— Позавчера днем она сама с ним сидела, — напомнила я.
— Посидела-посидела, устала, оставила няньке и пошла прогуляться! — предположила подружка.
Я угрюмо отмалчивалась. И Ирка, и Колян — все, с кем я успела поделиться своими страхами, — в один голос твердили, что не стоит раньше времени поддаваться панике. Малыш Маши Петропавловской может быть где угодно — у папы, у няни, у дальних родственников, у соседей… Однако меня очень сильно беспокоил наряд, в котором несчастная Маша встретила свою трагическую гибель. Удобные брюки, не стесняющий движений теплый свитер, обувь на плоской подошве — именно так одеваются на прогулку с младенцами здравомыслящие мамы. А этот деревянный медальон на длинной цепочке из бусин-косточек? Достаточно интересный, чтобы в случае надобности отвлечь раскапризничавшегося малыша, сделанный из экологически чистых материалов — безвредный для ребенка, который в силу возраста все норовит пробовать «на зуб» — и при этом недорогой. Не жалко выбросить, если будет испорчен! По-моему, очень похоже, что Мария Петропавловская позавчера днем гуляла в парке не сама по себе, а с ребенком.
— Ну и где же эта Ореховая? — бормотала Ирка, напряженно всматриваясь во мглу туманного утра.
На Ореховой, дом шестнадцать, квартира восемь, жила Маша Петропавловская, об этом мне сказал Лазарчук. Я вытянула из него эту информацию, соврав, будто собираюсь обойти соседей погибшей и позвать их на поминки. То есть я действительно ехала на Ореховую, чтобы поговорить с Машиными соседями, но неотложный повод для общения с ними у меня был совсем другой.
— Мария Петропавловская? О-о-о, — деликатно прикрыв ротик ладошкой, зевнул тощий неумытый блондинчик с всклокоченной спросонья прической предводителя воинствующих панков. — Это из восьмой квартиры, что ли? Ну есть такая. Фифа!
Он затейливо покрутил пальцами. Судя по этой мелкой моторике, фифа Мария была та еще — крученая, путаная, сложная, как ювелирное украшение в старорусской технике «золотая скань».
— Почему фифа? — спросила Ирка, с неудовольствием оглядев хлипкого блондинчика с лохматой головы до уютных тапочек в цветах шотландского клана Мак — Грегоров.
В промежутке на блондинчике тоже имелось нечто псевдошотландское — красно-зеленое махровое полотенце. Он завернул в него свои костлявые бедра и, разговаривая в нами, так часто проверял крепость туго затянутого узла, словно под импровизированным килтом пряталось что-то очень ценное. Не знаю, что именно. Не шотландская волынка, во всяком случае, волынка хоть как-то сказалась бы на рельефе поверхности.
— Так ведь она ни водочку не пьет, ни мартини! — блондинчик даже удивился вопросу. — Музычку не слушает, сигаретки не употребляет. Конечно, фифа!
— Сам ты фифа! Педикюр, как у бабы, — розовый! — сказала прямолинейная до грубости Ирка.
После этого блондинчик порозовел целиком и с шипением захлопнул дверь, но мы еще успели услышать чей-то встревоженный баритон:
— Юрасик, кто там?
— Юрасик! — плюнув, повторила Ирка и без промедления зарифмовала это милое имя с очень неприличным словом. — Да, «повезло» Маше с соседями! Ну-ка, попробуй воспитай в таком нездоровом окружении мальчика нормальной ориентации!
— А если зайти с другой стороны?
— Так они именно с другой и заходят! — находясь под впечатлением от беседы с Юрасиком, Ирка даже не поняла, что я уже ушла от темы сексуальной ориентации в пространстве.
Не тратя время на разъяснения, я обошла подружку и позвонила в другую дверь — всего их на площадке было три. С полминуты ничего не происходило, потом в жилище что-то зашуршало и послышался строгий голос:
— Это кто?
— Это мы! — не задумываясь, ответила Ирка.
Гениальный отзыв сработал, в квартире загремели замки и засовы. Минуты через полторы в щель приоткрытой двери высунулась голова в ярко-розовом купальном берете. Мелко-складчатый полиэтилен обрамлял морщинистое лицо очень пожилой дамы. Помимо купальной шапочки, на ней был байковый халат, хлопчатобумажные чулки «в резиночку», длинный мясницкий фартук, а на руках — резиновые перчатки. В правой руке милая старушка сжимала большой треугольный нож, испачканный чем-то красным.
Я попятилась, а Ирка ошарашенно просипела:
— Здрасссссь…
— Девки! — весело сказала бабушка, вытирая окровавленный нож вафельным полотенчиком. — Признавайтесь, вы уху варить умеете? У меня тут цельное ведро карасей, внук ухи просит, а мне за готовку браться некогда, надо всю рыбу потрошить да чистить, пока свежая. Внук-то сам кашеварить не умеет, хотя рыбачит знатно!
— Вот это, я понимаю, правильный внук! — обрадованно сказала Ирка, с намеком оглянувшись на дверь, за которой скрылся откровенно неправильный Юрасик. — Рыбу ловит, жрать просит, кашеварить не умеет!
— Большой, стало быть, внук? Взрослый уже юноша, да? — Я была четко нацелена на поиск молодого человека приблизительно шестимесячного возраста.
— Ой, большой! — старушка разулыбалась. — Заходите, девки. Генка, выдь да покажись!
— С нами честно подружись, — машинально пробормотала я, следуя за хозяйкой в кухню.
Хотя в последнее время мой ребенок фанатеет от произведения Алексея Толстого, пушкинские сказки мы с ним тоже читали не один раз.
— Внучек, дуй сюда! — повторила бабуля.
В глубине квартиры проскрипела дверь, и потянуло сквозняком, будто вправду в сторону кухни подул кто-то мощный, как промышленный кондиционер в режиме вентиляции. Одновременно послышался добродушный бас:
— Че те, бабань?
В коридоре неторопливо забухали тяжелые шаги, прямо продолжающие пушкинскую тему: похоже было, что к нам направляется Каменный гость. Звучало это пугающе. В стареньком шкафу-пенале задребезжало стекло, и Ирка загляделась на этот самый пенал с таким видом, словно прикидывала, не потеснить ли ей стеклотару в данном укромном уголке своей корпулентной фигурой.
— Не поместишься! — шепнула я ей на ушко.
Не сговариваясь, мы с подружкой попятились и прижались спинами к стене. И правильно сделали: могучему Генке для прохода необходим был весь фарватер.
— Внучек! — с нежностью сказала старушка, обласкав взглядом молодого мужика, увидев которого, я пожалела, что с нами нет Чарльза Дарвина.
Он обязательно внес бы в свою теорию эволюции поправку, учитывающую возможность происхождения человека не только от обезьяны, но и от медведя.
— Че те, ба? — пробасил здоровяк, экономный в словах и движениях.
За последнее его стоило поблагодарить, потому что кухня и так была тесновата, а с появлением в ней великана Генки уменьшилась до невозможности. Бабушкин внучек здорово походил на гигантского Винни-Пуха с застенчивой улыбкой и смышленым взглядом. Медведь Разумный. Мишка Сапиенс.
— Смотри, Генка, какие дивчины! Красавицы! И уху варить умеют! Вот добрые жены будут кому-то! — добрая бабуля принялась нас расхваливать, отчего покраснели все разом: и мы с подружкой, и ее единокровный мишка.
Я — потому что не умею варить уху, Ирка — потому что не считает себя красавицей, и вообще, какие из нас дивчины — в тридцать с изрядным хвостиком? Но Генке мы, похоже, понравились, он мило разрумянился и смущенно забасил:
— Да ладно те, ба, че ты сразу…
— Никак не женю дурачка! — недостаточно тихо пожаловалась нам с Иркой заботливая бабушка.
Генка совсем смутился и превратился из бурого медведя в красно-бурого.
— Ну зачем же сразу жениться? — пожалела парня добрая Ирка.
— Конечно! Сначала надо проверить, какая будет уха! — заявила я, недвусмысленно подталкивая подружку к плите.
Смекнув, что из разговорчивой бабушки можно вытянуть немало интересных сведений, я решила максимально продлить наше стихийное гостевание.
Пока Ирка послушно и старательно варила заказанную уху, я помогла веселой старушке Ксении Петровне перемыть почищенную и выпотрошенную рыбу и между делом стала расспрашивать ее о соседке Машеньке.
— Справная дивчина! — сказала бабуля. — Красивая и не заносчивая, жаль только, что с дитем, а то была бы кому-то доброй женой!
Она снова с намеком посмотрела на внука, и Мишка Сапиенс опять разрумянился.
— А чем плохо, что с ребенком? — вступила в беседу Ирка.
— Ничем! — легко согласилась сговорчивая старушка. — Вот взять хотя бы Верку с четвертого этажа, она тоже с дитем, а мужа себе нашла, и неплохого, плиточник он хороший и непьющий почти. И Зинка с шестого тоже с пацаненком, тот уже в школу ходит, считай, недолго растить осталось, вот-вот парень на ноги станет и мамку освободит. А Зинка — девка справная. И Галка из второго подъезда…
Мишка Сапиенс мучительно закашлялся. Мне стало интересно, есть ли на ближних этажах и в соседних подъездах хоть одна несправная девка, которая не могла бы стать кому-то доброй женой, но на основательное изучение предложений самостийной брачной конторы Ксении Петровны не было времени.
— Так Маша, значит, одна ребенка растит? — спросила я, возвращая болтливую старушку к интересующей нас теме.
— Одна-одинешенька! — бабуля сначала пригорюнилась, а потом укоризненно посмотрела на Генку, который в очередной раз поменял окрас в сторону преобладания красного. — В таком большом городе одна девка бьется, тут у нее ни няньки нет, ни бабки.
— А ты, ба? — напомнил Генка.
— А что я? — Старушка показательно вздохнула. — Я, конечно, завсегда рада с мальцом посидеть, мне же страсть как хочется правнуков потетешкать…
— Спокойно, Гена! — шепнула я парню, физиономия которого приобрела пугающее сходство с надувным шаром самого что ни на есть первомайского цвета.
— Но Маша ко мне редко обращается, старается сама все успевать. Хорошая она мать! Кому-то будет доброй женой…
— Ба, я пойду, пожалуй! — не выдержал нечеловеческого прессинга Мишка Сапиенс. — Че-то мне ухи уже не хочется, я лучше прогуляюсь.
— И правильно! — крикнула ему в спину неунывающая старушка. — Торопись, гуляй, пока молодой, и погода хорошая! Чай, бабье лето стоит!
Матримониально озабоченная бабуля определенно воспринимала бабье лето как пик брачного сезона для тех, кто может стать кому-то доброй женой. Я загляделась на отступающего Генку: он заметно ускорился и вывалился за дверь прямо в домашнем трико и тапках на босу ногу — типичный человекообразный медведь-шатун.
Ирка сочувственно хмыкнула и постучала о край кастрюли ложкой, которой она собирала пену с бульона. Этот звук вернул меня к суровой реальности. Я обернулась к бабуле:
— Значит, говорите, вам случалось нянчить Машиного ребенка?
Я не думала, что этот простой вопрос вызовет какие-то трудности, но с уходом Генки в поведении Ксении Петровны произошла разительная перемена. Бабушка враз сделалась несравненно менее оживленной, и дружелюбия у нее заметно поубавилось. Очевидно, безотносительно холостого внука добрые девки бальзаковского возраста были ей неинтересны.
— А вам это зачем? Вы, вообще, кто такие? — подозрительно спросила старушка.
— Мы — благотворительный фонд «Мать и дитя», — сказала Ирка, не потрудившись уточнить, кто из нас мать, а кто дитя.
С учетом того что у подружки потомков пока нет, а у меня один такой гаврик уже имеется, почетная роль матери, очевидно, отводилась мне. Я покосилась на самозваное «дитя» — Ирка ответила мне радостной девчачьей улыбкой — и развила тему:
— Посещаем матерей-одиночек на предмет выявления особо нуждающихся.
— Это кто — это Маша-то нуждающаяся? — искренне удивилась Ксения Петровна. — Да у нее денег в три раза больше, чем у нас с Генкой вместе взятых! Дом — полная чаша, чего только нет!
Она секунду подумала и добавила:
— Знаю, чего — лекарств у нее в доме нет! — в голосе старушки зазвучало превосходство. — Вы, молодежь, глупые еще, не понимаете, что в трудную минуту полная аптечка бывает важнее тугого кошелька!
Мы с Иркой помалкивали, почтительно осмысляя эту глубокую житейскую мудрость.
— Вот ежели у кого температура внезапно подскочила, какой толк от пачки денег? Куда их девать, к больному месту прикладывать? — съехидничала бабуля. — И что прикажете делать, куда бедной женщине бежать среди ночи?
— Среди ночи-то? Ну можно забежать к добрым соседям, у которых есть аптечка! — тоже не без ехидства ответила я.
— Аптечка-то у нас есть, а вот младенцев нет! — парировала Ксения Петровна и сразу же погрустнела.
— Женщины бегают к вам среди ночи за младенцами?! — громко изумилась Ирка.
За дверью на лестничной площадке послышался хриплый стон, и я поняла, что бедный Гена не успел уйти далеко.
— Не за младенцами, а с ними! — объяснила бабуля. — Маша вот недавно прибегала, детское лекарство от температуры спрашивала. А откуда у нас детское лекарство? У нас детей нет и пока что-то не предвидится.
Стон на лестнице повторился и закончился стуком. Я искренне понадеялась, что Мишка Сапиенс не разбил себе голову о стенку, но отвлекаться на проверку не стала. Меня сильно встревожила полученная информация. Внутренний голос без промедления выдал на-гора стройную и страшную версию:
— Тяжелобольной ребенок не получил своевременной медицинской помощи и умер, а его несчастная мать с горя утопилась в пруду!
— Кто умер?! — испугалась Ксения Петровна.
— Ты думай, что говоришь-то! — упрекнула меня Ирка, покрутив пальцем у виска.
До меня дошло, что я говорю вслух, но отступаться от сказанного было поздно.
— Машин младенец? Он не умер?
— Когда?
— Ну… Когда у него был жар, а у вас не нашлось лекарства?
— С чего это ему было умирать? Маша в ночной ларек за водкой смоталась, мы малого раздели, обтерли с головы до ног и температуру сбили. Проверенное народное средство, действенное и безвредное, главное, водка должна быть крепкая, а лучше даже — спирт, — обстоятельно объяснила бабуля.
— Ах вот оно что! — задумчиво повторила я.
Это объясняло, почему Мария черт знает в каком виде неслась глубокой ночью через дорогу в водочный ларек. Вовсе не потому, что ей хотелось выпить в компании приятелей-алкашей! Она торопилась принести народное лекарство больному малышу, оставленному на попечение старухи-соседки.
— А где сейчас Машин ребенок, вы не знаете? — спросила тем временем Ирка.
— А где сама Маша? — Ксения Петровна пожала плечами. — Гуляют, наверное, в парке. Они там каждый день по два раза в день гуляют, утром и вечером.
Мы с Иркой переглянулись. Подружка покачала головой, я кивнула. Мне тоже казалось, что ни к чему рассказывать старушке о трагической гибели Марии. Хоть и есть у нее в доме аптечка, но действенного средства от удара там может и не оказаться. Я сделала над собой усилие и как ни в чем не бывало поинтересовалась:
— Так, вы считаете, Мария в материальной помощи нашего фонда не нуждается? Ей, наверное, еще кто-то помогает?
— Мужик ейный помогает, кто же еще!
— Что за мужик?! — в один голос вскричали мы с Иркой, да так пылко!
Теперь Ксения Петровна могла окончательно увериться в том, что мы с подружкой не только можем, но и страстно хотим стать кому-нибудь добрыми женами.
— Мужик как мужик, голова-два уха, руки-ноги…
Бабуля замолчала, то ли припоминая особенности мужской анатомии, то ли готовясь озвучить отличительные признаки этого конкретного мужика.
— А имя его? — вытянула шею Ирка.
Увы, ни имени, ни фамилии Машиного мужика Ксения Петровна не знала, да и описать его внешность не смогла.
— Я к мужикам давненько не присматриваюсь, — честно сказала старушка. — Зачем мне?
— Это понятно, — буркнула Ирка, снимая кухонный фартук. — Ведь ни один из них не сможет стать кому-то доброй женой. Что бы ни думал по этому поводу противный Юрасик…
— А это мысль! — пробормотала я.
Жизненный опыт подсказывал, что как раз Юрасик должен внимательно и заинтересованно присматриваться к мужикам.
Мы попрощались с Ксенией Петровной, пожелав ей приятного аппетита, а ее внуку — скорейшей и удачнейшей женитьбы на одной из множества справных девок.
Проходя мимо двери Юрасика, я прислушалась: из глубины квартиры доносилось два воркующих голоса, тенор и бас. Сердечный друг блондинчика был дома, и я не решилась обратиться к голубкам с вопросами про Машиного мужика из опасения внести дисгармонию в их противоестественный, но слаженный дуэт.
Мы с подружкой пошли вниз по лестнице и уже спустились на полпролета, когда услышали сначала звук открываемой двери, а потом знакомый голос:
— Девки! Я вспомнила!
Я прыжками через две ступеньки на третью вернулась на площадку, Ирка притопала следом.
— Я про Машиного мужика кое-что вспомнила, — косясь на дверь квартиры, хозяйка которой уже ничего не могла услышать, заговорщицки зашептала мне Ксения Петровна.
— Что?!
— Кольца у него.
— Какие кольца? — опешила я.
— Обручальные, наверное? — предположила Ирка. И тут же сделала скороспелый вывод: — Он что, многоженец?!
— Может, и женатик, — согласилась бабуля. — Холостой небось навещал бы свою бабу чаще. Но я не про те кольца, что на пальцах, говорю. У Машиного мужика кольца на спине.
— П-пирсинг? — робко заикнулась Ирка.
Я посмотрела на нее и покрутила пальцем у виска. Допустить, что какой-то странный тип оригинально украсил себя кольцами в спине, я еще могу, но не ходит же он голым по пояс, выставляя пирсинг на всеобщее обозрение? В октябре-то месяце?
— Разноцветные кольца, все между собой перепутанные! — терпеливо объясняла бабуля. — Одно красненькое, одно зелененькое, одно синенькое — всего пять колец.
Ирка открыла и снова закрыла рот. Видимо, сложный множественный пирсинг из полудесятка разноцветных колечек был выше ее понимания. А до меня наконец дошло: