Удалов молчал. Максимка тоже молчал. Оба думали.
– Но с инструментом туго. Говорят, у вас настоящий «Стейнвей», так сказать? А у нас пока дождешься, что из Австралии привезут, мальчик вырастет, в футбол играть начнет. Послушай, Удалов, продай мне рояль. Я тебе хорошие деньги дам и «Красный Октябрь» в придачу.
– Сколько? – спросил Удалов.
– Вот это мужской разговор. Получишь «Красный Октябрь» и пятнадцать долларов в придачу.
Олух сделал паузу, а его охранники захихикали из восхищения перед умом работодателя.
Другой бы на месте Удалова возмутился или даже стал бы хохотать в лицо наглому олигарху, но Удалов прожил долгую советскую жизнь, и его так просто не запугаешь.
– Значит, так, – сказал он, садясь на лавочку, мимо которой они проходили. – Три тысячи зеленых на бочку и учтите – наш рояль заколдованный. Он играет не по способностям, а как положено.
– Именно это мне и нужно, – сказал олух. Ему пришлось остановиться и разговаривать с Удаловым стоя, словно перед учителем. Это ему не нравилось, но пришлось терпеть. – Тридцать долларов и «Красный Октябрь».
– Три тысячи долларов и оставь себе «Красный Октябрь».
– Вместо «Октября» импортные ролики моего размера, – добавил Максимка.
Олух смотрел на обывателей сверху и желал им смерти. Но был бессилен.
– Сорок долларов, – сказал он.
– Три тысячи.
Удалов получал удовольствие. Он торговал инопланетной штучкой, и притом спасал внука от музыкального образования и наказывал Ксению, которая могла бы попросить у пришельца что-нибудь более полезное в хозяйстве, например, путевку на Канарские острова.
– Сорок два.
Удалов подумал: вот мы придумываем анекдоты про новых русских, и они в этих анекдотах выступают такими наивными и широкими душой. А на самом деле новый русский за десять копеек продаст родную маму. Когда-нибудь вы слышали, чтобы за «Стейнвей» в рабочем состоянии предлагали сорок долларов?
– Пошли, внучек, – сказал он, – мороженого покушаем.
Но с места не сдвинулся. Это была психическая атака. И олух, конечно же, не устоял.
– Выпиши ему бабки, – приказал он секретарю в бронежилете, который сидел в «Мерседесе» с ноутбуком на коленях.
Поговорили о деталях.
Рояль решили брать, когда Ксения отлучится на курсы аэробики. Ей хотелось в последнее время выглядеть помоложе, чтобы показать воображаемым молодым любовницам Корнелия Ивановича, насколько они уступают старой гвардии.
Подогнали кран.
В присутствии профессора Минца и Грубина Удалов пересчитал деньги – до конца стороны друг дружке не доверяли.
Мальчик Ваня, сынок олуха, уже подъехал на золотом самокате, сделанном по спецзаказу на заводе «Роллс-Ройс».
Он смотрел на Максимку с презрением.
Максимка вообще на него не смотрел. Он думал о роликах.
Родители Максимки были на работе, и хорошо, потому что еще неизвестно, как бы они отнеслись к отказу от музыкальной карьеры единственного сына.
Рояль уехал в зеленом трейлере.
Удалов с мальчиком собрались снова в универмаг, чтобы не откладывать на потом покупку роликов. Деньги могли исчезнуть. Придут остальные члены семейства и все конфискуют. Бывало. А ведь нужны не только ролики, но и новый спиннинг для дедушки.
Удалов с Максимкой, усталые, но довольные, вышли из дома и отправились через двор к улице.
И тут с неба опустилась небольшая летающая тарелочка с двумя дезинтеграторами в носовой части.
Удалов посмотрел, как из корабля выходят пришельцы, и подумал, как хорошо, что я успел доллары припрятать.
– Подарки получили? – спросил первый и самый главный пришелец с двумя хоботками, наверное, генерал.
– Вы имеете в виду рояль? – наивно спросил Удалов.
– Не имеем знать название, – сказал генерал.
– Так если вы имеете в виду, то мы поменялись, – сказал Удалов, – потому что у нас был вполне достойный инструмент «Красный Октябрь». Как бы пошли на улучшение.
– Это нельзя, – строго сказал генерал. – Мировой закон нераспространения передовых технологий на отсталые планеты. Могут быть использованы в дурных целях наверняка. Способность инструмента уже отменена.
– Я с вами согласен, – сказал Удалов.
– Тогда дайте адрес для конфискации.
– Не знаем мы адреса.
Разговор зашел в тупик. Летающая тарелочка реяла перед лицом Удалова и не улетала, потому что генерал с той планеты не выполнил задания своего правительства. Но что делать дальше – никто не знал, не идти же подряд по трехэтажным краснокирпичным коттеджам, что выросли по окраинам Гусляра?
Но невдомек было Удалову и пришельцам, что именно в это время неподалеку от них, в одном из коттеджей разворачивались драматические события.
Все олигархи и предприниматели Гусляра, включая руководство местной мафии, и отцы города собрались в скромно обставленной саксонским фарфором гостиной.
Посреди гостиной стоял рояль.
За роялем сидел отпрыск олуха Ванечка.
Его отец, собственно олух, в белом костюме с золотой цепью, вышел перед аудиторией и сказал, волнуясь:
– Мы давно, понимаешь, готовились. Даже инструмент купили. За бешеные бабки, блин.
Олух перевел дух.
Нанятый специально для этого случая профессор Вологодской консерватории (до 1990 года – музыкального училища имени Гризодубовой) открыл крышку рояля. Поставил ноты.
– Играй, – велел олух сыну.
Все заранее разразились аплодисментами, потому что олух был среди них самым богатым олигархом и контролировал общественные туалеты.
Отпрыск провел пальцами по клавишам.
Он был уже обучен нотам и потому ударял куда нужно.
Но Шопена из него не получалось. И сколько бы ни старался мальчик, рояль смог выдавить из себя лишь популярную некогда песню – «Чижик-пыжик, где ты, блин, был?»
В аудитории начали шептаться, а папа рассердился и немного ругался. Женщины на всякий случай ушли из гостиной. Некоторые вазы саксонского фарфора, что по-нежнее, падали на пол и разбивались.
«Чижик-пыжик» грозной симфонией гремел по всему дому.
И тогда олух приказал:
– Иван, долой от машины! Профессор, иди проверь, все ли там в порядке.
Олигархи и мафиози, которые на дух не выносили хозяина дома, стали посмеиваться и хихикать в кулаки.
Профессор сел за инструмент и принялся играть, что еще утром опробовал. Тогда получалось.
А сейчас не получилось.
Получился только «чижик-пыжик».
Тогда олух ударил профессора по голове кулаком, дал пинка под зад Ванечке и приказал охране:
– Топор!
Топор принесли в мгновение ока. Гости не расходились в ожидании редкого зрелища. Олух принялся рубить рояль «Стейнвей», гости потихоньку хлопали в ладоши. Профессор плакал. Олух рубил и сквернословил. И говорил, сквернословя, такую речь:
– Я до этого Удалова доберусь! Я из него, блин, котлеты сделаю! Он у меня пыль будет вылизывать в принадлежащих мне общественных сортирах.
Рояль взвизгивал, стонал и отчаянно сопротивлялся, даже пытался отбежать в угол.
Когда рояль уже был основательно покалечен и понял, что смерть его близка, он кинулся прочь из коттеджа и побежал вниз по улице, надеясь получить убежище у Удалова – больше он никого в том городе не знал.
И вы можете себе представить сцену во дворе дома № 16 по Пушкинской улице!
Посреди двора стоят Удаловы.
Перед носом у Корнелия Ивановича медленно летает туда и сюда тарелочка с неведомой планеты, из окон которой выглядывают милые военные слоники. Тут во двор вбегает нога рояля, за ней ползет часть клавиатуры, за которой множеством хвостов тянутся оборванные струны.
За этими жалкими остатками рояля во двор врывается известный нам олух с топором и пытается добить рояль, который прячется за Удаловым.
– Ах вот ты где мне попался! – закричал олух дурным голосом. – Ты мне что, блин, подсунул?
И в этот момент летающая тарелочка влетела в промежуток между лицом перепуганного Удалова и взъяренной рожей олуха.
И голос генерала с двумя хоботами раздался громко и сурово:
– А ну, остановитесь немедленно, неразумный дикарь!
Неразумный дикарь опешил при виде маленького слоника с двумя хоботами, а зрители – то есть гости олуха, которые его догнали – захохотали, столпившись в воротах.
Но опомнившись, олух обратил топор против инопланетян, представителей гуманной и развитой цивилизации.
Как обратил, так и окаменел.
И гости его потеряли дар речи на три дня.
– Мне понятно, – сказал двуххоботный генерал, – что жадность доводит местных дикарей до страшных пределов. Поэтому мне придется вынести вердикт, который вы можете опротестовать в высшем апелляционном суде Галактического Центра. Отныне вы никогда не сможете произнести ни одного дурного слова и будете с окружающими предельно вежливы. Понятно?
– Так кто меня уважать будет? – заплакал олух.
– Уважение достигается добрыми делами. Отныне вы будете стремиться совершать добрые бескорыстные поступки.
– Только не это! – зарыдал олух.
– За то, что вы пугали нашего друга Удалова и его внучонка, вы оставите ему свой топор.
– Ой! – завопил олух.
– И с этого момента чувство мести вас покинет и никогда к вам не вернется.
– Конечно, – согласился олух. – Извините.
Он протянул Удалову злополучный топор, а сам вежливо поклонился Корнелию и его внуку, а потом увел замолчавших гостей со двора.
Говорят, что недавно он, продав свой коттедж и оставив семью, уехал в индийский штат Керала, где обитает в ашраме, питается только рисом и кипяченой водой и славит Кришну.
Генерал и его спутники с тарелочки растворили в воздухе остатки рояля, попрощались с Удаловым и улетели.
Удалов поднялся к себе и хотел отнести топор в кладовку.
– Погоди, дедуля, – сказал мальчонка. – Где-то мне по телевизору сказку показывали про золотой топор.
– Нет, – сказал Удалова. – Он же белого металла, в крайнем случае серебряный.
– Надкуси, – сказал мальчик.
Удалов надкусил. И подумал: а в самом деле, ему еще не приходилось в руках держать такого тяжелого топора.
Тут к ним поднялся профессор Минц, которому хотелось узнать про историю с роялем.
– Погоди, сосед, – попросил Удалов. – Что за топор?
Минц взвесил его на ладонях и сказал:
– Скорее всего платина.
Так Удаловы разбогатели. Оказывается, олух хранил все свои неправедно награбленные капиталы в платиновом топоре.
Летом всей семьей Удаловы поехали отдыхать в Анталию.
Там их на второй день обокрали.
Но это уже другая история.
ГОРИЛЛА В БРОНЕЖИЛЕТЕ
1
Лет двадцать назад профессора Минца упекли бы далеко и надолго, если бы он сделал то, что сделал сегодня.
Как-то он прочел в газете «Гуслярское знамя» о печальной судьбе суматранских носорогов. По сообщению агентства Рейтер, их сохранилось не более дюжины, и они не могут размножаться по очень простой причине: самцу никогда не отыскать самку в джунглях острова Суматра и, значит, им никогда не создать семьи. Вот и бродят по горам и долинам полдюжины девиц и столько же молодых носорогов, а построить семью не могут – между ними сотни миль пересеченной местности.
Эта новость потрясла профессора Минца, но тут же она дополнилась еще одним известием: на прошлой неделе в овраге у селения Мачех найдены две гниющие туши молодых носорогов, которые все же перед смертью нашли друг друга. У трупов спилены рога.
Каждому было понятно, что это дело рук браконьеров, которые продают носорожьи рога в богатые дома Гонконга и Сингапура, потому что порошок из рога носорога обладает особым действием и поднимает мужскую потенцию. По крайней мере последние две тысячи лет китайцы в это верят.
После обеда, когда удрученный Лев Христофорович Минц, надежда российской науки, временно проживающий в Великом Гусляре, глядел в окно на струи скучного октябрьского дождика, к нему вошел сосед Корнелий Удалов и спросил:
– Ты сегодня в «Аргументах и фактах» читал?
– Что я читал?
– Как на Шереметьевской таможне тюк распаковали, а в нем двести сорок редких бразильских попугаев – все сдохли! И виноватых, как всегда, не нашли.
– Этого я ожидал, – сказал Минц так убежденно, что Корнелий оторопел. И понятно: идешь к человеку с сенсацией на языке, а он, оказывается, уже все знает. Когда-то в детстве Удалов проходил в школе балладу поэта Николая Тихонова о Синем пакете. В ней человек несется через опасности в Кремль, чтобы донести до столицы важное сообщение. Еле живой он добирается до Кремля, там свет горит, потому что «люди в Кремле никогда не спят». Его проводят в кабинет к главному человеку. А тот вскрыл конверт.
Прочел, руки о френч отер,
Скомкал и выбросил на ковер.
Сказал, поднеся трубку к усам:
– Поздно, уж полчаса знаю сам!
Эта сцена отложилась в памяти Удалова. И сейчас он почувствовал себя точно как тот гонец.
Поэтому стоял в дверях и ждал продолжения беседы.
– Скоро, – произнес наконец Минц, – на Земле совсем не останется диких животных, кроме ворон, крыс и воробьев.
– Вот именно! – согласился Удалов. – И людей.
Минц резко обернулся к другу и соседу.
– С этим пора кончать! – заявил он. – А то некому будет кончить.
– А что конкретно? – спросил Корнелий.
– Конкретно поднимай народ, – сказал Минц.
– Кого?
– Кого? – Минц задумался. – Сашу Грубина поднимай, старика Ложкина, если он ко мне пойдет.
– Может и не пойти, он подозревает, что ты демократ, – сказал Удалов.
– Знаю. Кого еще? Савича попробуй позвать. Стендалю позвони на мобильник. А я буду срочно думать. Я уже начал думать.
Удалов по-военному повернулся на сто восемьдесят градусов и отправился выполнять приказание.
Не то чтобы Удалов подчинялся Льву Христофоровичу, но он ценил его ум, талант и бескорыстие, что теперь среди академиков встречается редко.
Через час в кабинете Минца собрались:
Пенсионер Корнелий Иванович Удалов, бывший начальник стройконторы и знаменитый человек в масштабах нашей Галактики.
Заслуженный пенсионер Ложкин Николай. Склочник. Профессиональный правдолюб.
Провизор Никита Савич.
Александр Грубин, сосед снизу, человек сложной судьбы.
Миша Стендаль, до седин молодой корреспондент газеты «Гуслярское знамя».
Минц уже соорудил чайник и поставил на столе крекеры и македонское печенье. Из-за этого пришлось потеснить на столе научную литературу, сбросить на пол принтер и часть журналов.
Все расселись, разлили по чашкам чай, и тогда Минц произнес речь:
– Я созвал вас, господа, по делу, не терпящему отлагательств.
– Вот именно! – воскликнул Ложкин. – В наше тяжелое время, когда экономика страны лежит в разрухе, а держава в руинах, пора сказать свое решительное «нет» так называемым демократам, без исключения агентам ЦРУ!
– Если кто-то пришел сюда, чтобы меня перебивать, – заметил Лев Христофорович, – он может покинуть наш зал заседаний. Не держим.
При этом Минц посмотрел на Ложкина, а Ложкин смотрел в угол. Ему хотелось участвовать, но быть в оппозиции.
– Я тут собрал в Интернете и по прессе сумму сведений, – сказал Минц, – и пришел к выводу: если мы немедленно не остановим истребление живого мира, то есть фауны, на Земле, мы останемся вообще без диких животных.
– Может, и к лучшему, – заметил Ложкин. – А то вот-вот всех перекусают, ротвейлеры вонючие!
– Не о них речь, – сказал Савич, владелец афганской борзой.
– Я не раз поднимал свой голос против истребления флоры и фауны на Земле, – продолжал Минц. – Ведь это ведет к гибели всего живого, в первую очередь человека. Но мой голос вопиющего в пустыне не был услышан. Вас это удивляет?
– Нет, – вразнобой ответили единомышленники.
– Надо защищать, понимаешь, – сказал старик Ложкин. – Детям в школах преподавать. Пускай растут с понятием.
– Когда вырастут, – сказал Грубин, запуская пятерню в поседевшую шевелюру, – нечего будет защищать.
– Средств у нас нет, – сказал Удалов. – Пока бьемся, бьемся, какой-нибудь капиталист сунет на лапу в горсовете – и нет заповедной рощи!
Это было горькое воспоминание. Городскую заповедную рощу вырубили в том месяце. Чтобы освободить площадку под казино. А то везде есть казино – и в Вологде, и в Котласе, и в Потьме, а в Гусляре нет казина!
Вырубили, а чины из гордома объявили, что сделано это не за взятку, а для профилактики, чтобы шелкопряд не заводился.
Ни больше ни меньше.
Тут все и заткнулись. Разве против шелкопряда попрешь?
– Займемся фауной, – сказал Минц. – У меня в этом направлении есть глобальная идея.
– Говори, друг, – сказал Удалов.
– Колитесь, Лев Христофорович, – поддержал его Стендаль.
– Подумайте, – сказал Минц, – из-за чего гибнут в первую очередь животные? Да потому, что людям что-то от них понадобилось. Жил соболь, да шкурку красивую заимел, топал себе носорог, да какому-то похотливому китайскому старцу вздумалось понежиться в постельке с любовницей. Бегал себе страус, летала райская птица – видите ли, их оперение полюбилось дамам света и полусвета. И так далее. Я прав?
– Прав, прав! – прокатилось по комнате.
– Что надо сделать, чтобы спасти животных? Усилить охрану? Да сами охранники их в первую очередь пришлепнут, потому что охотники с ними готовы поделиться, а у работников заповедников никогда не бывает достойной зарплаты.
– Утяжелить, – вмешался Ложкин.
– Что утяжелить?
– Наказание, ясное дело, – уточнил Ложкин. – Как увидел, что шкуру снимает с барана, с самого шкуру снять. Рога срезал, свои отдай!
– А если нет у меня рогов? – спросил Грубин.
– У каждого мужика есть рога, только не у всех видны.
Спорить с Ложкиным не стали. По большому счету он был прав.
Но к делу это не относилось.
– Ассигнования нужны, – сказал Стендаль. – Об этом многие пишут. Заповедники расширять, машины им давать, компьютеры...