– Да пусть, пусть другой! А может, другой, но лучше прежнего? Задача любого человека – идти вперед, становиться лучше для самого себя, чтобы не быть общипанным тем же социумом! А для этого можно и пожертвовать, в конце концов, своими милыми привычками… И даже внутренней цельной природой, как вы говорите!
– Общипанным, говоришь? Надо же… Да, это, наверное, весьма неприятно, быть общипанным… Но лучше уж так, чем… Чем…
Она замолчала, глядя прямо перед собой. Да, эта девочка сейчас дельные вещи говорит, конечно. И не поспоришь, доводов не хватает. А впрочем – зачем спорить? У каждого своя правда. Наверное, хороший юрист из нее получится, деятельный, целеустремленный. Что ж, как говорится, дай бог.
Грустно усмехнувшись, она глянула Жене в глаза. Ох, какие они яростные, девочка готова сражаться до победы… И зачем-то произнесла напоследок:
– Умница, Женечка… А только, знаешь… Ты не слышала, наверное, но есть такая философия… Философия святого Патрика. Суть ее в том, что человеку не следует стыдиться быть самим собой… Он, знаешь, был совсем простым человеком, этот Патрик. И вел жизнь не столь совершенную, как другие святые. Обычной жизнью жил, грешной, как все мы. Но ему было не стыдно перед богом, потому что, как он сам проповедовал, он всегда сохранял чистоту сердца. Для него это было главное. Не слова, не внешние признаки, не атрибуты власти, а чистота сердца. Сердце первично, понимаешь? А прагматические соображения, общепринятые нормы – это вторично, ведь все это придумано и создано человеком… Нужно прислушиваться к сердцу и поступать так, как оно велит. И тогда в конце жизни можно сказать – я надеюсь, что поступал так, как должен…
– Теть Лиз, ну что вы… При чем тут… Когда он жил-то, ваш святой Патрик? Сейчас все это уже неприемлемо…
– Да, времена изменились, Женечка. А правда осталась. Люди сейчас считают бесконечно наивными тех, кто хочет быть искренними и надеяться на правоту своего сердца. Правда сердца, она всегда наивна и беззащитна. Но именно мало кто сейчас достигает гармонии с самим собой и с миром. Все забыли, что это такое и с чем его едят…
Девчонки молчали, глядели на нее с удивлением. Лиза говорила тихо, но в том, как она говорила, чувствовалась бесконечная уверенность в своей правоте. Тихая, едва слышная неколебимость. Ее собственная правда. Женя вскинулась, пытаясь, видимо, возразить, но тут же и замолчала, водила длинным ногтем по столу, не поднимая глаз. Ей даже неловко стало за эту молчаливую паузу… Хорошо, Машка выручила, пролепетала тихо, совсем не в тему:
– А у нас завтра первый экзамен, мам… По римскому праву…
– Да? – тут же встрепенулась Лиза. – Так что ж вы сидите со мной, как две клуши, разговоры разговариваете, философию философствуете? А ну, марш заниматься! Идите, идите, а я ужин буду стряпать! Идите, я позову, когда готово будет!
Девчонки ушли, несколько озадаченные. А она рассмеялась про себя тихо – надо же, святого Патрика себе на подмогу вызвала! Наивного святого с чистым сердцем, совершенно несовершенного святого…
Уже потом, накормив девчонок ужином, перемыв посуду и усевшись по привычке в любимое кресло, она снова прокрутила в голове их с Женей нечаянный спор… И подосадовала на саму себя – тоже, нашлась великая спорщица! Зачем кому-то навязывать свое мнение? Да еще и отстаивать его так яростно? Ну, думаешь что-то про себя, считаешь так, а не этак, и сиди себе, помалкивай! Глупо, право слово. А если так хочется поспорить, сама с собой поспорь. Тем более давно к этому привыкла – сама с собой рассуждать. Тогда и жесткой насмешливой оценки избежать можно. Или, например, неловкой паузы, за которой стояло явное Женино, вслух не высказанное, пренебрежение – совсем спятила, мол, тетка со своим святым Патриком…
Может, и спятила. Но от внутренней уверенности никуда не убежишь. Да, она была уверена – каждый человек уже готовеньким приходит на свет. Его душа, привычки, отношение к миру ему даны не воспитанием, не социальной средой и даже не родовыми генами, а даны кем-то неведомым, в готовом комплекте, собраны в маленький рюкзачок за спиной. Что дано, то и обязан нести всю жизнь. Потому что не зря дано. Потому что дающему сверху виднее, что и кому в этот рюкзачок положить.
Интересно, как этот «дающий» ей иногда представлялся. Добрый вполне дядька, похожий на средневекового алхимика. Стоит за огромным столом, а на столешнице перед ним – пустые пока рюкзачки… Вот он и бросает в каждый рюкзак всего по горсточке. Сюда – кротости и непритязательности, туда – глупости и самонадеянности, в третий – нахальной смелости… Бросил первую горсточку, задумался. Так, а не приправить ли кротость и непритязательность, например, талантом к литературному сочинительству? Хотя нет, для кротости, пожалуй, другой талант подойдет… А литературное сочинительство надо к нахальной смелости присобачить! Интересно же, что из этого комплекта получится!
А к глупости и самонадеянности мы, к примеру, красоты добавим! Да, хороший комплект, забавный! А небольшого уродства – кротости и непритязательности! Хотя нет, слишком уж все тривиально получается, неинтересно… Кроткий, непритязательный, да еще и уродливый… Придется, видимо, добрую щепоть обаяния в рюкзачок добавить. С обаянием – это уже ничего, с обаянием вполне прожить можно. Так, так… Надо еще в какие-то рюкзачки понемногу кокетства бросить, и главное, не ошибиться с пропорцией… О! А вот сюда мы добавим капельку врожденного аутизма! Самую капельку, как яду, чтобы совсем жизнь медом не казалась! Ой, переборщил с капелькой… Испортил человека. Ну, да ладно, так тому и быть, проживет как-нибудь. Зато вот сюда – побольше хамства и грубости… И жестокости… Оп-оп! Совсем гремучая смесь получилась! Ладно, посмотрим, как ты пойдешь в жизнь с этой гремучей смесью. Ох, трудно тебе будет, браток… Нагрешишь, наверное, может, и за решетку попадешь… А что делать? Надо же, чтобы у каждого своя природа была, индивидуальная, от которой не убежишь, не скроешься, как вы там ни старайтесь поменять ее своими земными технологиями…
Все, рюкзачки готовы. Где вы там, свежие душеньки, подлетайте по одной… Уж простите, что получилось, то получилось. А ты, рыжий, только попробуй данный мной талант в землю зарыть! У тебя таланту, между прочим, на полрюкзака тянет! Учти, потом ответишь сполна, за все спрошу. А тебе, которому с аутизмом переборщил, заранее все прощаю…
Хм, смешно. Все-таки она по природе – фантазерка неисправимая. Интересно, что бы с ней было, если б судьба ее по другому кругу пошла? Если б тогда, после школы, не в медицинское училище занесло, а на вожделенный филфак? Кем бы она была? Школьной учительницей с фантазиями? Смешно…
А может, она тоже участница того эксперимента? Вот что, например, в ее рюкзачок небесный алхимик положил? Особую сверхчувствительность? Умение слышать, как ветер исполняет Пятая симфония Рахманинова в кроне старого тополя во дворе? А кому это нужно, простите, кроме нее самой?
Хотя нет, нужно. Главное, что ей это нужно. А вот смелости с наглостью мог бы небесный алхимик и добавить чуток. Да и не добавить даже, а просто – дать. Разве можно добавить к тому, чего вообще нет? У других – есть, а у нее – ни капли… Хотя бы чуть-чуть, для мало-мальской защиты от нападения.
Никогда она не умела себя защитить, чужая смелость и наглость вызывали у нее оторопь, убивали на корню волю. И даже более того – иногда казалось, что она сама ее к себе привлекает, эту чужую наглость… Как минус притягивает плюс, как пустота притягивает стремление чем-то ее заполнить. Нету своей – получишь чужую. Горячую, болезненную, невыносимую. Сколько она приняла такого наглого хамства от людей, только ей одной ведомо…
Нет, можно было, конечно, и заставить себя – не брать. То есть отвечать той же монетой. Да, пару раз попробовала в ответ нахамить – чуть не умерла потом… Все силы душевные на это «заставить» потратила. А толку все равно не было – после того, как себя заставила, в душе огромная дыра-депрессия образовалась, пришлось из нее выбираться потом…
Выбралась, кстати, играючи. Опять-таки фантазия помогла. Взяла и представила себе, что разобиженная душа ушла погулять… Ну, ушла и ушла, вернется, когда нагуляется. Душе тоже отпуск, наверное, нужен, чтоб отдохнуть от трудов. Она в отпуске, а ты – терпи… Можно и без антидепрессантов вполне обойтись, просто настроиться на ожидание, может, и долгое. Тем более после долгой разлуки встреча всегда слаще. А она, душа родимая, отдохнувшей возвращается, веселенькой, с новыми знаниями… То-то праздник, живи, не хочу!
Вот тебе и подарки природы с этой фантазией… Значит, не зря ее в твой рюкзачок положили, только умей пользоваться правильно! И живи, как умеешь, как чувствуешь. Даже и в состоянии «общипанности», как давеча выразилась умная девочка Женечка. Живи, дитя святого Патрика. Не изменяй душе и сердцу, какими они тебе сверху даны. Живи с деревьями, с птицами, с облаками. С липовой аллей, с шумом дождя и ветра в кроне огромного тополя. С книжкой, с куском черного хлеба с солью… С любовью к дочери, наконец. Господи, да разве ж этого всего мало?..
– Ты Женьке звонил?
Ирина смотрела на него исподлобья, злобно-снисходительно, будто заранее ждала неправильного ответа. Пришлось его дать, неправильный:
– Нет, не звонил.
– А почему? Ты же знаешь, у нее экзамен сегодня! По римскому праву!
– Мои тоже сегодня экзамен сдавали… Не мог же я во время экзамена звонить…
– А что, нельзя было в коридор выйти? Они, значит, твои, а Женька – не твоя?
– Да я сейчас позвоню…
– Ладно, не напрягайся, Иваницкий. Я давно уже поговорила с дочерью, между прочим. На пятерку она сдала. Просто я хотела лишний раз убедиться, что ты из себя, как муж и отец, представляешь.
– Ладно. Убедилась, и хорошо.
Он прошел мимо нее в гостиную, опустился в кресло. Господи, как же он устал… Устал от ее раздражения, от воинствующей снисходительности, от готовности в любой момент впасть в истерику… Кажется, и сейчас истерики не избежать.
– А чего ты мне хамишь, Иваницкий?
– Я не хамлю, Ирина.
– Нет, почему всегда и везде я и только я? А ты что, не отец? Тебе не интересно, что происходит с твоей дочерью?
– Мне интересно, что происходит с моей дочерью. Она умница, она сдала экзамен на «пять». Я в этом и не сомневался.
– Ах, ты не сомневался! Ты никогда и ни в чем не сомневаешься! Да тебе вообще, по-моему, все равно, хоть трава не расти!
Повернувшись, Ирина ушла на кухню, сердито хлопнула дверцей холодильника. Он знал – это ненадолго, скоро вернется. Если уж вошла в штопор, не остановить. Сейчас, только новые обвинения облекутся в уничижительные формулировки…
За окном собирался дождь, вдали слегка громыхала гроза, первая в этом июне. Занавеска поднялась парусом, кромка белой ткани легла на плечо, да так на нем и осталась, будто чья-то легкая рука приласкала – держись…
– …Нет, я понимаю, ты мог бы себе позволить такую безалаберность по отношению к семье, если бы эту семью содержал достойно! А так… Ты посмотри, как мы живем, Иваницкий! Какой у нас холодильник старый, какой допотопный телевизор! Да сейчас все порядочные люди плазменные телевизоры приобрели! А я… А мы… Даже смотреть в такой телевизор стыдно!
– А что, в плазменном телевизоре другие передачи показывают?
– Нет, вы посмотрите на него, он еще и шутить изволит… Ты можешь помолчать, когда я говорю? Хотя бы из приличия?
– Ладно, Ирина, не заводись. Если хочешь, давай купим тебе плазменный телевизор.
– Да? Купим? А на какие шиши, интересно?
– По-моему, на телевизор мы с тобой заработали.
– Да? А окна?
– Какие окна?
– Мы же собирались этим летом пластиковые окна во всем доме вставить!
– Ты имеешь в виду – пластиковые рамы? Но зачем… В доме у нас тепло, и живем мы на тихой улице… Зачем нам пластиковые рамы?
– Нет, я не понимаю… Ты совсем идиот, Иваницкий, или просто придуриваешься, чтобы меня позлить? Да ты хоть в курсе, что нынче иметь в доме деревянные рамы просто неприлично? Не-при-лич-но, понимаешь ты это или нет?!
– Не понимаю, Ирина. Вот этого я как раз не понимаю, хоть убей.
– Нет, это я тебя не понимаю! Что ты о себе возомнил вообще? Ты, значит, такой весь из себя духовный, и такие мелкие земные делишки, как домашнее благоустройство, тебя не касаются? Неужели ты считаешь, что проведение ЕГЭ по литературе в захудалой муниципальной школе дает тебе право на…
– Смотри, какая гроза собирается… – тихо перебил он жену, глядя в окно.
– Ты… Ты что, это нарочно, да? Какая, к черту, гроза?
– Обыкновенная, красивая, с громом и молниями. С шумным ливнем.
– Ох-х, Иваницкий… Да ты…
Договорить ей не дала мелодия, полившаяся из мобильника, уютно устроившегося в верхнем кармашке его пиджака. Знакомая мелодия, Женькина.
– Да, здравствуй, доченька… Да, я уже знаю, сдала на пятерку, ты у меня молодец. Да, мне мама сказала. А что бабушка? Ты же знаешь нашу бабушку… Постарайся не обращать внимания… Ты же будущий адвокат, учись направлять свои эмоции в нужное русло, она всего лишь старый больной человек…
– Дай, я сама с ней поговорю! – в два шага очутившись у него за плечом, вырвала из руки мобильник Ирина.
Послушав дочь, заговорила вдруг сердито, сварливо:
– Женьк, кончай жаловаться, а? Что теперь, и впрямь квартиру государству дарить? Кто тебе квартиру в городе купит, на кого надеяться-то? Ой, а мне какое дело, терпи! Я же терплю твоего отца всю жизнь…
За окном с шумом грянул ливень, разряд молнии сверкнул в мутном окне. Ирина, вздрогнув, присела испуганно:
– Ой… Ладно, Женечка, пока, у нас тут гроза…
На фоне раскатов грома ухо уловило звук автомобильного гудка, нетерпеливо прерывистого. Ирина прислушалась, глянула на него в ожидании:
– Что это? Слышишь? Будто сигналит кто-то…
Подошла к окну, вгляделась в мутную пелену дождя. И проговорила недовольно, сквозь зубы:
– Кого там черт принес в такую погоду? О, да это Тюфяковы… Точно, их машина… Иди, Иваницкий, встречай гостей! И зонт взять не забудь! Только гостей мне сейчас не хватало…
С Тюфяковыми, Владимиром и Ольгой, они дружили, что называется, семьями. Особой дружбы в их отношениях не было – всего лишь дань статусному признаку видимого семейного благополучия, как представляла себе его Ирина. Потому что всякое семейное благополучие подразумевает и семейных друзей, приличную пару, с которой можно и Новый год встретить, и на день рождения пригласить, и на природу выехать. А что делать – пожимала она плечами, – не с учительским же коллективом Новый год встречать… Он, кстати, всегда тихо изумлялся этому невесть откуда взявшемуся высокомерию – а почему нельзя с коллегами-учителями Новый год встретить? Или это в Ирининой директорской должностной инструкции прописано? Такое вот странное проявление начальственной спеси…
Последние годы дружба с Тюфяковыми продвигалась ни шатко ни валко. А причиной тому был резкий и неожиданный материальный взлет Володи Тюфякова. Вообще парень он был хваткий, мастеровой, знал толк во всяческих автомобильных механизмах. Поднатужился, кредит в банке взял, открыл сначала ремонтную мастерскую, потом еще и бензозаправочную станцию к ней присовокупил. И пошли дела у Тюфяковых в гору, надрывая материальными достижениями Иринино самолюбивое сердце. Правда, надо отдать должное ребятам, – совсем не зазнались… Для них дружба осталась дружбой, часто заглядывали на огонек.
Выскочив под ливень, он заботливо прикрыл зонтом семенящую к крыльцу Ольгу, махнул рукой Володе – давай бегом, промокнешь! Тот еще копошился в багажнике, доставая привезенные с собой пакеты со снедью. Ребята Тюфяковы никогда в гости с «пустыми руками» не приезжали, обязательно прихватывали и выпивку, и закуску.
– Ну что, как в этом доме бедных продрогших путников встречают? Рады им или нет? – ввалился в прихожую со своими пакетами Володя, отряхиваясь, как породистый пес. – Эй, хозяйка, ты где… Привет, Сань…
Ирина успела переодеться, вышла из спальни, широко и приветливо улыбаясь, расцеловалась с Ольгой, чмокнула в щеку Володю. Вообще, он всегда страшно удивлялся, как она умеет так моментально перевоплотиться в радушную хозяйку дома, игриво-счастливую женушку, образчик довольства семейной идиллией. Вот и сейчас – глянула на него нежно-доверчиво, ласково обхватила ладонями предплечье:
– Саш… Помнишь, я тебе вчера говорила – что-то Тюфяковы нас забыли совсем?
Пришлось улыбнуться – не столь нежно-доверчиво, конечно. Он не умел так стремительно перестраиваться. Тем более ничего такого она вчера не говорила.
– Девочки, мечите на стол! – протянул Володя пакеты. – Сегодня у нас пивной день, мы с Ольгой обалденного омуля купили! Ну, там еще всякая всячина…
– Ой, ребята, ну зачем? – ласково попеняла Ирина, принимая пакеты из его рук. – Саш, помоги мне…
И опять глянула так… Очень у нее показательно-выразительно получилось. Браво. Будто они взахлеб целовались перед приездом друзей, да они им помешали ненароком.
– Володь… А ты что, после пива и омуля за руль собрался садиться? – спросил он торопливо, стараясь отвести от Ирины глаза.
– А я не за рулем. Это мы на такси приехали.
– Да? – обернулась Ирина уже в дверях кухни. – А мне показалось, это ваша машина…
– Ой, Ир, да ты же не знаешь! – восторженно взмахнула ладошкой Ольга. – Вовка же теперь на новой машине ездит! Пока мы с детьми на Бали отдыхали, он ласточку нашу продал, «Тойоту Камри» купил… Представляешь картину, а? Встречает нас в аэропорту, а сам ничего не сказал…
Ольгин голосок застрекотал на кухне, в красках расписывая приятное семейное обстоятельство. Володя, пожав плечами, взглянул исподлобья и произнес с едва уловимой извинительной ноткой в голосе:
– А чего с них взять, Сашок? Бабы есть бабы, им лишь бы похвастать да языком потрещать… Подумаешь, великое дело – машину поменять…
Молодец, друг семейный Володя. Стало быть, деликатность таким образом проявил. Это, мол, ничего, что у тебя машина старенькая, неказистая. Всякое в жизни бывает. Ничего, браток.