Тут уже не помог и судья. Несмотря на его возражения, команда «Лесообработчика» вывела с поля сопротивлявшегося Полянкина, а команда «Метеора» удалила Швеца.
Но когда команды вернулись на поле – а стадион, надо сказать, в полном обалдении замолк, – они уже поняли, что сам принцип футбола ложен. Он направлен на то, чтобы выиграть у хороших людей, то есть доставить им неудовольствие. А этого допустить было нельзя. Так что игроки встали в круг посреди поля и стали аккуратно пасовать мяч друг другу, отрабатывая технические приемы.
Вот тогда-то Корнелий Удалов обернулся к своему соседу профессору Минцу и строго спросил:
– Вы чего им давали, Лев Христофорович?
– Средство против грубости, – честно признался Минц. – Но я не предполагал, что оно настолько эффективно.
И Минц шепотом рассказал о принципе действия пилюль.
Тогда Удалов поднялся со своего места и сказал профессору:
– Пойдем отсюда.
И в самом деле, игра фактически кончилась. Ни судья, ни тренеры не могли заставить футболистов нападать на своих соперников. Вот-вот под неумолчный свист трибун встреча будет прервана.
Удалов вывел несколько растерянного Минца со стадиона, и когда они уже были в парке, прервал молчание вопросом:
– Запасные пилюли остались?
– Штук десять, – сказал Лев Христофорович.
– Давайте сюда. Не бойтесь, не выброшу.
– А зачем вам?
– Покажу, где и как их надо было использовать. Наивный вы человек.
Держа на ладони таблетки, Удалов вошел в гастроном.
В магазине шла обычная, даже не самая насыщенная жизнь. Кассирша вяло спорила с пожилой покупательницей, а очередь более или менее покорно ожидала исхода этого спора. Одна из продавщиц гляделась в зеркальце, другая выясняла отношения с рабочим, который только что принес ящик с крупой. Остальных продавщиц не было видно, зато в магазине был слышен ропот покупателей.
– Сюда, – сказал Удалов, проходя за прилавок.
– Зачем, – попробовал возразить Минц. – Туда же не положено.
– Нам положено, – ответил Удалов, открывая дверь в кабинетик директорши. – Мы комиссия!
Ванда Казимировна оторвалась от ведомостей и обернула к посетителям полное суровое лицо.
– Здравствуй, Ванда, – сказал Удалов быстро.
– Чего нужно?
– Ничего, – ответил Удалов. – Надвигается грипп. Новая разновидность. Мозамбикский.
Он обернулся к Льву Христофоровичу, и тот покорно кивнул.
– Вот наш профессор получил из-за рубежа профилактические пилюли. Большой дефицит. Я ему и говорю – в первую очередь надо обслужить торговлю. Если свалитесь от гриппа, кто будет нас кормить и поить?
– Дефицит, говоришь? – с некоторым недоверием сказала Ванда Казимировна, которая не всегда доверяла ближним.
– Вот. – Удалов осторожно высыпал пилюли на чистый лист бумаги. – По одной на душу. Не больше. Вызывай персонал.
Ванда Казимировна сдалась и вызвала персонал, который, узнав, что выдают дефицитную профилактику, быстро выстроился в очередь, не обращая внимания на нетерпеливый гул торгового зала.
Сама Ванда Казимировна тоже приняла пилюлю.
– Если что надо, – сказала она, и взгляд ее начал смягчаться, – вы заходите. Прямо ко мне.
Но тут начала совершаться странная метаморфоза с ее подчиненными.
– Зачем же, – сказала продавщица из молочного отдела. – Я тоже всегда готова. Вы уж лучше не отвлекайте Ванду от ее дел. Занятая она, трудно ей, ревизия на носу.
– Девочки! – вдруг воскликнула кассирша. – И чего же мы здесь стоим, прохлаждаемся! Там же люди ждут! Неужели мы будем их заставлять маяться, а сами будем здесь прохлаждаться?
Продавщицы даже застонали от стыда и, сшибая друг друга, бросились к выходу в торговый зал.
Минц и Удалов, чтобы избавиться от изъявления благодарности со стороны Ванды Казимировны, поспешили за продавщицами.
Зал сиял улыбками.
В зале воцарялась атмосфера взаимного расположения.
Минц и Удалов вышли из магазина.
– Понял? – спросил Удалов.
– Понял, – тихо улыбнулся великий изобретатель.
– Пошли домой, надо Ксению в магазин послать. Пускай порадуется.
ХАРИЗМА
Спустившись к своему соседу Льву Христофоровичу, Удалов увидел, что на стене, напротив двери, висит нечто новенькое: портрет молодой женщины с крупными, резкими чертами лица, белозубой улыбкой, слишком большими глазами и заостренным носом.
– Нравится? – спросил Лев Христофорович, перехватив взгляд Удалова.
– Нет, – честно признался Удалов.
Удалов, конечно, рисковал. Молодая женщина могла оказаться заморской пассией профессора Минца или, того хуже, его кузиной, живущей в Израиле. Но как можно сказать о женщине лестно, если она тебе не показалась?
– Мне тоже не нравится, – ответил Минц, чем снял с Удалова напряжение. – Мне даже странно, что результат оказался именно таким. Я ждал иного. Ты чего пришел?
– Ах да! – Удалов не сразу вспомнил о цели своего визита. – Скотч у меня кончился, а котенок библиотечную книжку порвал.
Минц достал с полки катушку скотча и продолжал развивать свою мысль:
– Коллективное творчество опасно тем, что за основу свою берет идею отрицания.
– Что за портрет? – спросил Удалов.
– Я и говорю, – продолжал Минц. – Принцип, положенный в основу, неверен.
– Ну скажи, не томи!
– Ничего интересного, хотя предмет для размышлений, – ответил Лев Христофорович. – Журнальчик «TV парк» предложил читателям составить идеальный образ телевизионной ведущей, взяв у нескольких, наиболее популярных, самую привлекательную часть лица. Вот и стали читатели присылать порезанные фотографии, изображения лбов и носов, лица, склеенные из кусочков, или просто перечисления любимых черт любимых лиц.
Шестьсот семьдесят восемь писем просмотрели сотрудники редакции и собрали лицо, сочетающее в себе лоб Петковой, нос Митковой, подбородок Котковой, уши Ветковой и так далее.
Вот и получилось.
– Уродство получилось! – тверже, чем прежде, заявил Удалов.
– Не скажи, – ответил Минц. – Ты пугаешься, а поглядываешь в ту сторону. Я ведь не просто вырезку из журнала к стене прикнопил, а изучаю реакцию населения на это странное и вроде бы непривлекательное лицо. Грубин на эту дикторшу шесть раз поглядел, ты уже четыре, даже старик Ложкин в его восемьдесят с лишним три раза взор поднял. Эта же статистика касается женщин. Тоже смотрят.
Удалов не согласился, но, когда выходил из комнаты, непроизвольно оглянулся, встретился взглядом с синтетическим портретом, чуть было не сплюнул, настолько неприятной показалась ему эта женщина, и ушел домой. Ночью он просыпался раза четыре. Потому что эта женщина являлась к нему во сне, нашептывала совершенно неприличные для его возраста предложения, и Удалов совершенно неожиданно на них соглашался. Просыпался и обнаруживал, что спит с Ксенией, а не с портретом.
Утром, прогнав сны, Удалов посмеялся над собственной старческой дуростью, пошел в стройконтору, а по дороге купил в киоске номер «TV парка» с портретом той самой отвратительной женщины.
Над кроватью дома он, конечно, повесить ее не посмел – зато сложил и спрятал в бумажник. Чтобы в укромных местах вынимать и смотреть.
Об этом он не стал рассказывать даже Минцу, но Минц и без Удалова проводил наблюдения над людьми, и реакция населения Великого Гусляра на скомбинированную дамочку навела его на мысль, которой он далеко не сразу поделился с друзьями.
Поделился он ею с ними лишь весной, когда распускались почки и появлялись первые перелетные птицы, а многочисленные политические партии стали выдвигать кандидатов в президенты.
Тогда Лев Христофорович лично пришел в городскую газету, сохранившую старое название «Гуслярское знамя», правда, сменившую, может, временно, это знамя, и предложил жаждущему хорошей отечественной сенсации новому главному редактору Михаилу Юрьевичу Стендалю соблазнительный план.
Через неделю, после тщательной подготовки, план начал осуществляться.
На первой полосе газеты были опубликованы портреты всех известных нам кандидатов в президенты, на второй странице – знаменитых политиков, на третьей – киноартистов и деятелей культуры. На четвертой странице читателю предлагалось выбрать из всех ста шестидесяти портретов самый приятный на вид лоб, самые лучшие губы, самые выразительные глаза и даже самые мужественные уши.
Редакция обещала опубликовать получившийся портрет под названием «идеальный президент».
– Ничего не выйдет, – сказал Удалов, который сидел у Минца за столом и аккуратно орудовал ножницами, порой задумываясь, порой удивляя Минца вопросами:
– А одно ухо взять можно?
– Неужели настолько разные уши...
– В ухе тоже есть характер.
– Делай, как знаешь.
– А что любопытно, – сказал Удалов, – что моя Ксения в комнате сидит, режет, а Максимка с женой в спальне режут.
– В ухе тоже есть характер.
– Делай, как знаешь.
– А что любопытно, – сказал Удалов, – что моя Ксения в комнате сидит, режет, а Максимка с женой в спальне режут.
– Весь город участвует, – ответил Минц.
Сам он не резал. Он наблюдал за экспериментом и готовил к завтрашнему дню свой весьма особенный компьютер, подаренный ему королем Таиланда за «оказанные услуги». Какие услуги – и король, и Минц молчат.
Минц шептался с компьютером, а Удалов резал, резал, остановился и вдруг услышал, как над городом несется тысячекратный шум разрезаемых газетных листов.
Население в Гусляре приблизилось к двадцати тысячам человек.
Тираж «Гуслярского знамени» достигал двух тысяч, он распространяется также и в районе. Специально для эксперимента было напечатано десять тысяч номеров, и их, надо сказать, не хватило.
Если бы не подарок таиландского короля, обработать письма с синтетическими портретами было бы невозможно.
А так на двух машинах письма свезли к дому № 16 по Пушкинской улице, где проживает инициатор эксперимента профессор Минц.
Трое суток Минц с помощью и соседей, и приходящих добровольцев вскрывал конверты и показывал портреты компьютеру.
В шесть тридцать вечера четвертого дня компьютер издал характерный звук свершения, который отозвался в любопытных сердцах многочисленных зрителей, которые собрались во дворе.
А еще через десять минут Минц вынес получившийся портрет во двор и показал народу так, как некогда палач показывал голову казненного самозванца или повитуха – новорожденного наследника престола.
– Вот он, идеальный лидер нашего государства, – сказал с крыльца Минц, держа листок перед собой и выглядывая из-под него. – Вот он – ваша воплощенная мечта, составленный вашей волей из кусков лиц самых знаменитых людей.
И тяжкий вздох разочарования прокатился по двору, вылетел на улицу и понесся к лесу.
Вечерело, лужи подмерзли, снег еще таился в тени домов и под елями.
– Провал, – сказал Удалов.
Люди уходили, унося свое разочарование.
– Мне их не жалко, – сказал Минц. – Ведь тьма всегда сгущается перед рассветом, как говорят революционеры.
– А мне жалко, – сказал Удалов. Он взял запасной лист и всмотрелся в лицо, одновременно самоуверенное и жалкое, решительное и робкое. – Такой вождь нам не нужен.
– Ты мне жалок, Корнелий, – сказал Минц. – Ты не умеешь заглядывать в будущее и пробиваться неначертанными путями. Пошли ко мне, а то простудимся.
Они вошли в кабинет к Минцу.
Минц стал варить свой фирменный желудевый кофе, который ему присылал бразильский президент, обязанный Минцу деликатным советом.
В кабинете было тепло. И светло.
Портрет идеального президента лежал на столе.
Портрет был Удалову неприятен. Но он с трудом смог оторвать от него взор и посмотрел на портрет идеальной ведущей. И тоже не получил удовольствия.
– Ох, как ты ошибаешься, Лев, – сказал Удалов.
– Операция не кончилась, – ответил Минц. – Как мы ее с тобой назовем?
– Смотря в чем она будет заключаться.
– Она будет заключаться в разноске туфелек по квартирам Золушек, – сказал Минц.
– Понял! Значит, операция называется «Золушка»!
* * *Прежде чем начать операцию «Золушка», Минц дал городу две недели, чтобы все привыкли к жизни с новым портретом.
Удалову было трудно поверить в это, но куда бы он ни зашел, он встречал глазами газетную страницу с портретом не известного никому синтетического человека. Никому он не нравился, никто его не любил, но отделаться от него было невозможно.
– Это называется харизмой, – объяснил Минц Удалову. – Слово это иностранное, не надо путать с химерой. Значит оно – дар Божий. А дар Божий или есть, или его нет. Среднего не бывает. Как в музыке. Мы с тобой что ищем в нашей Золушке? Мы ищем в ней дар Божий национального лидера. А его с первого взгляда не увидишь – это область чувственная. Ты походи по домам, увидишь, что никому наш с тобой...
– Не наш с тобой. Я тут ни при чем!
– Пускай будет только мой! Мой портрет никому не мил, а вот выкинуть его никто не решается. Так что пошли.
– Куда?
– По домам. Сегодня десять бригад отправляются по домам Великого Гусляра, чтобы отыскать человека, который схож с портретом.
– А если такого нет?
– Тогда будем искать в районе.
– А если и там...
– Не беспокойся. Отправимся в область. У нас же теперь есть хрустальная туфелька.
– В каком смысле?
– В смысле обыкновенном. Будем обходить, сравнивать. Сравнивать и обходить.
Удалов посмеялся над другом.
На следующий день с утра Минц его разбудил. Была суббота, день свободный, но не очень солнечный, а так, дождь со снегом. Никак весна не разойдется.
Несмотря на воркотню Удалова, Минц, одетый надежно, тепло, но торжественно, как на зимние похороны, повел друга на площадь Землепроходцев. Там уже собрались добровольцы-поисковики «Золушки». Некоторых Удалов знал. Например, супругов Савичей, редактора Стендаля. Стендаль раздавал всем схемы участков, которые им выделялись. Минцу с Удаловым достался участок вдоль речки, от пристани до музея. А также трехэтажка-полухрущоба, построенная на месте устаревшей по дизайну церкви Николая Чудотворца XIV века.
Теперь люди стали осторожны, агитатором не назовешься, не пустят. Приходилось говорить все задание в замочные скважины. Иногда двери открывались, иногда нет. Но чаще открывались, потому что Минц с Удаловым – люди пожилые и многим лично знакомые.
Затем наступал самый ответственный момент.
Минц доставал заветное изображение и задавал собравшимся вопрос, есть ли среди домочадцев человек подобной внешности.
– Нет, – отвечали ему домочадцы. – На что нам такой?
– Нет, – говорили в другом месте. – Неужели его разыскивает милиция?
– Этот человек, – терпеливо объяснял Минц, – обладает харизмой. Он – ваш политический идеал. Только вы сами за вашей тупостью и отсталостью об этом не догадываетесь.
Но люди лишь разводили руками.
И кинув взгляд на портрет этого самого человека, как правило, висевший на стенке в большой комнате, а порой и в туалете, Минц с Удаловым покидали квартиру, чтобы постучаться в следующую.
Надо сказать, что во всем этом мероприятии был некоторый элемент игры, правила которой были выдуманы заранее, но не объяснялись, хотя соблюдались обеими сторонами.
Жильцы дома или квартиры знали, зачем к ним стучится Минц.
Они уже друг дружку осмотрели, изучили и убедились в том, что, к сожалению, харизмы в доме не наблюдается. Но все равно следовало пройти процедуру попытки узнавания. Процедура заканчивалась ничем, и все расстраивались, уверенные в том, что такого человека в нашем городе нет. Может быть, он таится где-нибудь в Сочи или Воркуте, но не в нашем тихом Гусляре.
– А почему бы и нет? – спрашивал Минц. – Почему бы и нет, черт побери! Отсюда многие пришли на Русь. Рюрик был из наших краев, Александр Невский, Сталин здесь отбывал ссылку... Найдем, Корнелий, не грусти!
И они шли в следующий дом. И снова впустую.
В одном небольшом частном доме на набережной отец – ветеран внутренних войск – вывел на встречу с комиссией своих двоих сыновей. Были они хорошо одеты, от них пахло мужским одеколоном и похмельем. Рожи у них были толстые. Суровые. Вызывающие, но без харизмы. Минц уже собирался уходить, но тут внимание Удалова привлек стук, доносившийся со двора. Кто-то там колол дрова.
– Кто это там у вас трудится? – спросил Корнелий Иванович.
– Да так, случайный человек, – отмахнулся хозяин дома.
– Даже без прописки, – крикнул один из сыновей.
– Родственник? – спросил Минц.
– Так... – Хозяин дома мялся, не желая сказать правду, потому что находился под киллерским прицелом сыновних глаз.
– Короче! – рявкнул Удалов.
– Пасынок он наш, – вздохнул хозяин дома. – Внебрачный.
Минц сделал движение пальцами, подсмотренное им в мафиозном фильме, и семья покорилась.
Через три минуты вошел пасынок без прописки.
Сравнительно молодой человек невысокого роста, заросший редкой бородкой и длинными патлами.
Не было в нем ничего общего с харизматическим портретом.
– Вот видите! – Хозяин дома заметил разочарование визитеров. – А вы угрожали!
Но Минц не ушел.
Он уловил странный, неочевидный, мерцающий свет, исходивший из небольших невыразительных глаз пасынка.
– Как зовут? – потребовал Минц.
– Иванов, – ответил за пасынка хозяин. – Иванов Семен. А меня Эдуардом зовут, следовательно, Семен Эдуардович. Мой сын!
Хозяин вдруг почувствовал, что эти люди хотят чего-то такого, чем можно поживиться.
Иванов Семен молчал, опустив взор долу.
Но сыновья хозяина не отличались интуицией, и когда Минц сказал, что Иванов Семен должен пройти с ним, принялись кричать, что не допустят этого, так как дрова еще не поколоты, горох не перебран, помойная яма не выкопана, а в сарае протекает крыша.