Сам султан покинул свой дворец и с большей частью двора укрылся в британском консульстве, расположенном над гаванью.
— Я не трус, — печально объяснял он сэру Джону Баннерману, — но капитан этого корабля безумен. Даже Аллаху неведомо, что он сотворит в следующий миг.
Сэр Джон был обширен телом и любил хорошо поесть. Его внушительное брюшко походило на передовое укрепление замка, цветущее лицо обрамляли пышные бакенбарды, в глазах светился ум, а большой улыбчивый рот свидетельствовал о добродушии и чувстве юмора. Признанный ученый‑востоковед, автор книг о путешествиях с анализом религиозной и политической ситуации на Востоке, а также дюжины переводов малоизвестных арабских поэтов, консул был убежденным противником рабства. Купля‑продажа невольников проходила на площади под самыми окнами его резиденции, и, выходя по утрам на террасу, сэр Джон ежедневно видел, как дхоу работорговцев высаживали очередную партию несчастных на каменную пристань, название которой, «Жемчужные ворота», звучало с жестокой иронией.
Уже семь лет консул терпеливо обсуждал с султаном договор за договором, общипывая по листочку отвратительную буйно разросшуюся поросль, которую, увы, не представлялось возможным эффективно обрезать, не говоря уже о том, чтобы выкорчевать с корнем.
Среди всех султанских владений сэр Джон имел власть лишь над общиной торговцев‑индусов, британских подданных. Указ консула предписывал им немедленно освободить всех своих рабов, грозя за неповиновение штрафом в сто фунтов стерлингов. Однако, поскольку в указе ни слова не говорилось о компенсации, самый влиятельный из торговцев ответил сэру Джону письмом вызывающего содержания. В приблизительном переводе с пушту консулу рекомендовали «провалиться вместе со своими указами».
Сэр Джон здоровой ногой выбил дверь торговца, выволок его из‑под кровати и повалил на колени мощным ударом кулака, а затем провел в ошейнике на цепи по городским улицам. Преступник томился взаперти в винном подвале консульства, пока не уплатил штраф и не подписал вольную всем рабам. Других протестов не последовало, равно как не нашлось и желающих принять тайное предложение пострадавшего: выплатить сто фунтов, если сэр Джон получит нож меж ребер во время его ежевечерней прогулки. Консул ее величества был по‑прежнему крепок и бодр духом, и лишь подагрическая нога, обутая в ковровый шлепанец, иногда напоминала о себе. Дымя сигарой на террасе, он смотрел, как черная канонерская лодка торжественно входит в гавань.
— Ни дать ни взять флагман эскадры, — усмехнулся консул.
Султан Занзибара рядом с ним зашипел, как треснутый паровой клапан.
— Эль‑Шайтан! — Сморщенная индюшиная шея монарха налилась кровью в бессильном гневе, крючковатый костлявый нос напоминал клюв попугая. — Он входит сюда, в мою гавань, а канониры застыли, словно покойники! Этот человек пустил меня по миру, из‑за него моя империя лежит в руинах — как он посмел сюда явиться?
Молот Кодрингтон мог без труда ответить на вопрос султана. Он всего лишь с точностью до буквы выполнял приказ, полученный несколько месяцев назад в Кейптауне от адмирала Кемпа, командующего Южноатлантической и Индийской эскадрами:
«Далее вам следует при первой возможности войти в гавань Занзибара, оказать его королевскому высочеству султану Оманскому все подобающие почести и получить указания от консула ее величества сэра Джона Баннермана относительно способов упрочения существующих договоров между его королевским высочеством и правительством ее величества, королевы Великобритании».
В переводе на обычный язык это означало продемонстрировать британский «Юнион Джек», подкрепленный тридцатидвухфунтовыми пушками, и тем самым напомнить султану о желательности выполнения принятых обязательств.
— Покажем старому плуту, где его место, — пояснил Клинтон лейтенанту Денхэму, подкручивая золотистый ус.
— Мне казалось, сэр, он уже получил урок, — хмуро усмехнулся Денхэм.
— Отнюдь, — возразил Клинтон. — Договоры с новыми правителями на континенте не касаются Занзибара. Старику пора насыпать соли на хвост.
Сэр Джон Баннерман, хромая на подагрическую ногу, поднялся на палубу канонерки и весело прищурился, разглядывая стоявшего перед ним молодого офицера.
— Да, сэр, понаделали вы дел, — проворчал он.
Черт побери, треуголка, усы, но совсем еще мальчишка, молоко на губах не обсохло! Неужели этот крошечный кораблик произвел такие опустошения?
Пожимая руку капитану, Баннерман ощутил симпатию к юному герою, несмотря на беспорядок, внесенный им в размеренное существование консула.
— Стаканчик мадеры, сэр? — предложил Клинтон.
— О да, чертовски уместное предложение.
В тесной каюте консул утер пот с разгоряченного лба и сразу перешел к делу:
— Да уж, пустили лису в курятник… — Он сокрушенно покачал головой.
— Я не совсем понимаю… — пробормотал Клинтон.
— Извольте слушать! — оборвал его Баннерман. — Я вам объясню настоящее положение дел в Восточной Африке и, в частности, на Занзибаре.
Через полчаса Клинтон выглядел далеко не столь самоуверенно.
— И что же теперь делать? — спросил он.
— Что делать? — переспросил Баннерман. — Следует воспользоваться ситуацией, которая сложилась из‑за вас, прежде чем кретины из Уайтхолла все испортят. Благодаря вам султан наконец расположен подписать договор, к которому я его склоняю уже лет пять. Возможность по‑настоящему связать старого козла по рукам и ногам стоит дюжины ваших липовых соглашений с мифическими князьками.
— Простите, сэр Джон, — опешил Клинтон, — но мне показалось, что вы решительно не одобряете моих действий.
— Напротив. — Сэр Джон широко улыбнулся. — Вы разогнали во мне кровь, заставили снова гордиться тем, что я англичанин. У вас не осталось еще мадеры?
Он поднял бокал.
— Примите мои искренние поздравления, капитан Кодрингтон! Если бы я только мог смягчить вашу участь… стоит адмиралтейству и лорду Палмерстону до вас добраться… — Сэр Джон осушил полбокала и причмокнул. — Доброе винцо, — кивнул он, отставил бокал и продолжил: — Действовать нужно быстро: султан должен подписать жесткий договор, прежде чем сюда прискачет Уайтхолл с извинениями и заверениями доброй воли, — они сведут к нулю всю вашу работу. Что‑то мне подсказывает — ждать осталось недолго, — мрачно добавил консул и вдруг оживился: — Пока мы на берегу, лучше выкатить орудия… и не расставайтесь со шпагой. Да, и еще одно, пока я буду вести переговоры, почаще смотрите на старого козла. Тут все только и судачат о ваших глазах — у них какой‑то особенный голубой оттенок, — и слух уже дошел до султана. Как вы наверняка слышали, вас на побережье окрестили Шайтаном, а султан помешан на джиннах и всякой магии.
Слова консула о скором вмешательстве высших сил были поистине пророческими: как раз в этот момент шлюп ее величества «Пингвин» со срочными депешами для сэра Джона Баннермана, султана и капитана Кодрингтона мчался с попутным ветром к Занзибару, рассчитывая прибыть в гавань в течение двух дней. Времени оставалось даже меньше, чем полагал сэр Джон.
Султан снова перебрался в свою резиденцию, хоть и с большими опасениями. Он не слишком доверял консулу, однако, с другой стороны, дворец находился в полумиле от дьявольского черного корабля, а фасад консульства выходил на набережную, то есть смотрел прямо в дула ужасных пушек.
По совету сэра Джона капитан Кодрингтон сошел на берег в сопровождении дюжины отборных моряков, тех, что наверняка устоят перед соблазнами района красных фонарей — грогом и женщинами. Уже смеркалось, когда небольшой отряд, возглавляемый Баннерманом, вступил в лабиринт узких переулков, где балконы почти смыкались над головой. Баннерман, несмотря на больную ногу, шел впереди и задавал хороший темп, обходя груды отвратительных отбросов и огромные лужи на выщербленной мостовой, похожие на холодный овощной суп, но с гораздо более сильным запахом. Консул приветливо общался с Клинтоном, показывал примечательные места и здания, попутно излагая историю Занзибара, и описал характер султана и наиболее значительных сановников его империи, включая злосчастных князьков, подписавших договора с Кодрингтоном.
— Знаете, сэр Джон, я бы не хотел, чтобы с ними что‑нибудь случилось, — впервые перебил его Клинтон. — Надеюсь, их не подвергнут преследованиям за то, что они, так сказать, отделились от султана…
— Даже не думайте. — Сэр Джон покачал головой. — Ни один из них не доживет до рамадана. У старого козла гнусный нрав.
— А можно включить в новый договор специальный пункт?
— Можно, разумеется, но это будет пустая трата бумаги и чернил. — Консул похлопал молодого человека по плечу. — Не тратьте на них сочувствие — это величайшее сборище воров, разбойников и головорезов к югу от экватора, а может, и к северу. Будет только к лучшему, если мы избавимся от них. Старый козел прекрасно проведет время и возместит потерю лица, стягивая им головы ремнем или поднося чай из дурмана. Страшная смерть — отравление дурманом. Да, кстати, взгляните на эти ворота. — Впереди показались парадные двери дворца — блестящий образец здешнего ремесла!
— А можно включить в новый договор специальный пункт?
— Можно, разумеется, но это будет пустая трата бумаги и чернил. — Консул похлопал молодого человека по плечу. — Не тратьте на них сочувствие — это величайшее сборище воров, разбойников и головорезов к югу от экватора, а может, и к северу. Будет только к лучшему, если мы избавимся от них. Старый козел прекрасно проведет время и возместит потерю лица, стягивая им головы ремнем или поднося чай из дурмана. Страшная смерть — отравление дурманом. Да, кстати, взгляните на эти ворота. — Впереди показались парадные двери дворца — блестящий образец здешнего ремесла!
Массивные двери высотой в пятнадцать футов покрывала замысловатая резьба, однако, в соответствии с мусульманскими законами, ни люди, ни животные в узорах не присутствовали. Двери представляли собой единственную достопримечательность блеклого квадратного здания. Гладкое однообразие стен нарушалось лишь высокими деревянными балконами со ставнями, закрытыми от ночного ветра и любопытных взглядов.
Ворота распахнулись, впуская гостей. Дворцовые стражники, вооруженные старинными кремневыми джезайлями, оказались первыми живыми существами, которых увидели моряки. Покинутый город, казалось, съежился от страха перед грозными пушками гостей.
Клинтон обратил внимание, что стражники избегают его взгляда — один даже прикрыл лицо концом тюрбана. Значит, сэр Джон прав насчет глаз. Непонятно только, огорчаться этому или радоваться.
— Гляньте‑ка сюда. — Консул остановился в гулком, как пещера, холле и показал на масляные лампы в массивных бронзовых канделябрах, свисавшие с потолка, который терялся во мраке. — Самые тяжелые в мире, по три сотни фунтов каждая.
На каменной стене, схваченные медными обручами, висели слоновьи бивни — две гигантские изогнутые колонны толщиной с девичью талию и выше человеческого роста, которые почти не сужались от корня к тупому острию. Старая слоновая кость отсвечивала благородным фарфоровым блеском.
— Вам не случалось охотиться на таких зверей?
Клинтон молча покачал головой. Он до сих пор не видел ни одного слона, и вид огромных клыков поразил его.
— Пока нога позволяла, я бил их и в Индии, и в Африке. Никакая другая охота с этим не сравнится, невероятные создания. — Сэр Джон провел рукой по бивню. — А этого султан убил еще в молодости, из джезайля! К сожалению, подобные монстры уже не встречаются. Пойдемте, не стоит заставлять старого козла ждать.
Они прошли через полдюжины комнат, полных сокровищ, как пещера Аладдина. Поражали резьба из нефрита и слоновой кости, пальма и полумесяц из чистого золота — символы Магомета, шелковые ковры, расшитые золотом и серебром, коллекция из пятидесяти бесценных коранов в золотых и серебряных футлярах, усыпанных самоцветами.
— Взгляните на этот камушек. — Сэр Джон указал на алмаз местной огранки, вделанный в эфес кривой арабской сабли. Алмаз, похожий по форме на подушку, был не совсем чистой воды, но даже в полумраке мерцал колдовским голубовато‑ледяным пламенем. — По легенде, сабля принадлежала самому Саладину, в чем я сомневаюсь, но в алмазе сто пятьдесят пять каратов — я лично взвешивал. — Консул взял Клинтона под руку и заковылял дальше. — Старый козел богат, как Крез. Его отец полвека выдаивал рупии из материка, и сын вот уж лет сорок занимается тем же. Десять рупий за раба, десять за килограмм слоновой кости, и один Господь знает, сколько за концессии на копру и копаловую смолу.
Клинтон сразу понял, почему сэр Джон упорно называет султана старым козлом. Сходство было поразительным — от белой остроконечной бороды и квадратных желтых зубов до скорбного римского носа и вытянутых ушей.
Султан на долю секунды встретился взглядом с Кодрингтоном и потупился, заметно побледнев. Взмахом руки он пригласил гостей на подушки из бархата и шелка.
— Не спускайте с него глаз, — украдкой шепнул сэр Джон, — и не притрагивайтесь к еде. — На бронзовых подносах высились горы засахаренных фруктов и пирожных. — Даже если они и не отравлены, ваш желудок все равно не выдержит. Ночь будет долгая.
Предсказание сбылось — нудные переговоры тянулись час за часом; беседа, пересыпанная поэтическими арабскими гиперболами и цветистыми иносказаниями, маскировала жесткий торг. Клинтон не понимал ни слова. Он с трудом удерживался, чтобы не ерзать, хотя от непривычной позы на подушках ноги вконец онемели, и хранил на лице суровое выражение, не сводя взгляда с морщинистого усатого лица монарха. Сэр Джон потом уверял, что это помогло существенно ускорить переговоры, однако, казалось, прошла вечность, прежде чем консул с султаном обменялись застывшими вежливыми улыбками и низкими поклонами в знак обоюдного согласия.
Шагая по коридору к выходу, консул взял капитана под руку. В глазах сэра Джона горел победный огонь.
— Дорогой друг, что бы с вами ни случилось, будущие поколения благословят ваше имя. Мы с вами добились успеха! Старый козел наконец сдался — теперь работорговля зачахнет, и в ближайшие несколько лет с ней будет покончено.
На обратном пути, пробираясь по узким улочкам, консул оживленно болтал, словно возвращался не из‑за стола переговоров, а с дружеской пирушки. В консульстве горели все огни, слуги ждали возвращения хозяина.
Клинтон предпочел бы сразу же вернуться на корабль, но сэр Джон дружески хлопнул его по плечу и велел лакею‑индусу принести шампанского. На серебряном подносе, рядом с зеленой бутылкой и хрустальными бокалами, лежал небольшой запечатанный пакет из парусины. Пока слуга разливал вино, сэр Джон передал сверток Клинтону.
— Это пришло с торговой дхоу, но я не смог вручить его вам до визита к султану.
Клинтон осторожно взял пакет и прочитал адрес: «Капитану Клинтону Кодрингтону, командиру корабля ее величества «Черная шутка». Доставить консулу ее величества в Занзибаре до востребования адресатом».
Адрес повторялся по‑французски, и Клинтон ощутил жар волнения, узнав твердый круглый почерк. Капитан с трудом сдержался, чтобы тут же не вскрыть послание.
Консул между тем протянул ему бокал вина, и Кодрингтону пришлось вытерпеть все тосты — за ее величество, за «старого козла», за новый договор… Наконец капитан не выдержал:
— Извините, сэр Джон, но это послание особой важности.
Сэр Джон жестом указал ему на свой кабинет и закрыл следом дверь, оставив капитана в одиночестве. Клинтон поспешно сломал печать и распорол швы парусинового пакета серебряным ножом для бумаг. На кожаную крышку инкрустированного письменного стола выпала толстая пачка мелко исписанных листков… и женская серебряная серьга с хрусталем, точно такая же, как та, что капитан носил на груди под рубашкой.
Канонерская лодка ощупью пробиралась по темному, не размеченному бакенами проливу. До первых проблесков утренней зари оставался еще час. Выйдя в открытое море и повернув на юг, корабль поднял все паруса и помчался вперед.
На следующую ночь, незадолго до полуночи, следуя на скорости в одиннадцать узлов, канонерка разошлась со шлюпом «Пингвин», который вез срочные депеши. Над восточным горизонтом виднелись лишь верхушки его мачт, а ходовые огни скрывала сплошная пелена тропического ливня, первого вестника наступающих муссонов.
К утру расстояние между кораблями достигло более полусотни морских миль и быстро увеличивалось. Клинтон Кодрингтон нетерпеливо мерил шагами палубу, то и дело устремляя взгляд на юг.
Он спешил на отчаянный зов, по велению самого настоятельного долга: любимая женщина оказалась в ужасной опасности и просила о помощи.
* * *
В течении Замбези была величавость, какой Зуге Баллантайну не приходилось видеть ни у одной из знаменитых рек: ни у Темзы, ни у Рейна, ни у Ганга.
Вода мерцала радужно‑зеленым сиянием, как расплавленный шлак в отвале сталеплавильного завода, образуя мощные неторопливые водовороты на широких излучинах, а на отмелях перекатывалась, будто в таинственной темной глубине резвились неведомые чудища. Главное русло здесь достигало мили в ширину, а устья более узких проток скрывались в зарослях папируса и тростника, увенчанного головками из пышной ваты.
Небольшая лодочная флотилия, казалось, почти не двигалась против течения. Впереди шел паровой баркас «Хелен», названный в честь матери Зуги. Судно сконструировал сам Фуллер Баллантайн, оно было построено в Шотландии для злосчастной экспедиции на Замбези, добравшейся лишь до ущелья Кабора‑Басса. Баркасу исполнилось почти десять лет, и ему немало досталось от португальского торговца, купившего баркас после краха экспедиции, — он совсем не умел обращаться с техникой.
Паровая машина скрипела и грохотала, изрыгая пар из каждой трубки и стыка, дровяная печь разбрасывала искры и выпускала густой черный дым. С упорством, удивительным для его возраста и технических данных, баркас тянул по могучей реке три тяжело груженных баржи. В день удавалось пройти самое большее миль пятнадцать, а от Келимане до Тете было более двухсот.