – как так, сына вызову? Это что значит, полный провал их с Женей стратегического плана? И проговорила тихо, просящим тоном:
– Не надо, Ангелина Макаровна… Зачем… Я же все вместо Жени сделаю…
– Как же не надо? Надо! Еще и заболею для антуражу, пусть ему за дочь стыдно станет! Уехала, главное, не спросясь!
– Так мне что же… Мне, значит, не приходить к вам больше?
– Как это не приходить? А уколы? А витамины? Нет уж, давай, приходи… Зря тебя, что ли, Женька наняла? А сейчас ступай – устала я… И не забудь завтра в аптеке диклофенак купить…
Подходя к дому, она увидела свет в окнах. Первой мыслью было – Машка вернулась, не уехала, на поезд опоздала! Потом вспомнила – она ведь звонила уже из поезда… И тут же догадка пришла – там, дома, Герман… Да, вот и машина его стоит у подъезда.
Не ходить домой? Подождать, пока он уедет? В конце концов, у нее может быть ночное дежурство… Хотя нет, не вариант. Он вполне может в отделение позвонить, с него станется. Нет, надо идти…
Открыла дверь своим ключом, потопталась в прихожей, медленно стягивая с ног туфли.
– Чего так поздно? – нарисовалась в проеме дверей его недовольная физиономия. Трезвая, кстати. Уже хорошо. – На свидании, что ли, была? А где Машка, почему ее дома нет?
– Маша уехала на Домбай, она ж тебе говорила.
– А, да… Точно. А ты где была?
– Мне обязательно отвечать, Герман?
– А ты как думала? Я ж предупреждал – если узнаю чего… Забыла, что ли? Вылетишь отсюда, как миленькая! Машка пусть живет, она моя дочь, а ты мне никто, поняла? Если сказал, вылетишь, значит, вылетишь!
– Прекрати, Герман. Перестань меня пугать. Не так-то это легко сделать, как ты думаешь.
– Что? Что ты сказала?!
Она замолчала, и впрямь пожалев о сказанном. Лицо Германа напряглось, глаза сделались злыми, страшно удивленными. Подошел к ней вплотную, наклонил голову, глянул в лицо, произнес тихо, с привычной глумливой ноткой в голосе:
– А может, проверим, а? Легко мне это сделать или нет? А что, давай? Я завтра эту квартиру продам, Машке новую куплю… А ты где жить будешь, а? В больнице своей коечку снимать?
– Да найду, где жить! Не твоя проблема, Герман!
– Понятно… Значит, все-таки завела себе хахаля. С квартирой, что ли?
– А хоть бы и с квартирой! Ну право слово, надоело уже, Герман… Чего ты меня все время пугаешь? Сколько уже можно? Да продавай ты свою квартиру, я так не могу больше…
– Ладно. Так, значит. Ладно. Я тебя за язык не тянул, сама выпендрилась. Ладно, разберемся…
Ушел, сильно хлопнув дверью. А на нее вдруг слабость напала, обидная, слезная, невыносимая. Засуетилась неловко, забродила туда-сюда из кухни в комнату, обхватив себя руками, будто спасаясь от боли. Вышла на балкон, вдохнула-выдохнула… Где вы, природные силы, где ты, спасительный ветер и запахи, не слышу, не чувствую ничего… Только боль сильную слышу и чувствую, победила она меня сегодня. Что ж, и другой выход есть… Поплакать надо. Иногда помогает вынести из себя отчаяние. Хотя не любила она плакать…
Еще и телефон зазвонил, так не вовремя. А может, наоборот, вовремя. Кто там про нее вспомнил…
– Привет, сердешная! Чего голосок писклявый такой? Ревешь, что ли?
Надо же, Маргарита! Вот с кем сейчас нужно поговорить, зарядиться смелой энергией! Подруга Маргарита, рыжая шальная толстуха… Грубость, нахальство, резкость суждений и неиссякаемая доброта в одном флаконе!
– Ага, Рит, реву… Ты угадала…
– Хочешь, угадаю с одного раза, чего ревешь? Бывший опять приходил, да? Права качал?
– Да чего тут угадывать… И так ясно.
– Ну, и чего реветь? Впервой тебе, что ли? Ты ж вроде хвасталась, что умеешь… Ну, как там… По ветру пускать, тополь слушать… Хотя до меня доведись, я б давно уже твоему Герману морду всмятку расквасила! А ты, нежная душа, все про ветер да про тополь, прости меня, господи, душу грешную… Что, не получилось нынче?
– Нет, Рит, не получилось.
– Ага… А чего он хотел-то, Лизок?
– Сказал, что квартиру продавать будет. Машке новую купит, а я… А мне…
– Ладно, не надрывайся. Ничего он такого не сделает, уж поверь мне. Как жила, так и будешь жить. Слушай, а может, тебе ипотеку взять, а? Люди ведь как-то выплачивают…
– Сказал, что квартиру продавать будет. Машке новую купит, а я… А мне…
– Ладно, не надрывайся. Ничего он такого не сделает, уж поверь мне. Как жила, так и будешь жить. Слушай, а может, тебе ипотеку взять, а? Люди ведь как-то выплачивают…
– С моей зарплаты? Да не смеши! Хотя недавно Борис Иваныч обещал похлопотать, чтобы меня по блату в частную клинику взяли… Но это же так, на уровне разговоров… Когда еще что будет.
– А если тебе, допустим, домик в деревне купить?
– Нет у меня денег на домик. Откуда?
– Ну да… Ладно, не реви. Говорю же, не посмеет твой Герман. Да и куда он от такого сладкого самоутверждения денется? Что он, дурак, сам себя удовольствия лишать?
– А мне-то что делать, Рит?
– Да ничего. Терпеть, не обращать внимания. Подумаешь, пожужжало над ухом и улетело до следующего раза. Сама же учила меня, что надо быть снисходительной к человеческим подлостям! Что понимать, что прощать надо!
– Да, учила… Учить всегда легче, Рит…
– Ну, я смотрю, ты совсем расклеилась, подруга. Мужика тебе надо найти, вот что. Зря ты этот насущный бабский вопрос игнорируешь.
Она рассмеялась сквозь слезы – Маргарита в своих суждениях была неисправима! Уж сама-то она несколько лет подряд занималась этим «насущным бабским вопросом», можно сказать, вплотную… Без устали рыскала в поисках вожделенного «мужика» в просторах Интернета, смело вступала в переписку, кокетливо выдавая свои недостатки за сомнительные достоинства. Причем «мужика» Маргарита предпочитала импортного, желательно австралийского или какого-нибудь новозеландского. Почему-то считала, что они в тех краях не особо искушены цивилизацией… Правда, поиски пока не увенчались успехом, но и Маргарита не собиралась сдаваться. Считала, что под лежачий камень вода не течет.
– А хочешь, Лизок, мы и твою анкету куда-нибудь зафигачим? А что? Если тебя красиво подмазать, антуражу на фотке придать, вполне даже ничего будет… У меня, кстати, есть твоя фотка, с моего дня рождения, помнишь?
– Стоп, стоп! И не думай, и не мечтай даже! Мы же с тобой договаривались, Рит! Прошу тебя, никакой самодеятельности! А то знаю я тебя!
– Да ладно, не мельтеши… Зашла бы хоть как-нибудь ко мне, давно не виделись.
– Я зайду, Рит. Машка у меня на Домбай уехала, так что я теперь одна… Обязательно зайду на днях.
– Давай, жду. И не реви больше.
– А я и не реву… С тобой поговорила и успокоилась как-то…
– Ну, вот и молодец. Тогда пока, Лизок?
– Пока, Рит… Я зайду, обязательно зайду…
* * *Следующим вечером она позвонила в дверь, обитую желтым дерматином. Шаги. Быстрые. Явно не старухины. Значит, все-таки сын приехал, Женин отец. Подобралась внутренне, сделала на всякий случай приветливое лицо. Щелкнул замок…
В первую секунду показалось, что мужчина, открывший дверь, ей знаком. Очень близко знаком. Нет, она не видела его раньше, но ощущение было вполне определенным, будто нежный колоколец прозвенел в солнечном сплетении, эхом прошелся по диафрагме, перехватил странным волнением горло. Стояла, глазела на него, забыв убрать нарочитую приветливость с лица. Потом спохватилась, зачем-то перекинула ремешок сумки с одного плеча на другое, нервно сплела пальцы рук:
– Здравствуйте… Вы, наверное, сын Ангелины Макаровны, да? Меня Лизой зовут, я к Ангелине Макаровне, укол делать…
– Сашка, кто там пришел? – раздался из глубины квартиры мощный гренадерский старухин голос. Не из гостиной, а из дальней комнаты, похоже, из спальни: – Да закрывай скорее дверь, мне по ногам дует, черт тебя подери! Так и хочешь, чтоб мать заболела да копыта откинула поскорее!
Он обернулся на этот голос вполне спокойно, ей показалось, даже бровью не повел. Потом снова посмотрел на нее, улыбнулся, чуть пожав плечами, будто извиняясь за мамину грубость. Отступил на шаг, повел рукой в приглашающем жесте:
– Пожалуйста, Лиза, проходите. Мама давно ждет. Это правда, что Женя просила вас за ней присмотреть?
– Да. Ну, то есть… Не совсем. Дело в том, что я сама предложила… Девочкам очень хотелось поехать на Домбай. Вашей Жене и моей дочери Маше. Вот мы и придумали…
– Ах, вот оно что…
– Вы извините, Саша, неловко все у нас вышло, конечно. Кто ж знал, что она вас вызовет!
Они стояли очень близко друг другу, говорили торопливым шепотом. А колоколец у нее внутри все звенел, захлебывался странной и легкой радостью. И пространство узкого коридорчика быстро наполнилось этим звоном, пока не проник в него злой голос старухи:
– Сашка, да кто пришел-то, я спрашиваю? У тебя язык отсох, что ли?
И опять его лицо осталось непроницаемым. Лишь в глазах шевельнулось что-то, похожее на досаду, и немного дернулся уголок мягкого рта. Не женственного, нет, а именно мягкого, как у мальчишки-подростка. Да и все черты лица были у него немного мальчишечьи, нежные, не траченные годами. Только глаза ей показались вполне возрасту соответствующими – умные, грустные, как два глубоких осенних озерца с темной водою. Да, он не был красив той уверенной определенностью, которая складывается к пятому мужскому десятку лет, но все-таки – был красив… Странным сочетанием юности и взрослой печали во взгляде, и этой непроницаемостью, явно стремящейся сохранить внутренне тайное знание, и еще чем-то, едва уловимым…
Повернув голову в сторону спальни, произнес тихо, вежливо, будто отвечал на такой же вежливый вопрос:
– Это Лиза пришла, мама. Ты ее ждала, она и пришла.
– Ну, наконец-то! Где она там? Пусть сюда идет!
– Иду, Ангелина Макаровна! Сейчас…
Наклонилась, принялась торопливо расстегивать ремешки на босоножках, зачем-то пояснив Саше виновато:
– Она требует обувь снимать…
– А вы не снимайте, Лиза. Моя мама всегда и от всех чего-то требует, но это не значит, что надо ее беспрекословно слушать. Просто не снимайте, и все.
– Как это?
– Молча. Сопротивляйтесь молча, это лучшее, что я могу вам предложить в этом доме. А впрочем, как хотите… Да, устроила моя дочь вам большую каверзу… Добрые порывы души обычно бывают наказуемы, Лиза.
– Да ничего страшного, подумаешь, десяток уколов поставить! Зато Женя отдохнет, чем плохо?
– По-моему, слишком большая плата за чужое удовольствие.
– А она мне не чужая, что вы… Она подруга моей дочери…
Он посмотрел на нее странно, будто пригляделся повнимательнее. Пожав плечами, указал рукой направление, куда надо идти:
– Мама там, в спальне. Сказалась больной, в постели лежит. Моя помощь нужна, Лиза?
– Да нет вроде… А где можно руки помыть?
– Ванная прямо по коридору, направо.
– Да, спасибо…
Старуха возлежала на высокой кровати, откинувшись грузным телом в подушки, глядела настороженно из-под насупленных бровей.
– Здравствуйте, Ангелина Макаровна. Как вы себя чувствуете?
– Видишь, лежу… Болею, значит. Чего зря спрашивать? Иль ты шибко воспитанная, обязательно вежливостью пошуршать надо? Не люблю я лишних реверансов, учти на будущее. Вежливые вопросы всегда отдают жеманством. Скажи лучше – диклофенак принесла?
– Да, конечно… – закопошилась она в сумочке, доставая коробку с лекарством.
– Давай тогда, приступай. Шприцы вон там лежат, в шкафу, в правом верхнем ящике.
Вдруг резво поднявшись из подушек, она оперлась на локоть, вытянула шею, прокаркала громко в открытую дверь спальни:
– Видишь, до чего твоя разлюбезная доченька меня довела? Слышишь меня, нет? Вон, пришлось медсестру нанимать, чтобы уколы ставила! Плохо ты ее воспитал, Сашка, никакого уважения в девчонке нет! И Ирка твоя тоже в этом смысле матерью никудышной оказалась!
Снова упав в подушки, задышала тяжело, потом пробормотала злобно, обращаясь уже непосредственно к ней:
– Вот, гляди… Только и ждут, чтобы я поскорее копыта отбросила. А только не дождутся, поживу еще… Назло им поживу.
Откинув одеяло, перевернулась на бок, приподняла теплую фланелевую рубаху, оголив рыхлую мощную ягодицу:
– Ну, давай уже, что ли… Посмотрим, какая ты мастерица… Вчера-то, помню, сильно хвасталась.
Шлепок – игла мягко вошла в рыхлую ткань, пальцы привычно сделали свое дело. Мазнула по месту укола тампоном со спиртом, произнесла весело:
– Все, Ангелина Макаровна! Можете опускать рубашку!
– Все? Ишь ты… И впрямь хорошо умеешь… Ладно, спасибо. Приходи завтра. Да, деньги за лекарство возьми… Вот, я тут приготовила… Чек из аптеки можешь не показывать, ладно. Я помню, что ты в этом смысле обидчивая.
– Тут много, Ангелина Макаровна. Я за лекарство меньше отдала.
– Ну, потом разницу вычтешь, когда в магазин за продуктами пойдешь! А то я Сашке покупку продуктов не доверяю, обязательно все не то купит. Сама ж видела, какой небожитель… Говоришь ему, а он будто не слышит, о своем думает. Никогда не могла понять, что у него на уме… Поди, презирает меня, думает, что я жизнь ему сломала. Все молчуны-сыновья так думают, я знаю. И этот такой же. Не верю я ему. Молчуны – они все опасные.