Иван неожиданно рассмеялся:
- Ты губы-то не дуй, парень! В словах тех доля правды есть. Вот я. К примеру, не так давно на Тихвинском посаде живу, а и то заметил - люди здесь, по сравнению с теми же ярославичами, москвичами, владимирцами, куда как свободнее себя ведут, несмотря на то что каждый обители платит. И окна в домах делают на манер немецких, и мебель - не одни сундуки да лавки, многие и бороды бреют, и платье шведского покроя носят, и себя уважают - подойди-ка, хоть и монастырский служитель, обратись непочтительно - могут и в морду!
- Уж это само собой, - улыбнулся Митрий. - Если есть за что - обязательно в морду зарядят, спроси хоть у Прошки.
- Да, тихвинцы - народ ну если и не свободный, то себя таковым чувствующий! Мне кажется, все потому, что они мир иначе видят. Много с иноземцами знаются, много ездят. Для тихвинского купца, хоть и мелкого, летом в Стокгольм смотаться - все равно как за угол помочиться сходить. И шведы для вас вроде как и враги, а вроде и партнеры торговые. Не поймешь!
- Так мир-то, Иване, он разный. Не простой, сложный.
- Вот то-то и оно, что вы именно так и мыслите! - Иванко хлопнул себя ладонями по коленкам. - А на Москве вовсе не так! Там - не для всех, правда, но для очень многих - мир просто устроен: есть Святая Русь, и есть поганцы - немцы-латынники. На Руси все правильно, все справедливо, а в иных странах, соответственно, погано. И ездить-то туда - грех страшный, как и с иноземцами знаться.
- Чудно! - удивился отрок. - Нешто и впрямь так?
- К сожалению, так, Митрий. Думаю - и не я один - нехорошо то. Нечего от иных стран закрываться. Согласен, порядки там странные, во многом нам непонятные, но ведь и хорошее есть, чему и поучиться не грех. Вот, к примеру, хозяйство…
- Э, Иване, - Митька замахал руками. - О хозяйстве ты не говори, даже и сравнивать нечего. Был у меня знакомый свей, Карла Иваныч, ну, который книжку подарил, так мы с ним много беседовали. В той же Швеции весна, лето, осень теплые, без заморозков, а у нас? Бывает, в начале апреля снег сойдет, а бывает, лежит еще и в мае. Или вообще - сначала теплынь, а потом вдруг морозец грянет! А про последнее время я уж и не говорю…
Иван усмехнулся:
- Думаю, и в Швеции в последнее время не слаще. Урожай плоховат, иначе зачем наш хлеб покупать собрались? Акинфий Козинец ведь им продать хочет. Вот только через кого? Старый таможенник не согласился помочь, за что и поплатился, а вот новый… Они, Митрий, нового обязательно прощупывать будут.
- А могут ведь и в обход таможни!
- Могут, конечно… Но это больше возни. Стражи стоят и в Сермаксе на Свири-реке, и в Орешке, у выхода с Нево-озера. Как на карбасах проплыть? Была бы Корела шведской, тогда ясно, спустились бы по Ояти да через озеро и махнули. Красота! Но вот только Корела-то нынче не шведская, наша! Значит, и незачем им туда идти, значит, один путь у лиходеев - по Свири через Сермаксу, дальше - по озеру, через Орешек, а там везде стража! Без таможенной грамоты не проедешь! Да и грамота нужна особенная - чтоб не сунулись проверять, что везут. На Руси голод, царь Борис Федорович строго?настрого хлеб за рубежи продавать запретил. А лиходеи эти что вытворяют? Людям сеять нечем, а они зерно возами вывозят! И ведь это только первая ласточка!
- Угу, - согласно кивнул Митрий. - Тогда они должны карбасы нанять. Ежели, конечно, с корабельщиками свейскими не договорились.
- Не думаю, чтоб договорились. Свеев-то на границах ой как проверять будут! Зачем им лишний риск? Нет, Акинфий на свеев сам выходить будет, а значит, ты, Митрий, прав - и баркасы ему понадобятся, и лоцман. Много на посаде лоцманов, что свейский путь знают?
- Полно.
- Вот видишь. За каждым не проследишь. А вообще, где мореходный народ по вечерам собирается?
Митька ухмыльнулся:
- Ясно где - в корчме у Бастрыгина либо на Кабанова улице, в царевом кабаке.
- Славно! - Иванко потер руки. - Вот туда-то я сегодня и отправлюсь.
- Смотри не упейся там, - пошутил Митрий и уже серьезным тоном добавил: - И не худо б было Прошку с собой взять, для верности.
- Ну уж, - скривив губы, Иванко поправил на поясе нож. - Как-нибудь и своими силами обойдусь.
- Смотри-и-и…
Простившись, Митька покинул постоялый двор и первым делом направился в гостевую избу Введенского монастыря, навестить сестрицу Василиску, ну а уж от нее планировал пойти на торжище, поискать Онисима… и в Большой монастырь неплохо было б зайти, так, на всякий случай.
Вечер выдался дождливым, серым. Вроде бы до полудня небо было лазурным, чистым, и вдруг к вечеру на2 тебе - появились поначалу маленькие облачка-тучки, быстро собравшиеся в сожравшую небо синь. Ждали грозы, однако ничего подобного не было: не гремел гром, не сверкали молнии, а просто полил дождь и лил весь вечер, мелко, нудно и не переставая. Иногда, правда, почти прекращался, словно сбираясь с силами, чтоб немного погодя хлынуть опять. Дороги быстро раскисли, превратились в месиво из песка и глины, в многочисленных лужах, довольно похрюкивая, разлеглись свиньи - дождь-то был теплый, грибной.
Сквозь призывно распахнутую дверь царева кабака пробивался тусклый свет дрожащих свечей. Прямо над дверью был прибит известный всякому питуху кабацкий знак - еловая ветка. Под навесом, у коновязи, топталось с полдесятка лошадей, там же стояли и слуги, болтали, по очереди прикладываясь к большой плетеной баклажке.
- Эй, православные, - сворачивая с улицы, обратился к ним Иванко. - Царев кабак здесь ли?
- Здесь, здесь, - закивали парни. - Эвон, ворота распахнуты.
Поблагодарив, Иван поправил на плечах суконную однорядку и, сняв шапку, вошел в питейное заведение. Изнутри кабак оказался довольно просторным, с украшенной поливными изразцами печью - чтобы зимой питухи не мерзли - и тремя длинными столами, сколоченными из крепких досок. Вдоль столов стояли такие же крепкие скамейки, к стенам были прибиты лавки, на которых, впрочем, никто не сидел, а каждый вновь входящий сбрасывал туда мокрую одежку - кафтан или армячишко, - оставаясь до неприличности раздетым - в зипунах и рубахах. Впрочем, подобные вольности здесь, кажется, никого не смущали.
Иван тоже сбросил мокрую однорядку и, одернув полукафтан, скромненько присел в уголку, заказав целовальнику перевара. Кроме перевара - вещицы жутко хмельной, кою гнали чуть ли не из навоза, - никакого другого напитка в кабаке не было, что и понятно: цареву водку, квасы, медовухи - все делали из зерна, а зерна-то в нынешние времена было мало - неурожаи, голод. Вот и пили питухи что придется.
Сивоволосый служка живо спроворил новому посетителю глиняную кружку ядреного напитка и маленькую мисочку кислой прошлогодней капусты - зажевать. Больше никакой еды в кабаках не полагалось, хочешь щей похлебать - иди в корчму или на постоялый двор, а сюда не есть - пить приходят. И пьют крепко! С того питухам разоренье, а царевой казне прибыток, о том присмотрщик за кабаком заботится, не красть да питухов не обирать обещав, на чем и крест целовал, клялся, оттого - целовальник. А в помощниках у него юркие парни - кабацкая теребень - они и перевар подливают, и капустку подносят, а если кто перебрал, так и домой отведут за особую плату. Пока, правда, перебравших вроде бы не наблюдалось, рановато еще… хотя, нет, вроде бы похрапывал кто-то под лавкой, определенно - похрапывал.
За столами сидело уже десятка полтора человек, судя по одежке - мелкие купцы, припозднившиеся с торгов однодворцы, артельщики - плотники или мастеровые. Наверняка имелись и лоцманы, и матросы с баркасов, оставалось лишь их выявить да разговорить, зацепиться языками. Денег пока вроде хватало… Иван тяжко вздохнул, вспомнив это «пока». Чего душой кривить - деньги таяли, как снег жарким майским днем. Ну, на прожитье да на пропитание, положим, уходило немного, зато отбить все претензии Введенского монастыря к Митьке и Василиске стоило немаленьких денег. Да, выданное дьяком разбойного приказа серебро неумолимо подходило к концу. Приходилось экономить - еще пара недель, и, пожалуй, хоть на паперть иди христарадничать, а ведь еще дела делать да потом до Москвы добираться. Тут призадумаешься, завздыхаешь.
- Что, мил человек, вздыхаешь? - На скамью рядом с Иваном опустился здоровенный мосластый мужик с пегой всклокоченной бородой и красными мозолистыми руками. Мокрый армяк мужик так и не снял, лишь распахнул на груди и теперь дожидался служку с заказанным переваром.
- Чего вздыхаю? - Иван улыбнулся. - А грустно чего-то, да дождь, собака, льет - на улицу, носа не замочив, не выйдешь.
- Да уж, - охотно согласился мужик. - Мефодий сегодня. А на Мефодия дождь - так сорок ден дождь, примета такая.
И в самом деле, как раз сегодня был очередной церковный праздник, день священномученика Мефодия, епископа Патарского, известного на Руси как Мефодий-перепелятник. С этого дня люди, охотившиеся на перепелов, - их так и называли, перепелятники - специально наблюдали за озимыми: ежели над полем летят паутины да носится мошкара - там и будут перепела собираться, так и жди удачи охотничьей.
К столу подбежал служка, поставил с поклоном кружицу:
- На здоровьице!
- Козьма Куцее Вымя, артельный староста, - подняв кружку, улыбнулся мужик. - Ну, за знакомство!
- Иван, Леонтьев сын, торгового гостя приказчик, - в свою очередь представился Иванко. Выпили. В голове зашумело.
Козьма с укоризной качнул головой:
- Чтой-то ты мало пьешь, Иване!
- А я вообще… - Выдохнув, юноша справился с нахлынувшим опьянением. - Вообще малопьющий.
- Малыми кружечками, что ль, пьешь? - хохотнул артельщик. - Поня-а-атно.
И больше как отрезало - с выпивкой не приставал. Сам-то пил сколько хотел, а знакомца нового не неволил. Дальше, слово за слово, пошла беседа. Козьма оказался не местным, из Новгорода, однако в Тихвине бывал не впервой и многих здесь хорошо знал. Этим и воспользовался Иванко: сославшись на указ мифического купца - своего хозяина, - стал выспрашивать подробненько про лоцманов да баркасы.
- А купчине твоему в которую сторону плыть-то? - полюбопытствовал артельный староста. - По Волхову аль по Мологе да Чагодоще - к Волге?
- В Стокгольм, - негромко отозвался Иван.
- А, в Стекольны, - по-своему обозвал шведскую столицу плотник. - Знаем сей град.
- Бывал, что ли? - Юноша недоверчиво моргнул.
- И не раз, - спокойно, без всякого хвастовства, отозвался собеседник. - Нашим гостям торговым избы там ладили да амбары. Ино до осени не успели, остались и на зиму - с подрядчиком познакомились, вот как с тобой, в корчме, после и свеям домишки рубили. Энгельберт Хазер, подрядчик, хоть и лютерской веры, а человек оказался честный. На верфях подрабатывали, где корабли рубят. Ух, я тебе скажу, и кораблищи - огромные, не то что наши карбасы. Океанских плаваний суда, понимать надо!
- Так ты, чай, и лоцманов знаешь, и карбасных?
- Знаю, - Козьма улыбнулся. - Не всех, но многих. Вишь, во-он, у дальней стены, на лавочке, человечек сидит. Не, не тот, что башкой пьяной к стене привалился, другой, рядом, в немецком кафтане.
- Белобрысый такой?
- Угу. То Терентий Ухо, как раз из заморских лоцманов будет. Свести тебя?
- Давай.
- Ну, обожди немного.
Похлопав чуть захмелевшего Ивана - а захмелеешь тут, куда деться, какими бы порциями ни пил! - по плечу, Козьма Куцее Вымя вразвалочку подошел к лоцману, что-то сказал, кивая на молодого «приказчика». Лоцман Терентий проворно поднялся на ноги и чуть погодя уже сидел на лавке между Козьмой и Иваном.
- Ты его, друже, угости, - шепнул Ивану Козьма.
Юноша так и сделал: подозвал кабацкую теребень, протянул серебряную деньгу - а на все давай, петь, гулять, веселиться будем!
- Ну, вы веселитеся, - ближе к ночи попрощался Козьма, - а мне завтра на Бастрыгина амбарец достраивать да новые сени рубить. Пошел я.
- Удачи тебе, Козьма!
- И вам всем того же.
Артельный староста - хороший мужик! - ушел, сгинул в дождевой пелене, а вместо него в кабак завалило сразу пятеро - все молодые, наглые, с гнусными такими ухмылочками. В другой-то раз Иванко бы попасся - ну, не миновать драки, - а тут опьянел, расслабился, и все вокруг вдруг показались такими хорошими, родными.
- Эх, Терентий, - пьяно улыбнулся Иван. - Давай-ка еще намахнем, что ли?
- Давай, Иване, - лоцман махнул рукой. - Эй, кабацкая теребень, наливай!
И намахнули. Еще по одной, и еще… Иванко никогда не думал, что питухам вот этак весело! Всех вокруг хотелось обнять, сказать что-нибудь такое радостное или уж, на худой конец, затянуть удалую песню.
- А и споем! - обрадованно поддакнул Терентий. - Еще по одной - и споем. Запросто!
Сказано, сделано - выпив, затянули на пару:
Ух, как здорово петь оказалось! И все кругом, кажется, подпевали, когда Иванко дирижировал кружкой. Хорошо стало, благостно, и люди вокруг - уж такие хорошие, нигде таких людей больше нет. И эти пятеро… такие славные парни. Да, похоже, кроме них в кабаке больше и нет никого. Интересно, а где все-то?
- Эй вы, скоморохи, - нехорошо осклабясь, поднялся один из пятерки. - А ну, кончай гунявить, не то враз по сусалам огребете!
- Чего-чего? - глупо улыбаясь, не понял Иван. А потом и до него дошло, что вяжутся. Что ж, драка так драка, раз уж не миновать. - А ну повтори, че сказал!
- Я всякой осляти тугоухой повторять не буду, - подбоченился оскорбитель. Молодой, высокий, морда нахальная, круглая, под горшок стрижка. Под стать ему и дружки - встали, нехорошо похохатывая, подоставали ножи.
- Цыть, - оглянулся на них кругломордый. - Ножики уберите, мы с этими сопленосыми и так потешимся. А ну-ка…
Единым прыжком молодой нахал подскочил к Иванке и с размаху влепил кулаком по уху. Иван и с лавки долой. Следом за ним на пол полетел и собутыльник. Последнего, кстати, узнали.
- А, это Тереха с Белозерской - шпынь.
- Белозерские завсегда вяжицких боялись! - безапелляционно завопил кругломордый, он, похоже, и был тут вожаком. - А ну, робята, покажем этим шпыням, кто такие парни с Вяжицкого ручья! Отмутузим?
- Отмутузим!
- Верно сказал, Кирюха!
И пошла потеха. Для начала Иванку саданули в бок, потом схватили за руки, за ноги, раскачали - тут бы ему и конец, да протрезвел, вывернулся, хватил подвернувшегося под ногу сапогом в морду - вяжицкий балбес так и отлетел к стенке, заблажил, вытирая рукавом юшку.
Не давая нахалам опомниться, Иван сильным ударом сбил с ног еще одного из вяжицких и схватил скамейку… Схватил бы, отбился, да не хватило силенок - для неполных-то шестнадцати лет несподручно тяжелой скамейкой махать. Ну да ничего! Иван улыбнулся, увидев, как, выплевывая изо рта выбитый зуб, поднялся на ноги Терентий Ухо, закричал радостно:
- Эй, лоцманюга! Хватай, что под руку попадется!
Терентий схватил со стола пару увесистых кружек и запустил их в нападавших… Впрочем, те уже давно не нападали, а, встретив неожиданный отпор, очумело переглядывались.
Гляделки эти прекратил кругломордый - выхватил из-за пояса кривой кинжал, скомандовал:
- В ножи их!
И сделал первый выпад, стараясь достать Ивана. Ну, уж что-что, а фехтовать Иванко умел, спасибо разбойного приказа дьяку Тимофею, научил. Жаль вот только сражаться было нечем - вытащенный из-за голенища сапога нож хоть и длинен, а все же не палаш и не сабля, размаху того нет. Тем не менее и ножом Иванко орудовал вполне успешно - первым же выпадом раскровянил кругломордому руку. Тот заверещал и резво отпрыгнул в сторону. А другие в схватку не очень-то торопились, похоже, это были те ребятки, что только с пьяными хватки.
Криво улыбнувшись, кругломордый что-то просипел одному из своих. Понятливо кивнув, тот скрылся за дверью. Остальные четверо, повинуясь приказу вожака, встали у двери, загораживая врагам выход. Иванко и Терентий переглянулись: прорвемся? А, чем черт не шутит! И бросились бы, и, может, прорвались бы, кабы в дверях вдруг не появились шпыни: еще с полдесятка парней с дубинами!
- Бей их, ребята! - Едва завидев подмогу, кругломордый Кирюха выставил вперед нож и, злобно замычав, бросился на Ивана. Уклонившись от выпада - отбить было невозможно, лезвие вражеского кинжала неминуемо скользнуло бы по клинку и поранило пальцы, - «приказчик» бросился на пол, стараясь проскользнуть у противников между ног… и получил дубиной по руке! Хорошо, удар пришелся по касательной, вскользь, и все же от боли позеленело в глазах, а выбитый нож бессильно покатился по полу.
- Ага! - заверещал кругломордый. - Не жалей вражин, братцы!
- Эй, эй, мертвяков сами выносить будете! - предупредил целовальник.
Кирюха покривил губы:
- Не боись, дядько Петро, вынесем! Первый раз, что ли? Когда мы тебя подводили?
«Ага! - запоздало подумал Иван. - Так у них тут все схвачено. Ничего, пробьемся…»
Однако пробиться было легче сказать, чем сделать - парни с Вяжицкого ручья были настроены весьма решительно и, похоже, вовсе не собирались размениваться на шутки. На Ивана шли сразу трое - посередине кругломордый Кирюха с окровавленной рукой, а по бокам - двое с дубинками. Шли, приговаривали:
- Ну-ну, щас…
Круглое лицо Кирюхи лоснилось от пота. От парня тяжело пахло чесноком, потом и грязным, давно не мытым телом. Маленькие белесые глазки смотрели с угрозой, выпяченная нижняя губа выражала презрение, в левой руке поигрывал кинжал.
- Щас, щас… дождетеся…
И - йэх!
Обернувшись, Иванко подмигнул Терентию и бросился на левого дубинщика, а как только тот замахнулся, сразу отпрянул вправо, ударив незадачливого Кирюху ногой в живот. Послышались вопли и грязная ругань; чувствуя позади себя тяжелое дыхание лоцмана, Иванко нырнул вниз: прокатиться, ударить врагов по коленкам… и понял, что не успеет! Те просто-напросто отошли назад на полшага - катайся себе, сколько влезет, вернее, сколько позволят. А позволили немного.