В глазах сестры мелькнула тень, но решимости в них не поубавилось.
— Не будет палаток, чтобы укрыться от непогоды, не будет консервов, не будет ни сахара, ни чая. — Он знал, что это значит для нее. — Будем жить тем, что дает земля, а без того, что не сможем найти, придется обойтись. Порох и пули — вот вся наша надежда.
— Не делай глупостей и возьми хинин, — напомнила она.
Зуга поколебался.
— Хорошо, еще самый минимум лекарств, — согласился он, — и помни, это не на неделю и не на месяц.
— Пожалуй, так мы пойдем намного быстрее, — спокойно заметила Робин, поднявшись, и отряхнула брюки.
Зуга составлял список отобранного снаряжения и взвешивал новые тюки. Он был вполне удовлетворен своим выбором. Вместо чая и сахара он взял бумагу и письменные принадлежности. Вместо запасных сапог — навигационные инструменты, потому что на обувь можно поставить новые подошвы из буйволовой кожи. Хинин и другие лекарства, а также хирургические инструменты заняли место запасной одежды и одеял. Порох и пули были нужнее тканей и других предметов торговли, однако Робин все‑таки захватила с собой несколько хете самых лучших бус.
Гора брошенного снаряжения постепенно росла: упакованные банки джема, мешки с сахаром, консервы, москитные сетки, складные походные стулья и койки, кастрюли, эмалированная ванна и расписной ночной горшок, материя меркани, бусы, ручные зеркала и дешевые ножи. Когда сортировка была закончена, Зуга поджег груду оставленных товаров — в знак необратимости принятого решения, но полыхающий костер заставлял сердце тревожно колотиться.
Майор позволил себе лишь две маленькие слабости: взял коробку цейлонского чая, потому что, как заметила Робин, ни один англичанин не отправится исследовать неведомые земли без этого чудесного напитка, и запечатанный жестяной ящик, в котором лежал парадный мундир, поскольку от впечатления, произведенного на диких африканских царьков, порой зависела жизнь путешественника. В остальном пришлось отказаться от всего, кроме жизненно необходимого.
Главным были боеприпасы: мешки первосортного черного пороха «Кертис энд Мей», слитки мягкого свинца, форма для отливки пуль и колба для их закалки, а также ящики с медными капсюлями. Все это несли тридцать из оставшихся сорока шести носильщиков.
Воины Яна Черута были крайне возмущены, когда узнали, что отныне в своих полевых рюкзаках им придется нести не по пятьдесят, а по двести зарядов к «энфилдам».
— Мы солдаты, а не носильщики, — высокомерно заявил капрал.
В ходе последовавших переговоров Черут использовал в качестве аргумента длинный штык, правда, не вынимая его из ножен, после чего головой капрала пришлось заниматься доктору.
— Теперь они поняли, почему должны нести лишние боеприпасы, майор, — весело отрапортовал Ян Черут.
«Сбросить лишний жир никогда не мешает», — думал Зуга, глядя на короткую, хорошо управляемую колонну. От головы до хвоста в ней было меньше полутораста ярдов, а скорость движения удвоилась, почти сравнявшись в скорости с передовым разведывательным отрядом майора — за первый день носильщики отстали всего на милю.
В первый же день они еще до полудня достигли лагеря в лесу, где их ждало нечто большее, чем корзины с копченым буйволиным мясом. Навстречу выбежал Мэтью, главный оруженосец майора. Он был так взволнован, что едва мог говорить.
— Отец всех слонов! — невнятно бормотал он, трясясь, как в лихорадке, — дед отца всех слонов!
Ян Черут присел на корточки возле следа и хищно ощерился, как гном после удачного колдовства. Раскосые глазки готтентота исчезли в паутине морщинок и складок желтой кожи.
— Удача с нами! — воскликнул он. — Это слон, о котором слагают легенды.
Отыскав в набитом кармане моток бечевки, сержант измерил отпечаток гигантской ноги. След оказался чуть ли не шести футов в окружности.
— Если удвоить, получится рост в плечах, — пояснил Черут. — Вот это слон!
Мэтью немного успокоился и рассказал, что утром, когда заря еще только занималась, он увидел стадо. Три огромные серые тени, похожие на призраки, в полной тишине появились из леса и исчезли в выжженном ущелье, по которому пронесся давешний пожар. Они прошли так быстро, словно привиделись, но мягкий пепел сохранил каждую складку поверхности их ороговевших морщинистых подошв.
— Там был один, больше и выше всех остальных, бивни длиной с копье и такие тяжелые, что он не поднимал головы и шел как старик.
У Зуги мороз пробежал по коже, и он зябко передернул плечами, несмотря на одуряющую жару пустоши, где почерневшая земля еще хранила жар бушевавшего пламени. Неправильно истолковав движение майора, Ян Черут иронически усмехнулся:
— Мой старик говаривал, что даже храбрец, охотясь на слонов, пугается трижды: первый раз, когда видит след, второй — когда слон трубит, и третий — когда видит зверя, огромного и черного, как скала.
Пропустив шутку мимо ушей, Зуга пытался определить направление следов.
Три громадины ушли вверх по ущелью, направляясь прямо к зубчатым скалам на вершине гребня.
— Мы пойдем за ними, — тихо сказал майор.
— Конечно, — кивнул Ян Черут. — За этим мы сюда и пришли.
След вел наверх по узкой воронке долины, по холодному серому пеплу, мимо голых черных ветвей выгоревшего кустарника.
Впереди шел сержант. Вместо выцветшего мундира он надел короткую кожаную безрукавку с кармашками для патронов к «энфилду». Зуга двигался следом, у него был «шарпс» с пятьюдесятью запасными патронами. Позади шагали оруженосцы: каждый нес одеяла, флягу с водой, мешок с провизией, порох и пули — и, конечно, большое слоновое ружье.
Майору не терпелось увидеть готтентота в деле. Ян Черут любил поговорить об охоте на слонов, но так ли он хорош, как его байки у лагерного костра? Первая возможность проверки представилась скоро. Ущелье резко обрывалось, перегороженное монолитной скалой, которую слоны, похоже, могли преодолеть, лишь расправив крылья и взлетев в небо.
— Погодите, — сказал Черут и двинулся вдоль стены. Через минуту он тихо свистнул, и Зуга подошел к нему.
На черной поверхности твердого железняка виднелось пятно серого пепла, над ним — другое. След, казалось, вел прямо в глубину камня. Ян Черут забрался на каменистую осыпь у подножия утеса и внезапно исчез из виду. Зуга перекинул ружье через плечо и полез следом. Монолитная скала в этом месте оказалась выщербленной, образуя гигантскую лестницу, каждая ступенька по пояс, так что, карабкаясь наверх, приходилось помогать себе руками. Даже слонам, очевидно, надо было тянуться, чтобы сделать очередной шаг. Зуга наблюдал похожее в цирке. Слоны не умеют прыгать — чтобы поднять громоздкое тело, им необходимо опираться о землю двумя ногами.
Зуга добрался до места, где исчез сержант, и застыл в изумлении: за порогом открывался каменный портал, невидимый снизу. Здесь начиналась древняя слоновья дорога.
Выветривание обнажило более мягкие породы, в которых образовался проход, столь симметричный, как будто здесь поработал каменщик. Вход выглядел слишком тесным для таких огромных животных, однако, подняв голову, Зуга увидел гладкую блестящую поверхность, отполированную за долгие столетия грубыми спинами тысяч и тысяч слонов, протискивавшихся в щель. Он протянул руку и вытащил из трещины в скале грубую черную щетинку толщиной со спичку. Проход постепенно расширялся, полого уходя вверх. Ян Черут был уже далеко впереди.
— Сюда! — позвал он, и весь отряд двинулся следом.
Казалось, что слоновью дорогу проектировала и строила целая компания инженеров: уклон ни в одном месте не превышал тридцати градусов, а ступеньки, там, где они встречались, были вполне преодолимы не только для слона, но и для человека. Впрочем, несчастные случаи случаются и в самых безопасных местах: в четверти мили от входа один из слонов, очевидно, оступился и ударился бивнем о край твердой скалы. Обломанный кончик бивня лежал на тропе — кусок слоновой кости весом фунтов в двадцать. Обломок, затоптанный и грязный, был таким толстым, что Зуга не смог обхватить его ладонями. Мелкозернистая поверхность излома сияла белизной, как прекраснейший фарфор.
Увидев находку, сержант присвистнул.
— Я ни разу не видел такого огромного слона, — прошептал он, машинально проверяя затвор винтовки.
Проход в скале выводил на поросший лесом склон. Деревья здесь росли реже, с некоторых стволов были содраны длинные лоскуты коры. Милей дальше стали попадаться пережеванные комки коры, еще влажные и пахнущие слоновьей слюной. Майор поднес к носу большой тягучий ком и с волнением вдохнул резкий звериный аромат.
За уступом горы склон обрывался в пропасть, открывая взору бесконечное голубое пространство, в котором крошечными точками парили грифы. Казалось, дорога здесь кончается.
— Сюда! — свистнул готтентот, ступая на узкий потайной карниз, ведущий вдоль скалы.
За долгие столетия десятки тысяч тяжелых ног протоптали этот путь.
Зуга воспрянул духом: слоновья дорога неизменно поднималась вверх и явно имела определенную цель в отличие от блуждающих звериных тропок в лесной долине. Она вела на юг. Майор обернулся. Внизу в жаркой голубой дымке расстилалась равнина Замбези. Гигантские баобабы выглядели детскими игрушками, изрезанные скалистые предгорья, по которым путешественники с трудом пробирались много недель, казались гладкими и гостеприимными. Еще дальше сквозь туманную пелену еле виднелась узкая змеистая полоса густой темной зелени, отмечавшая русло великой реки.
Слоновья тропа обогнула еще один горный уступ, и внезапно, словно распахнулся театральный занавес, глазам открылась новая грандиозная панорама. Ввысь поднимался крутой склон, поросший пышными деревьями с розовыми, огненно‑алыми и переливчато‑зелеными кронами. Густые леса тянулись до кряжа скалистых пиков, выше которых, казалось, уже ничего не могло быть.
Здесь чувствовалось что‑то особенное. Зуга не сразу осознал, что именно, и с удовольствием вдохнул полной грудью. Ветерок, дувший с горных вершин, свежий и прохладный, как летним вечером на холмах Хэмпшира, нес с собой незнакомые цветочные запахи, нежное экзотическое благоухание чудесных розово‑красных деревьев мсаса. Однако было кое‑что еще, гораздо более важное. «Мушиный пояс», кишащий мухами цеце, остался позади. Последнее из смертоносных насекомых встретилось много часов назад, тысячей футов ниже по склону. Впереди лежала нетронутая земля, где можно было спокойно жить и разводить домашний скот. Убийственная жара суровой пустынной долины сменилась ласковым гостеприимным климатом.
Зуга вглядывался в даль с изумлением и восторгом. Мимо пронеслась пара грифов — так близко, что различалось каждое перышко на крыльях. Поднявшись к своему неряшливому гнезду, пристроенному в расселине скалистого утеса, огромные птицы зависли над ним, взмахивая крыльями, и опустились. Зуга ясно расслышал нетерпеливые крики голодных птенцов.
На скалистом уступе высоко над головой рядком сидело семейство горных даманов, толстых грызунов наподобие безухих кроликов. Пушистые, как детские игрушки, зверьки несколько мгновений удивленно таращились на чужаков, потом, словно по волшебству, мгновенно исчезли среди камней.
Солнце, завершая свой путь, заливало окружающий пейзаж теплым мягким светом, рисуя в небе великолепные облачные картины. Высокие шапки грозовых туч сверкали серебром и ярчайшим золотом с розовыми и алыми проблесками.
Все, теперь никаких сомнений! Зуга ощутил небывалый подъем духа, тело, уставшее после тяжелого восхождения, налилось новой силой в предвкушении невиданных открытий. За этим порогом, охраняемым острыми зазубренными пиками, начиналось сказочное королевство Мономотапа.
Он готов был оттолкнуть сержанта и бежать по чудесному лесистому склону туда, к самым вершинам, но готтентот остановил его, положив руку на плечо.
— Вот они! — прошептал он.
Зуга проследил за его взглядом — далеко впереди, среди живописных красно‑розовых крон, что‑то медленно двигалось: большое, серое, призрачное, как тень. Он вглядывался с колотящимся сердцем, впервые наблюдая африканского слона на воле, но серая тень вскоре исчезла в густой листве.
— Подзорную трубу!
Майор прищелкнул пальцами, не отрывая взгляда от зарослей, в которых исчез громадный зверь. Мэтью услужливо вложил ему в руку толстый медный цилиндр.
Дрожащими пальцами Зуга раздвинул трубу, но не успел поднести ее к глазам, как дерево, за которым скрылся слон, внезапно дрогнуло и затряслось, словно во власти урагана. Издали донесся жалобный скрип разрываемой древесины, высокое дерево медленно наклонилось и рухнуло. По утесам прокатилось грохочущее эхо, как от пушечного выстрела.
Майор поднял подзорную трубу, положил на подставленное плечо оруженосца и покрутил, наводя на резкость. Слон, казалось, стоял совсем рядом, четко вырисовываясь на фоне листвы упавшего дерева. Огромные, как грот клипера, уши лениво хлопали, взбивая над массивной серой головой фонтанчики пыли. Зуга разглядел даже, как из маленького глаза по дряблой морщинистой щеке проползла слезинка, оставляя темный влажный след. Слон поднял голову, и Зуга затаил дыхание, увидев величественные дуги потемневших желтых бивней. Один был короче другого, свежий излом искрился белизной.
Длинный хобот с гибким мясистым пальцем на конце захватил пучок нежных свежих листьев и с ловкостью опытного хирурга отправил листья глубоко в глотку, оттопырив треугольную нижнюю губу. От удовольствия на старческих красноватых глазах выступили слезы.
Ян Черут тронул майора за плечо, возвращая к действительности. Тот раздраженно оторвался от подзорной трубы и посмотрел, куда указывал сержант.
Выше по склону из леса вышло еще двое слонов. Зуга навел на них трубу, и у него перехватило дыхание. Тот, первый слон поразил его своей величиной, но здесь был точно такой же… а следом шел третий. Зуга смотрел на него и не верил своим глазам.
Раскосые глаза готтентота сверкали, голос охрип от волнения.
— Молодые слоны — его помощники, его аскари. Они его глаза и уши. Сам он наверняка оглох и ослеп от старости… Каков, а? Настоящий царь!
Вожак стада был невероятно высок, почти на голову выше своих сородичей. Кожа на широких массивных костях висела мешковатыми складками. Такая худоба встречается у некоторых стариков — время истачивает плоть, оставляя лишь кожу, иссохшие жилы и хрупкие кости. Мэтью правильно описал его — слон двигался медленно и с трудом, словно каждый сустав отзывался ревматической болью, и тяжесть бивней, которые он носил добрую сотню лет, тянула голову к земле.
Когда‑то великолепные бивни были символом его величия и до сих пор сохранили свое совершенство. Они расходились в стороны и затем снова поворачивали внутрь, так что концы почти встречались. Изящные линии были идеально выверены, желтая кость с нежным сливочным оттенком осталась в целости, несмотря на множество битв, бессчетные поваленные деревья и камни, вывороченные из высохшей земли в поисках съедобных корней. Но теперь тяжелые бивни стали непосильным бременем. Много лет прошло с тех пор, как это грозное оружие наводило страх на его стадо, и он давно уже не интересовался молодыми самками с их шумными визгливыми слонятами. Более того, теперь длинные желтые бивни не только причиняли неудобство и боль, но представляли смертельную опасность для их хозяина: они привлекали человека, его единственного врага в природе. Человек всегда шел по следу, запах человека означал вспышки, грохот и жгучие стальные жала, вонзающиеся в усталую старческую плоть.
В теле старика глубоко засели куски железа и круглые пули из закаленного свинца. Застряв в костяной броне черепа, они обросли хрящом и образовали под кожей бугры величиной с большое яблоко, а шрамы от стрел, копий и обожженных на костре деревянных кольев слились в блестящие серые рубцы и затерялись среди грубых складок и морщин лысой серой шкуры.
Без молодых аскари он давно бы пал жертвой охотников. Маленькое стадо из трех самцов уже двадцать лет связывала тесная дружба; они прошли вместе десятки тысяч миль — от Кашанских гор на далеком юге через выжженные безводные пространства пустыни Калахари, вдоль высохших речных русел, где приходилось опускаться на колени и бивнями раскапывать песок в поисках воды. Они вместе барахтались в мелководном озере Игами, где от крыльев взлетавших птиц темнело небо над головой, сдирали кору с деревьев по берегам Линьяти и Чобе, переправлялись через множество глубоких рек, ступая по дну и выставив над поверхностью лишь кончик хобота для дыхания.
Год за годом описывали они гигантский круг через дикие земли к северу от Замбези, наслаждаясь плодами в лесах, простирающихся на тысячи миль, и переходя на новое пастбище, как только поспевал очередной урожай. Они пересекали реки и озера, подолгу нежились в болотах, где горячая грязь успокаивала старые раны и боль в костях, а потом жажда странствий снова гнала вперед, и, замыкая круг, слоны брели на юг через горные хребты и поймы великих рек, по дорогам предков, о которых узнали еще слонятами, топая бок о бок с матерью.
Однако за последний десяток лет кое‑что изменилось. Человек появился там, где прежде никогда не встречался. На севере, по берегам озер, попадались арабы в белых одеждах с длинноствольными джезайлями, на юге скакали верхом на крепких косматых пони высокие бородачи в грубой домотканой одежде, повсюду из кустов выскакивали маленькие юркие бушмены с отравленными стрелами, а тысячные отряды воинов нгуни загоняли слонов в засады, где поджидали украшенные перьями копейщики.