— Раньше не можете?
— Могу, сэр, но это означало бы отправиться в путь с неполным боезапасом. Мы ожидаем баржу с порохом на рассвете в субботу.
Кемп покачал головой.
— Мне спокойнее, когда вы в море, — проворчал он. — Ну что ж, отлично, в субботу на рассвете я буду ждать ваш флаг отплытия.
Робин Баллантайн тем временем сидела в одолженном у Картрайтов экипаже под портиком адмиралтейства. Кодрингтон спустился по лестнице, держа под мышкой треугольную шляпу, и сел рядом на обитое кожей сиденье.
Кучер‑готтентот хлестнул лошадей по лоснящимся крупам, коляска дернулась и покатила по подъездной аллее. За воротами кучер слегка придержал лошадей, спускаясь по склону холма к Лизбекскому мосту.
— Что нам теперь делать? — спросила Робин.
— Ничего, — ответил Клинтон Кодрингтон.
Через двадцать минут у подножия горы, откуда открывался вид на бухту со стоящим на якоре «Гуроном», Робин снова заговорила:
— Неужели вы не можете придумать, как остановить это чудовище?
— А вы? — резко спросил он.
До самого причала ехали молча.
На берегу стояли рыбацкие лодки, рядом на песке серебром и рубинами сверкал свежий улов. Домохозяйки и слуги торговались со смуглыми босоногими рыбаками, рог трубил, вызывая из города новых покупателей. Пассажиры коляски наблюдали за суматохой с нарочитым вниманием, избегая встречаться взглядами.
— Вы будете завтра на балу в адмиралтействе? Кемп упомянул, что вы собираетесь.
— Нет. — Робин яростно тряхнула головой. — Терпеть не могу такие сборища с их глупой болтовней и тем более не хочу быть в гостях у этого человека.
Впервые с той минуты, как они въехали на причал, Кодрингтон обернулся к ней. Привлекательная женщина: высокая, сильная, с нежным глянцем кожи и умными темно‑зелеными глазами под темными дугами бровей. Капитан успел убедиться в силе ее духа и проникнуться уважением, которое легко могло перерасти в восхищение.
— А если я уговорю вас передумать? — тихо спросил он, и Робин с испугом взглянула на него. — Могу предложить себя в качестве собеседника и достойного партнера для танцев.
— Я не танцую, капитан.
— Рад слышать, — признался с улыбкой Кодрингтон, — я тоже обычно избегаю танцев.
Робин не могла припомнить, видела ли прежде его улыбку. Лицо капитана разительно изменилось, из бледно‑голубых глаз исчез холод, и они потемнели от радости, две веселые складочки протянулись от уголков рта к тонкому прямому носу.
— У зануды Кемпа чудесный повар, — упрашивал Клинтон. — Хорошая кухня и серьезная беседа, а?
Его зубы ярко выделялись на фоне темного морского загара — белые, как фарфор, и очень ровные. Уголки губ Робин сами собой потянулись вверх. Кодрингтон усилил натиск:
— У меня могут быть новости или появятся планы насчет «Гурона», все равно придется обсудить.
— Тогда сдаюсь. — Робин рассмеялась с удивительной непринужденностью, так что даже случайные прохожие улыбнулись в ответ.
— Я за вами заеду. Когда? Куда?
Только теперь капитан осознал, насколько она привлекательна.
— Нет. — Робин положила ладонь ему на руку. — Меня проводит мой брат, но я буду с нетерпением ждать нашей важной беседы.
Дьявол снова проснулся в ней, и она крепко сжала руку капитана, ощутив удовольствие от его мгновенной реакции на ее прикосновение, — мускулы под ее пальцами напряглись.
— Погоди, — сказала она кучеру, провожая взглядом высокую стройную фигуру, шагающую по берегу к ожидавшему вельботу.
Для визита к адмиралу Кодрингтон надел парадную форму. Эполеты с золотым шитьем подчеркивали ширину его плеч, портупея делала талию выше. Внезапно Робин захотелось узнать, какого цвета волосы у него на груди, такие ли они светлые, как косичка на затылке… Ее охватили стыд и волнение. Прежде такая мысль никогда не пришла бы ей в голову. Что значит «прежде»? Ответ был только один — до той ночи на «Гуроне». Мунго Сент‑Джон во многом виноват. На этом Робин успокоилась, отвела взгляд от стройной мужской фигуры и наклонилась к кучеру:
— Домой, пожалуйста.
Она окончательно решила не ходить на бал к адмиралу и принялась твердить про себя христианские заповеди.
Зуга, однако, разрушил все ее благие намерения, и благоухающим осенним вечером в открытой коляске они направились на бал в компании старшей незамужней дочери Картрайтов, родители которой следовали сзади в карете и обсуждали важные дела.
— Я уверена, что он всерьез увлечен Алеттой, — утверждала миссис Картрайт.
— Дорогая, у него же нет ни пенни за душой.
— А перспективы? — мягко возразила миссис Картрайт. — На этой экспедиции он заработает тысячи. Он из тех молодых людей, кто добивается успеха, я в этом нисколько не сомневаюсь.
— Я предпочитаю деньги в банке, дорогая.
— О нем все только и говорят: серьезный и разумный молодой человек, и такой привлекательный. Они с Алеттой составят прекрасную пару, а ты подыщешь ему место в фирме.
Адмиральская резиденция встречала гостей ослепительным золотым заревом огней. В саду на деревьях были развешаны разноцветные фонарики.
Оркестр морских пехотинцев в алых, с золотом, мундирах превратил беседку в открытую эстраду. На открытом воздухе была устроена танцевальная площадка, где в быстром вальсе уже кружились первые танцоры, радостно приветствуя опоздавших, экипажи которых один за другим подъезжали по извилистой аллее к портику главного входа.
Лакеи в парадных ливреях, в шелковых чулках и туфлях с пряжками откидывали подножки и подавали руку дамам, помогая спуститься на разостланный красный ковер. Мажордом густым басом представлял каждую группу гостей.
— Майор и доктор Баллантайн! Мисс Картрайт!
Робин так и не привыкла к мутным всплескам женского злословия, которые сопровождали любое ее появление на общественных собраниях колонии. Прикрывшись веерами, дамы обменивались быстрыми взглядами, кивали и шептались. У Робин заколотилось сердце, а душу заполнило чувство горького презрения.
— Ты принесла тампон, сестренка? Они так и ждут, что ты им в кого‑нибудь запустишь, — усмехнулся Зуга. Она пихнула его в плечо, чтобы он замолчал, но брат продолжил: — Или сбросишь юбки и побежишь вверх по лестнице в брюках.
— Противный! — Робин наконец удалось расслабиться, она благодарно улыбнулась.
Вокруг шумела толпа, сверкало золотое шитье на синих морских мундирах и красных армейских, черноту фраков оживляли широкие галстуки и кружевные манжеты шелковых рубашек. Дамские платья из тафты и узорчатого шелка с оборками венчали собой целые пирамиды пышных нижних юбок. Однако все наряды по меньшей мере года на два отставали от лондонской моды, и лишь самые отчаянные из дам осмеливались обнажить плечи, напудрив их до мертвенной белизны.
Простое шерстяное платье мисс Баллантайн не содержало никаких уступок моде. Носилось оно уже не первый год и было единственным ее нарядом, мало‑мальски подходящим к случаю. Узкая юбка, лиф без жемчуга и блесток. Ни алмазной пыли в волосах, ни страусовых перьев — и в то же время Робин не выглядела убого, а, напротив, выгодно выделялась на общем фоне.
Она и в самом деле не танцевала, но лишь потому, что никогда не имела возможности, и теперь с завистью следила, как Зуга кружил Алетту Картрайт в изящном вихре вальса.
Робин понимала, что никто не пригласит ее на танец, а если и пригласит, она наверняка опозорится. Она украдкой огляделась в поисках знакомого или хотя бы дружелюбного лица, не желая остаться одна в толпе и горько сожалея, что изменила своему решению и не осталась дома.
Спасение пришло так быстро, что Робин едва удержалась, чтобы не кинуться капитану на шею. Вместо этого она произнесла ровным голосом:
— О, капитан Кодрингтон. Добрый вечер.
Рядом с ней был, безусловно, один из самых привлекательных мужчин в зале. Ощутив на себе негодующие взгляды бесчисленных соперниц, Робин с достоинством приняла руку капитана, однако, к ее удивлению, он сразу повел ее в сад.
— Он здесь! — тихо проговорил Кодрингтон, когда они отошли подальше от посторонних ушей.
Спрашивать кто, не было нужды. Робин вздрогнула и на мгновение замолчала.
— Вы его видели?
— Он прибыл за пять минут до вас, в карете губернатора.
— Где он сейчас?
— Пошел в кабинет Зануды, вместе с губернатором. — Капитан сверкнул ледяным взглядом. — Доволен собой дальше некуда.
Приблизился слуга с серебряным подносом, уставленным бокалами с шампанским. Робин рассеянно покачала головой, а Кодрингтон взял бокал и осушил в два глотка.
— Черт возьми, знает прекрасно, что никто не посмеет его пальцем тронуть!
Опускалась вечерняя прохлада, морской оркестр перебрался на оркестровую лоджию над бальным залом и продолжал наигрывать танцевальные мелодии в энергичном военном стиле на радость танцующим. Один из них выделялся среди толпы, и не только благодаря своему росту. Многие танцоры раскраснелись и едва переводили дух, а Мунго Сент‑Джон кружился, приседал и скользил с размеренной, спокойной грацией, совершая круги по залу быстрее всех. В его объятиях неизменно оказывались самые хорошенькие женщины — красотки смеялись, их щеки пылали от возбуждения, а подруги со скрытой завистью поглядывали на него через плечи партнеров.
На огороженном колоннадой балконе собралась компания морских офицеров — сослуживцев Клинтона — и их спутниц. Кодрингтон и Робин присоединились к ним, но не участвовали в общей болтовне, а наблюдали за Сент‑Джоном. Робин втайне надеялась, что тот посмотрит на нее, и она взглядом выплеснет ему в лицо свою ненависть, однако он ни разу оглянулся. Она даже подумала, не предложить ли Кодрингтону потанцевать, изменив прежнее решение, но тут же передумала. В качестве танцора капитан не выдержал бы сравнения с элегантным американцем.
Идя к ужину под руку с Клинтоном Кодрингтоном, она заметила впереди Сент‑Джона. Он вел блондинку, вдову, слывшую в колонии самой красивой, самой богатой и самой ненасытной. Ее пышная прическа блистала алмазной пылью и страусовыми перьями, голые плечи сияли, парчовый лиф, усыпанный жемчугом, больше открывал грудь, чем скрывал. Традиционный черный фрак Мунго Сент‑Джона производил куда большее впечатление, чем самые пышные мундиры окружающих.
На глазах у Робин вдова хлопнула его веером по плечу, чтобы привлечь внимание. Сент‑Джон церемонно склонился к ней. Дама привстала на цыпочки и что‑то прошептала ему на ухо.
— Бесстыжая шлюха! — прошипела Робин.
Сдержав удивление, Кодрингтон кивнул.
— А он — сам дьявол.
Словно услышав, Мунго оглянулся. Он с улыбкой поклонился Робин, столь интимно и понимающе, будто снова раздевал, как тогда, на «Гуроне». Она невольно сжалась, испытав то же чувство беспомощности.
Собрав всю силу воли, Робин отвернулась. Кодрингтон наблюдал за ней, но она была не в силах встретиться с ним взглядом, боясь, что в ее глазах он все прочтет.
К двум часам пополуночи оркестр моряков перешел к более плавным мелодиям для влюбленных и романтиков, которые продолжали кружить по бальному залу, тогда как большинство гостей поднялись в залы игорные, расположенные на втором этаже, — если не поиграть, то хотя бы потолкаться вокруг столов. Затаив дыхание, они наблюдали за игрой, разражаясь аплодисментами при особенно дерзких ходах и крупных выигрышах.
В самом большом зале адмирал Кемп и гости постарше играли в вист. В другом молодежь резалась в легкомысленную «железку». Заметив в толпе сестру, Зуга улыбнулся ей из‑за стола. Он играл один на один с Алеттой Картрайт, и девушка радостно взвизгнула, подгребая к себе целую пригоршню серебряных шиллингов.
Робин и Клинтон прошли в третий зал, самый маленький. Там шла игра, прежде популярная лишь в Америке, но с недавних пор вошедшая в моду при дворе. Сначала увлеклась королева, а следом за ней и вся империя, не повредило даже странное название — покер, «кочерга».
Несмотря на интерес со стороны ее величества, новая игра дамам не приличествовала, тем более в смешанной компании. За зеленым сукном сидели одни мужчины, а любопытные дамы порхали вокруг, как яркие бабочки.
Мунго Сент‑Джон сидел лицом к двери, и Робин заметила его, едва войдя в зал. Он лениво развалился в кресле, держа карты тугим веером у белоснежного кружевного жабо; тщательно причесанные и уложенные волосы, точно вырезанные из эбена, волнами ниспадали на плечи. В зубах американца торчала длинная сигара. На глазах у Робин пышная блондинка‑вдова перегнулась через его плечо, продемонстрировав бархатистую ложбинку между грудями, и поднесла к сигаре восковую спичку.
Прикурив, Сент‑Джон выпустил длинное облачко голубоватого дыма, взглядом поблагодарил спутницу и объявил ставку.
Он явно выигрывал — перед ним по столу небрежно рассыпалась горка золотых монет с профилем королевы Виктории, отчеканенным в античном стиле. Королева на монетах выглядела намного моложе своих сорока лет.
Сент‑Джон снова выиграл.
Атмосфера азарта вокруг него достигла почти осязаемой плотности. Женщины, столпившиеся вокруг стола, радостно восклицали при каждой сделанной им ставке и разочарованно вздыхали, когда он бросал карты, отказываясь от борьбы. То же возбуждение передалось и пяти партнерам, сидевшим за столом. Это было видно по блеску в глазах и побелевшим костяшкам пальцев, сжимавших карты, по опрометчивых ставкам и упорном продолжении игры, даже если удача явно поворачивалась спиной. Каждый из них соревновался с Сент‑Джоном, и если тот пасовал, напряжение тотчас шло на убыль.
Робин чувствовала действие тех же чар и на себе. По мере того как делались ставки и кучка золота в центре стола росла, она все крепче сжимала руку Клинтона, а когда в конце партии карты открывались, слышала, словно со стороны, собственный вздох облегчения.
Незаметно для себя она приблизилась к столу, таща за собой и Кодрингтона.
Один из игроков решительно отодвинул стул и подобрал со стола свои монеты.
— Пятьдесят гиней за один вечер — достаточно. Прошу прощения, джентльмены.
Робин отодвинулась, пропуская его, и с удивлением взглянула на Кодрингтона, который высвободил руку и скользнул в опустевшее кресло.
— Разрешите составить вам компанию, господа?
Игроки, поглощенные картами, утвердительно кивнули. Сент‑Джон поднял глаза и вежливо спросил:
— Капитан, вам известны ставки?
Кодрингтон молча вынул из внутреннего кармана пачку пятифунтовых банкнот и положил перед собой. Количество денег удивило Робин — не меньше сотни фунтов стерлингов. Впрочем, Клинтон Кодрингтон считался одним из самых удачливых патрульных на невольничьем побережье — брат говорил, что за последние годы он успел заработать не меньше десяти тысяч фунтов призовых денег. Странно, но капитан совсем не выглядел богачом.
Это молчаливый вызов, поняла Робин. Клинтон бросил перчатку, а Мунго Сент‑Джон с вежливой улыбкой поднял ее.
Робин встревожилась. Не слишком ли смело? Уж больно опытного и умелого противника избрал себе Клинтон Кодрингтон. Даже Зуга, неизменно пополнявший свое полковое жалованье картами, едва ли мог играть с Сент‑Джоном на равных, а Клинтон к тому же был не в духе и весь вечер беспрерывно пил, что обязательно скажется на верности его суждений.
Сент‑Джон почти незаметно изменил стиль игры: удваивал ставки перед каждым прикупом, смело шел в наступление, опираясь на преимущество своих немалых выигрышей, а Кодрингтон, напротив, терял уверенность в себе, нервничал и пасовал, не решаясь ставить на кон больше нескольких гиней. Похоже, ему недоставало характера, чтобы достойно встретить натиск американца.
Робин слегка отодвинулась, чтобы видеть обоих сразу. Сквозь морской загар Клинтона просвечивала бледность, ноздри побелели, губы сжались в тонкую линию. Видимо, дюжина бокалов шампанского сыграла свою роль. Он мешкал и путался, а зрители разочарованно перешептывались, обсуждая его нерешительность. Сотня фунтов, брошенная широким жестом на стол, обещала драматический поединок, однако постепенно череда мелких проигрышей заставила пачку почти растаять, и внимание присутствующих переключилось на оживленный поединок между Сент‑Джоном и одним из сыновей Клюте, винодела из Констанции, владельца большей части знаменитых виноградников.
Противники обменивались шутками, вызывая общий смех; невозмутимость проигравшего и благородство победителя заслуживали восхищения. Про остальных игроков почти забыли.
Клинтона оставалось лишь пожалеть. Бледный и дерганый, он допускал ошибку за ошибкой. Даже выигрышную комбинацию умудрился выложить раньше времени и под смешки зрителей удовольствовался лишь несколькими гинеями, хотя мог выиграть все пятьдесят. Робин пыталась взглядом заставить его уйти, избежать дальнейших унижений, но он упорно продолжал игру, тупо уставившись в карты.
Следующую партию Клюте выиграл, предъявив четыре карты одного достоинства, и по праву победителя объявил джекпот, желая отметить удачу.
— Тройка открывает кон, кладем по гинее, — объявил он, подмигнув Сент‑Джону. — Вам угодно, сэр?
— Извольте, — улыбнулся в ответ Сент‑Джон.
Остальные постарались скрыть замешательство. Игра принимала опасный оборот: сдача повторялась до тех пор, пока один из игроков не получал три карты одного достоинства, и каждый раз все добавляли на кон по гинее. Набравший тройку имел право увеличить ставку до суммы, накопившейся на столе. До этого момента пасовать было нельзя, и рисковать иногда приходилось очень большими деньгами.
Десять раз при раздаче никто не получал требуемых карт, банк достиг семидесяти гиней. Наконец Мунго Сент‑Джон негромко объявил:
— Джентльмены, кон открыт — шире, чем рот моей тещи.
Все лица в зале повернулись к нему, игра на остальных столах прекратилась.
Сент‑Джон продолжал:
— Дальнейшая игра будет стоить каждому еще по семьдесят монет.
Зрители зааплодировали, выжидающе глядя на других игроков.
— Я с вами, — сказал Клюте, но голос его дрогнул.