Он оскалил зубы, что значило: «Я очень, очень доволен!»
Отец художника сказал:
– Отныне в нашей пещере будет одним человеком больше. И ему надо дать имя.
Старейшина согласился. И он окрестил того, что глядел со стены, Мунуннам, что значит – сын Нуннама, детище Нуннама.
И жители пещер разбрелись по лесу, чтобы достойно отметить этот день, явивший чудо подлунному миру.
1961
На пороге мрака
Ним-го, казалось, сгорбился под тяжестью невыносимого горя. Густые брови сошлись на переносице. Губы плотно сжаты. Он долго молчит, переминаясь в ноги на ногу.
Динива глядит на него вопросительно. Он знает, что Ним-го не появился бы в его хижине так рано, если бы не какое-нибудь важное событие. По пустякам Ним-го никого не потревожит.
Ним-го – да будет это известно! – великий человек. Много услуг оказал он людям. Он придумал ловушки, в которые легко попадали опасные звери. Он изготовил каменные ножи, которым завидовали все иноплеменные люди. Палицы его, которым была придана особая, неповторимая форма, устрашали самых смелых необыкновенной мощью… Нет, не стал бы Ним-го в такую рань тревожить попусту больного вождя племени!
Динива кашлял. Страшная судорога сводила его. Он задыхался. Недоставало воздуха. И он стал как рыба, выброшенная на берет.
– Туда, – коротко кивнул Ним-го. Он не хотел, чтобы кто-нибудь слышал их. Он владел тайной, которую мог сообщить только Диниве.
Они отошли к кустам рододендрона. И Ним-го сказал:
– О мудрый, я смастерил вот этими руками нечто. Оружие, изготовленное мной, невиданно и опасно. Дозволь показать его, дабы ты мог решить сам, что делать с ним.
Динива закашлялся. Он хватал воздух сухими, треснувшими губами. Он сделался синий, точно небо.
– Что за оружие? – спросил Динива, придя в себя.
– Я этого не могу объяснить. Лучше бы ты сам посмотрел.
– Оно у тебя с собой?
– Там, – сказал Ним-го и кивнул в сторону леса. – Я спрятал его надежно. И никто не видел его. Никто не подозревает его силы.
– Это новая палица?
– Нет.
– Нож?
– Нет, не нож. Я открыл хитрость, которая позволяет мне посылать на сто шагов острую палочку. Та палочка летит с писком, наподобие какой-нибудь пташки. И она впивается в тело, точно змеиное жало. Если ту палочку смазать соком дерева му или отваром коры кустарника сиу, надо полагать, тот, в которого вонзится моя палочка, мгновенно умрет.
Динива вдумывался в каждое слово. Он слушал речь Ним-го, словно сказку, ужасающую человека. И он прошептал:
– Ним-го, скажи мне, все это правда?
– Правда.
– Твои слова соответствуют тому, что ты поведал?
– Истинно!
– Летают птицы, – проговорил Динива, – но никто не видел летающей и свистящей палочки. Возможно, ты заблуждаешься?
– Я могу показать тебе это оружие.
– Когда?
– Хоть сейчас! Это недалеко. На лесной прогалине.
Динива задумался. Он полагал, что надо позвать еще кого-нибудь из наиболее опытных мужей племени, ибо то, что сообщил Ним-го, никак не умещалось в одной голове.
И он разбудил своих сверстников, видавших виды. Он разбудил храбрых и опытных – всего пять человек, ибо тайна должна была быть глубокой.
И вот семеро мужчин, облаченных в леопардовые шкуры, направились на лесную прогалину. Впереди шел коренастый Ним-го. Остальные следовали за ним по узкой тропинке.
И они вышли на прогалину. Утренний туман рассеивался. Но лес еще спал. Он стоял гордый и величественный, скрывавший великую тайну!..
Ним-го усадил старейшин на дерево, сваленное буреломом Он отмерил сто шагов до ближайшего дерева на противоположном конце прогалины. А потом, пошарив в кустах, достал это самое оружие. И он показал его старейшинам.
– Вот эта ветвь дерева туим, – говорил Ним-го. – Она чуть пониже меня, и она изогнута в виде нашей реки – плавно, не круто – наподобие небесной радуги. А много плавнее Это дерево туим, из которого изготовлено оружие, обладает гибкостью. Оно не ломается, если даже изогнуть его вот так. – И Ним-го показал на пальцах рук, как можно изогнуть это дерево. – К обоим концам ствола я привязал эту тонкую лиану. Лиана достаточно крепка. Ее можно натянуть, и она не лопнет. Я ее добыл на самой верхушке дерева туим, куда она поднялась, гонимая соками земли… А вот это и есть та самая палочка, о которой я говорил тебе, о Динива! Она имеет в длину два локтя. Она из дерева, именуемого дубом. На конце ее камень, не обычный, а горный. Из него можно высечь огонь наподобие молнии.
Старейшины слушали Ним-го затаив дыхание. Они никогда ничего похожего не слыхали! Они ничего похожего не видали!
– А теперь, – спокойно продолжал Ним-го, – я покажу вам, как действует это оружие, названия которому пока нет.
Ним-го стал вполоборота к дереву, выбранному в качестве цели, слегка раздвинул ноги. В левую руку он взял ветвь дерева туим, а в правую – палочку с каменным наконечником. Он приставил палочку тупым концом к лиане и стал ту лиану натягивать. Лиана потянула за собой оба конца ветви и выгнула ее.
Ним-го натягивал лиану все сильнее, и ветвь стала похожа своим изгибом на радугу. Однако Ним-го продолжал натягивать лиану все больше… Но вдруг он ее ослабил, выпустив ее, и палочка, к великому удивлению старейшин, со свистом полетела в сторону дерева. Она летела, едва различимая глазом, и вонзилась в кору. Она вонзилась на высоте человеческого роста.
Старейшины заспешили к дереву. И они увидели своими собственными глазами великое чудо: палочка прочно держалась на дереве. Каменный наконечник почти целиком ушел в кору.
Динива кашлял. Он долго не мог отдышаться.
– Невиданное от века, – сказал он, дотрагиваясь пальцем до непонятной, летающей палочки. – А зачем понадобились тебе эти перышки от диких птиц, Ним-го? Ты ими хотел украсить свою смертоносную палочку?
– Нет, – ответствовал Ним-го. – Я увидел, как неуверенно летит палочка без этого оперения. И я подумал, что хорошо бы приделать перышко, наподобие птичьего хвоста. Я привязал одно перышко. Стало хуже. Тогда я привязал два. И стало лучше. Я попадал в дерево безошибочно.
Старейшины внимательно осмотрели палочку и пришли к выводу, что если бы вместо этого дерева оказался человек и палочка попала бы ему в сердце или глаз, то он непременно бы умер. Если бы палочка попала в правый бок, пониже ребер или меж ребер, человек все равно бы умер. Если бы палочка попала ему в висок, левый или правый, человек все равно бы умер. Если бы палочка попала в горло или шею, человек лишился бы голоса и, наверное, погиб бы…
– Эта палочка опаснее палицы, – заключил Динива. – Для того чтобы вонзить ее во врага, не надо стоять очень близко. Врага можно убить за много шагов от него
– Я думал убивать зверей, – заметил Ним-го.
– Можно и зверей, – сказал Динива.
– Но лучше врагов, – сказал один из старейшин. – Зверей можем бить палицей или камнями. А для врагов нельзя придумать ничего лучшего!
Старейшины выразили свое полное согласие с ним. А Динива сказал так:
– Вот мы стоим, и перед нами это страшное оружие. Оно несет смерть на много шагов. Оно непобедимо, и племя наше может стать владыкой мира. Я говорю – может стать, ибо не уверен, что подобной палочки нет где-нибудь за горами или за Великой пустыней, лежащей рядом с нашей землей. Я прихожу к такому заключению: если все племена, известные нам, вооружить подобными палочками и натравить племена друг на друга, то род человеческий будет уничтожен в течение полета этого камня.
И Динива подбросил кверху камень, и камень упал в высокую траву.
– Я думал убивать зверей, – оправдывался Ним-то, – я думал о мясе для нашего племени.
– А о врагах ты подумал? – спросил Динива.
– Нет, – сказал Ним-го.
Старейшины были озадачены. Слова Динива запали им глубоко в сердце.
– Мы стоим на пороге мрака, – сказал один из старейшин.
– Верные слова, – сегласался с ним Динива. – Если это оружие будет пущено в ход, мы и глазом моргнуть не успеем, как окажемся распростертыми на земле. И все племя наше погибнет в один прекрасный день.
Один из старейшин потянул палочку, но она не подалась, она прочно сидела в коре.
– Удивительно, – сказал он. – Камень застрял так, что его и не достанешь Эта палочка запросто могла бы пронзить человека насквозь.
Ним-го попытался вытянуть палочку.
– Она словно заноза в теле зубра, – сказал он.
– Нам надо подумать, – сказал Динива.
Старейшины вернулись к бревну, поваленному буреломом. Уселись на него и долго молчали Молчал и Ним-го, подавленный мощью собственного же детища.
Динива надрывно кашлял. Это новое оружие, смертельную опасность которого он уже предвидел, взволновало его, и кашель усилился. Он понюхал сухую траву, которую носил на поясе в кожаном мешочке, и ему стало полегче.
– Да, – сказал он, – мы подошли к порогу мрака. Подумайте над тем, что может произойти, если таких палочек будет изготовлено очень много, по числу мужчин! Воздух наполнится свистом. Воздух наполнится этими палочками, и человеку некуда будет укрыться. Эта палочка настигнет его, не дав ему опомниться. Эта палочка убьет его, превратит его в землю, прежде чем человек успеет надежно защититься.
– Я имел в виду только зверей, – упрямо твердил Ним-го.
– А я говорю о людях, – возразил Динива. – Люди погибнут от этого оружия. В этом нет сомнения. И я предвижу завтрашний черный день.
А день завтрашний всем представлялся концом света, концом племени, концом всех племен, живущих в горах, нагорьях, долинах и жаркой пустыне…
– Мы на пороге мрака, – повторил мудрый Динива.
Мужчины были подавлены неожиданно нагрянувшей бедой. Ним-го во всем винит себя – это он, это он принес беду всему своему племени и всем племенам в горах и нагорьях, в долинах и пустыне…
Но беда свершилась, и впереди был только мрак… Мрак, и больше ничего! Только мрак…
1961
Суд под кипарисами
Афины.
Четыреста шестой год до нашей эры.
Стоит осенняя пора – месяц пианопсион.
На Пниксе, где растут высокие и строгие кипарисы, заседают высокие и строгие судьи. Это заседает трибунал в составе ста именитейших граждан Афин. А судит он стратега Перикла, сына Перикла, и его пятерых коллег по стратегиону.
На Пниксе народ теснится с утра. Трибунал заслушал показания обвиняемых. Произнесены речи многочисленных обличителей и заступников.
День клонится к закату. Подсудимые стоят лицом к Акрополю. Перикл, сын Перикла, не сводит глаз с Парфенона, где все еще дышит дыханием Перикла-старшего, первого стратега Афин в пору самого блистательного расцвета города.
Председатель. Следует огласить неопровержимо доказанные факты. Как те, которые говорят в пользу подсудимых, так и те, которые свидетельствуют против стратегов.
Народ. Слушаем… Слушаем.
Председатель(читает свои заметки, нанесенные на вощеную дощечку). Итак, морская битва близ Аргинусских островов выиграна нами.
Народ. Верно!.. Это так!..
Председатель(продолжает читать). Из ста шестидесяти двух спартанских триер потоплено сорок, взято на буксир и приведено в Пирей двадцать. Остальные рассеяны по морю или трусливо скрылись за горизонт.
Народ. Да, это так!
Председатель. Наши потери в этой морской битве таковы: двадцать две триеры потоплены, повреждены тридцать пять. (Обращается к Периклу, сыну Перикла, с немым вопросом.)
Перикл(тихо). Все верно. Об этом мы донесли стратегиону.
Председатель. Морская битва выиграна. Историки, несомненно, напишут: «Афиняне выиграли битву у лакедемонян при Аргинусских. островах».
По толпе прокатывается гул одобрения.
Молодой афинянин(своему соседу). Председатель Лисимах беспристрастен, как сами боги.
Его сосед. Боги будут учиться у Лисимаха беспристрастности…
Молодойафинянин(очень серьезно)….и строгости.
Председатель(ровным голосом). В этой битве погибло среди волн сто семь афинских моряков. Их тела не были выловлены и не были преданы земле согласно нашему обычаю. (Снова немой вопрос в сторону подсудимых.)
Перикл. Я призываю в свидетели богов, дабы ни одно мое слово не оказалось лживым – волнение началось столь устрашающее, что немыслимо было и думать…
Народ. Что он говорит? Немыслимо было думать о спасении?
Перикл. Погода выдалась омерзительной. Жестокий бой изнурил моряков. Мы заботились о тех, кто остался в живых.
Председатель. Живые заботятся о живых. А на кого полагаться мертвым? Чьим заботам вверять себя?
Перикл, сын Перикла, молчит, молчат и остальные его коллеги.
Председатель(с укоризной к Периклу). В сорок лет можно бы и о мертвых подумать. Разве тебе не сорок?
Перикл. Будет через год.
Молодой афинянин(своему соседу). Он, кажется, просит снисхождения по малолетству.
Его сосед. Ха-ха-ха!
Председатель. О мертвых вы подумали? (Он указывает пальцем на стратегов, дескать, вас спрашивают.)
Подсудимые стратеги молчат. Трибунал молчит. По толпе прокатывается возмущение действиями стратегов.
Амазис (на нем небесно-голубого цвета гиматий, золотистая борода в колечках). Высокочтимый трибунал! Я хочу сказать еще несколько слов от имени тех, кто воздает должное героям битвы при Аргинусах, хочу вкратце еще раз довести до слуха высоких судей наше мнение перед тем, как будет вынесен приговор… Любая битва есть величайшее проявление стойкости духа и воинского искусства. Битва требует полной отдачи всех сил – душевных и физических. Всего себя! Только и только так можно ее выиграть.
Народ. Верно сказано!.. Хорошо сказано?
Амазис(он владеет всеми скотобойнями в Афинах, поэтому слова его имеют особый вес). Я спрашиваю: каков результат битвы у Аргинусских островов, что находятся близ Лесбоса? Кто ее выиграл? Кто? – я спрашиваю. Не мы? Не афиняне? Не эти стратеги, которые находятся здесь, на Пниксе, в качестве подсудимых? В штормовую погоду наши разбили противника и вернулись сюда победителями. Афиняне, чего вам еще надо?!
Амазис поворачивается лицом к народу. А народ молчит. Вода медленно льется из клепсидры. Аиазис молча сходит с трибуны. Его место занимает Лисандр.
Лисандр(худущий, как жердь, со впалыми щеками, с глазами, блестящими словно звезды). Я тоже буду краток, как Амазис. День ведь прошел в доскональном разбирательстве этого дела. Все теперь ясно, как ясны письмена на дощечке.
Молодой афинянин(своему соседу). Ты слышишь?
Его сосед. Не мешай…
Лисандр. Одни говорят: «Стратеги наши одержали победу при Аргинусах», Им вторят другие: «Аргинусские острова войдут в историю как место нашей победы». Одни предлагают: «Увенчаем же лавровыми венками победителей при Аргинусах!» Другие вторят им: «Великая победа должна быть отмечена великим триумфом!» Вот какие голоса раздавались сегодня здесь, под кипарисами Пникса…
Голос из народа. Были и другие!
Лисандр. Верно, были.
Голос из народа. Это говорили истинные патриоты.
Лисандр. Я как раз и намереваюсь обратиться к этим самым голосам… Когда сегодня некоторые говорили о победе, то имели в виду победу любой ценой.
Молодой афинянин. В самом деле – что?
Его сосед. Он сейчас объяснит. Лисандр – голова!
Молодой афинянин. Говорят, он за аристократов…
Его сосед(горячо). Лисандр – это голова! Понял?
Лисандр. Побеждать – значит много думать, прежде чем бросаться в бой, прежде чем опускать в воду весла на боевых кораблях. Это значит – по возможности береги своих, а своих мертвых предай земле.
Шум в народе. Возгласы одобрения. Члены трибунала призывают к спокойствию
Молодойафинянин(в порыве признательности). Слава Лисандру!
Его сосед. Потише, ты!
Лисандр(дождавшись тишины). Шестеро наших стратегов пренебрегли этими правилами. Спасибо им за то, что разбили лакедемонян. Спасибо им за то, что потопили часть вражеских кораблей вместе с их предводителем Калликратидом. Но ведь и мы потеряли немало! Многие наши моряки утонули в море. Им не была оказана надлежащая помощь. Не была даже сделана попытка выловить трупы и с почестями предать земле.
Молодой афинянин. Позор таким стратегам!
Лисандр. Я кончаю. В назидание всем, в назидание потомкам – шестерым стратегам, представшим здесь перед судом народа, следует вынести самый суровый, самый беспощадный приговор!
Народ. Приговор? Какой? Скажи – какой?
Лисандр(после долгой паузы). Единственно в таких случаях возможный – смертный приговор!
Народ жестами и возгласами одобряет предложение Лисандра. Трибунал прерывает свою рабогу, чтобы вынести приговор.
И через час объявляется единогласное решение судей: шестерых стратегов Афин, хотя и выигравших морское сражение при Аргинусских островах, но не принявших должных мер для спасения утопающих воинов, а также и мер для пристойного погребения погибших и тем самым навечно запятнавших себя стратегов, – казнить смертной казнью.
И недалеко от этого места – у подножия Пникса – воины, вооруженные дубинами, размозжили головы великим стратегам великих Афин.
1970
Крепость
Они очутились в ужасном положении, когда грекам пришла мысль поджечь дома
Прокопий Кесарийский
Византийские войска плыли на тридцати кораблях. На самом большом, украшенном резьбой, расписанном золотом и заморской лазурью, развевались знамена двух императорских военачальников – Иоанна и Улигача.
Хриплый мореход выкрикивал слова команды – три ряда весел послушно погружались в воду.