Скрипнув дверью - по велению боярина петли специально не смазывали, чтобы слышно было, что кто-то вошел, - в жарко натопленную присутственную горницу заглянул слуга.
Семен Никитич скосил глаза:
- Чего тебе, Федька?
- Думный дворянин Ртищев челом бьет, батюшка. Войти похощет.
Боярин махнул рукой и язвительно прищурил глаза:
- Ну, коли похощет, так уж пусть войдет. Тем более и людишки его уже здесь, парятся.
Иван с Митькой быстро, словно нерадивые ученики, переглянулись с усмешкой: вот уж верно заметил Семен Никитич - «парятся». С такой печкой и впрямь семь потов сойдет.
Поклонившись, вошел Ртищев - высокий, сутулый, не по-московски элегантный, в длинном приталенном польском кафтане черного бархата с серебром, с накинутым поверх него опашнем, при шпаге.
- Чтой-то ты, Ондрей Петрович, все в платье поганском ходишь, - не преминул попенять Годунов.
Ртищев закашлялся.
- Сам знаешь, Семен Никитич, - хвора в груди меня, не могу тяжелое платье носить, задыхаюсь. А что шпагу с собой таскаю, так сам знаешь - многонько врагов у меня.
Боярин неожиданно засмеялся:
- То верно, многонько. Вот о врагах с тобой и поговорим. Не о твоих врагах, Ондрей Петрович, о государевых! Но - чуть опосля, - Семен Никитич хитро прищурил левый глаз и, кивнув на парней, осведомился: - Угадай-ка, чего у меня парнищи твои делают?
Ртищев тут же скривился, словно у него внезапно заболел зуб. Вообще, думный дворянин сильно сдал за последнее время, тут, видно, все в одну кучу свалилось - и болезнь, и старость, и хлопоты.
- Мертвяки, - думный дворянин усмехнулся. - Чего ж еще-то?
- Что, Ондрей Петрович? - деланно удивился Годунов. - Нешто зря твоих парней костерю?
- Меня за них костери, Семен Никитич. Значит, не тому научил, коль поймать не могут. Впрочем, не так долго еще и ловят - всего-то неделю.
- Неделю?! - Боярин едва подавил гнев. - Так за эту неделю сначала один мертвяк, а потом еще два, и каких! Первый - думного боярина Ивана Крымчатого сынок, второй - купца Евстигнеева, третий - воеводы Федора Хвалынца племянник! Сам государь живо сим делом интересуется, меня уже замучил спрашивать - когда убивца поймают? А ты - «неделя»!
- Поймаем, Семен Никитич, не изволь беспокоиться, - поклонившись, заверил Ртищев. - Даже и не сомневайся.
Боярин хохотнул:
- Да я не сомневаюсь. Знаю, что поймаете. Только вот - когда?
- В самое ближайшее время!
- Слыхали? - Приложив ладонь к уху, Семен Никитич грозно обернулся к парням.
- Слыхали, - за всех отозвался Иван. - Поймаем, как сказал Андрей Петрович, в самое ближайшее время. Животов своих не пощадим, ночей спать не будем, но этого гнусного гада выловим!
- Ну, Бог вам в помощь, - Годунов потер руки. - Идите пока… А ты, Ондрей Петрович, останься.
Поклонившись, трое друзей, ускоряя шаг, покинули жаркие хоромы «правого царева уха» Семена Никитича Годунова и со всех ног бросились к Архангельскому собору, возле которого высились обширные каменные палаты для приказных ведомств, недавно выстроенные волею царя Бориса Федоровича. Митька так торопился, что оступился на ступеньках крыльца, едва не сбив с ног какого-то отрока лет шестнадцати, серьезного, с приятным лицом и темными печальными глазами. Тот успел отскочить в сторону, а Митька чуть было не растянулся на площади - хорошо, вовремя ухватился за перила крыльца, так, держась за них, и съехал вниз, проелозив по ступенькам задом.
- Эй, вьюнош, - окликнул парня встреченный отрок. - Не ты ль потерял? - он кивнул на выпавший из-за Митькиного пояса свиток.
- Ой! - Митрий округлил глаза. - Вот я тетеря-то! Фуражная грамота! Благодарствую, мил человек, спаси тебя Боже! Иначе б чем мы лошадей кормили?
Приятели - Иван с Прохором - вернулись к крыльцу и чинно поклонились отроку. Тот с улыбкой кивнул и вошел в дверь. Позади проследовала свита… Ага, у него еще и свита.
Митька посмотрел на друзей:
- Не слишком ли низко вы тому парню кланялись?
- Не слишком, - ухмыльнулся Иван. - Поверь мне, Митя, не слишком.
- Вообще-то, именно ему мы обязаны кормом для наших коней, - смущенно заметил Митрий. - И все же - кто это? Кажется, я его уже где-то видел. На редкость приятный и серьезный молодой вьюнош, сразу видно, не из всяких там щеголей…
Иван с Прохором вдруг переглянулись и, не сговариваясь, захохотали.
- Во ржут! - обиделся Митька. - Лошадины нормандские.
- Митя, так сказать тебе, кто этот серьезный юноша, коего ты едва не сбил с ног, в неумном усердии слетая с начальственного крыльца?
- Я бы помолчал про неумное усердие - сами-то ведь не лучше.
- Не лучше, не лучше, согласны, правда, Прохор?
Прохор ничего не ответил, лишь молча кивнул, а потом, хлопнув Митрия по плечу, негромко промолвил:
- Митька, тот парень - царевич!
- Царевич?!
- Ну да - Федор Борисович Годунов. Будущий царь.
- Ох ты, мать честная! А вы не врете, часом?
- Ей-богу! Клянусь святым Обером!
- Господи… - Митька задумчиво покачал головой. - Царевич… А вроде бы неплохой парень, а?
- Все они неплохие… - начал было Прохор, но тут же замолк - Иван предусмотрительно ткнул его кулаком в бок.
- Ну, пошли, что ли? Дел у нас на сегодня - выше крыши.
Митька расхохотался:
- Уж это ты верно заметил, Иване! Дел - выше крыши. И мне почему-то кажется, что не только на сегодня.
В приказной избе - так именовались недавно выстроенные каменные палаты - парни получили для изучения все требуемые документы и, потеснив на время одного из старших дьяков, уселись в одном из присутствий - изучать.
- Жаль, мы не всех мертвяков видели, - усаживаясь на лавку, негромко посетовал Митрий. - Только последнего.
- Мне и того хватило, - Прохор покачал головой. - Поймать бы убивца - удавил бы своими руками.
- Ну, раскудахтались, словно куры, - оторвавшись от грамот, буркнул Иван. - То им не так, это… Работать надо получше, вот что!
- Главное - побыстрее, ваша милость, - съязвил Митька. - Tres vite, monsieur, tres vite!
Бумаги изучали недолго - выписали каждый себе то, что потребно, а далее разделились - каждый взял себе по трупу, в фигуральном смысле, конечно, для того чтобы, встретившись вечером на усадьбе, все можно было бы, как выразился Митька, сложить в одну картину.
- Только бы получилась она, эта картина, - вздохнул Иван и, покосившись на Митьку, добавил: - Тоже мне, Леонардо!
Трупы поделили по-честному, кинув жребий. Потом вышли из приказной избы, сели на коней и разделились. Митрий, коему достался убиенный сын думного боярина Ивана Крымчатого, направился в Белый город, Прохор - в хоромы купца Евстигнеева, на Скородом, ну а Иван - на Чертолье, на принадлежавший воеводе Федору Хвалынцу постоялый двор - сам воевода почти постоянно проживал в Ярославле.
Пока Иван скакал, погода изменилась: сияющее в небе солнышко проглотили мерзкие серые облака, задул ветер, бросая в лицо поваливший хлопьями снег. Юноша поплотнее запахнул однорядку, пожалев, что не надел еще и шубу. Пришпорив коня, по небольшому мосточку пересек Неглинную, проехал Белый город и, миновав крепостную стену, повернул налево, к Чертолью. Поначалу и здесь, как за стеною, маячили с обеих сторон высокие, рубленные в обло хоромины, отгороженные от улиц крепкими частоколами. Мела пурга, на редких прохожих из-за заборов лаяли псы. Чем дальше, тем ехать стало труднее: хоромы сменились курными избенками, какими-то заброшенными садами, оврагами, ямами; пару раз даже пришлось спешиться, осторожно провести коня под уздцы, иначе б точно угодил в припорошенную снегом ямину, на дне которой уже барахтался какой-то черт. Иван даже остановился - может, нужна помощь?
- Н-на-а-а-а! - поднявшись с четверенек на ноги, вдруг заорал «черт» - небольшого роста мужик с заснеженной бородой. - Н-на-а-а!
Пошатнулся и снова упал в снег… поднялся:
- Н-наливайте, братцы, чаши, да подай на опохмел!
Тьфу ты, господи! Иван сплюнул. Не хватало еще с пьяницей-питухом связываться. Ишь, распелся…
- Н-наливайте, братцы-ы-ы… Здрав будь, мил человек! - Ага, питух увидал-таки юношу. - Куды путь держишь?
«На кудыкину гору» - хотел было сказать молодой человек, но тут же прикусил язык: пурга-то разыгралась не на шутку, снег летел в лицо, и не видно уже было ни зги. А питух-то, скорее всего, местный. Иван улыбнулся:
- Не знаешь, где тут постоялый двор Федора Хвалынца?
- Как не знать? - Питух поднял уроненную в сугроб шапку. - На Кустошной улице, рядом с царевым кабаком… Я ить туда… и-ик… и иду. Да вот, свалился… Пожди-ка, мил человек. Вылезу - вместях доберемся.
Иван протянул пьянице руку, но помощь не потребовалась - питух довольно проворно выбрался из ямы и, почти не шатаясь, уверенно зашагал впереди, время от времени запевая песню. Все ту же - «Наливайте, братцы, чаши».
Так они и шли, продвигаясь меж сугробами и серыми покосившимися заборами, питух - впереди, а уж за ним - Иван с конем. А пурга уж так замела, так забуранила - настоящая буря, глаз не продрать от снега!
Иван протянул пьянице руку, но помощь не потребовалась - питух довольно проворно выбрался из ямы и, почти не шатаясь, уверенно зашагал впереди, время от времени запевая песню. Все ту же - «Наливайте, братцы, чаши».
Так они и шли, продвигаясь меж сугробами и серыми покосившимися заборами, питух - впереди, а уж за ним - Иван с конем. А пурга уж так замела, так забуранила - настоящая буря, глаз не продрать от снега!
- Эй! - перебивая вой ветра, закричал юноша. - Долго еще идти-то?
- Ась? - обернувшись, питух приложил ладонь к уху.
- Скоро ль, говорю, придем?
- А! Скоро, скоро… Во-он за той избой аккурат кабак и будет. Ты, мил человек, за лошадкой-то своей поглядывай - не ровен час, уведут! Чертольские тати - ловкие.
- Я им сведу! - Иван поправил висевшую на поясе плеть, но все ж таки стал оглядываться почаще.
И вовремя!
Глядь-поглядь - вынырнула из бурана чья-то жуткая рожа в заснеженном армяке. Оп! Потянулась рука к поводьям…
Недолго думая, Иван огрел ее плетью.
- Ай! - четко произнес тать и тут же скрылся за ближайшей избою.
Юноша погрозил ему вослед кулаком:
- Ужо, смотри у меня!
И едва не напоролся на застывшего на месте пьяницу.
- Пришли, слава Богу, - радостно поведал тот. - Эвон, «Иван Елкин».
Иван разглядел маячившую саженях в пяти впереди избу с прибитыми над крыльцом еловыми ветками - знаком «государевых кабаков», по этой примете прозванных в народе «Иванами Елкиными».
- Ну, мил человек, пошли погреемся!
Питух решительно зашагал к крыльцу.
- Постой, - крикнул юноша. - Что с конем-то делать - боюсь, украдут.
- А, - обернувшись, питух махнул рукой. - Кабацкую теребень попросишь - присмотрят.
- Ну, разве что…
Недоверчиво шмыгнув носом, Иван покрепче привязал коня к коновязи и вслед за своим провожатым вошел в кабацкое чрево.
Пахнуло, ожгло застоялым перегаром, прокисшими щами, гнилой капустою и еще чем-то таким, кабацким. Вообще-то, в кабаках особой закуски не полагалось: не корчма, сюда ведь не есть - пить приходили. Но все ж Иван углядел на длинном столе миски с каким-то черным месивом - то ли с капустой, то ли с черт знает чем. Выпив, питухи брали месиво пальцами и, запрокинув головы, с хлюпаньем отправляли в рот. Юноша брезгливо поморщился.
- Вона, туда, в уголок присядем, - питух дернул парня за рукав. - Тамо почище будет.
В углу, за низеньким столиком, и впрямь было почище, но и потемнее - горящие (вернее сказать - чадящие) сальные свечи имелись только на «главном» столе.
Вынырнувший, словно черт, неизвестно откуда, целовальник с прилизанными патлами без лишних слов поставил на стол глиняный кувшинец и две деревянные чарки.
- Капусточки принеси, Мефодий, - усевшись, попросил питух и повернулся к своему спутнику. - Я - Михайло, Пахомов сын, человеце вольный.
- Иван, - представился юноша, о своем социальном положении он пока предпочел умолчать. Так, пояснил неопределенно, что, мол, тоже из вольных людей. Правда, после чарки не удержался, съязвил: - В немецких землях считают, что у нас вообще вольных людей нет. Все - от боярина до крестьянина - холопи государевы.
- Так-таки все и холопи? - Михайло посмотрел на собеседника с хитроватым прищуром. - Ну, допустим, дворяне да дети боярские - понятно, от царя-батюшки зависят. Захочет - отберет землицу. Бояре - те наполовину, у них ведь, окромя вотчин, и поместья имеются… О холопях не говорю, о заповедных летах да беглых - тоже… А вот казаки? А купцы? Артельщики? У них-то совсем нет хозяина, кроме самих себя.
- Однако, прав ты, похоже. - Иван еле скрыл удивление и повнимательнее присмотрелся к новому знакомцу - больно уж правильной оказалась его речь, слишком уж философской для простого пьяницы.
- Выпьем, - Михайло плеснул в чарки водку.
Юноша, конечно, предпочел бы вино, но сильно подозревал, что в подобном заведении никаких других напитков, кроме водки, не водится - приходилось пить, что дают.
Выпив, Иван поморщился, занюхал рукавом.
- Не боись, Иване! - похлопал его по плечу новый знакомец. - Целовальник здешний, Мефодий - давний приятель мой, перевар не подсунет. Ишь, водочка-то - как слеза! А ну, намахнем еще по одной!
- А квасу у них, случайно, нет? - негромко осведомился Иван. - Ну, для запивки.
Михайло хитровато улыбнулся в усы:
- Может, для кого и нет, а для нас завсегда найдется! Гришка, эй, Гришка! - он поманил к себе кабацкую теребень-служку - рыжего и веснушчатого отрока с хитрым лицом пройдохи.
- Что угодно, дядько Михайло? - подбежав, угодливо изогнулся служка. - Водочки? И это… - Он оглянулся и перешел на шепот: - Хозяин сказал: только для дорогих гостей - грибочки соленые есть. Принести?
- Квасу принеси, - ухмыльнулся Михайло. - Ну и заодно, черт с тобой, грибочков.
- Исполню в един миг.
Гришка умчался и весьма быстро нарисовался вновь - принес и грибочков, и квасу.
- Ну, Михайла! - аппетитно похрустев груздем, восхитился Иван. - Ты прям волшебник, колдун!
- Вот с ворожеями ты меня не путай, - обиженно отозвался Михаил. - Я их на дух не переношу, особливо после того, как в лихую годину они человечьим жиром торговали - для всяких снадобий.
- Неужто человечьим? - Юноша недоверчиво скривил губы.
Его собеседник размашисто перекрестился:
- Вот те крест!
- А жир этот они с кого брали?
- Так время-то какое было, вспомни! Голод! Ладно кошек - навоз ели, кору. Мертвяки на Москве друг на дружке валялись - бери, не хочу.
Михайло быстро наполнил чарку и одним махом выпил. Захрустел грибочками:
- Эх, хорошо!
Странный он был, этот Михайла. Одет неважнецки - рваный зипун, армячишко, треух, - но глаза смотрят вокруг с этакою циничной насмешкою, а речь питуха, несомненно, речь умного человека. Видать, он знавал когда-то и иную долю, нежели валяться по пьяному делу в сугробах, быть может - да скорее всего! - имел небольшое поместьице, потом разорился, запил. Ой, много таких дворян да детей боярских по всей Руси-матушке мается, много. Одним уже и на войну не с чем идти - коня нет, людишек, вот и подаются в пищальники, а кто и вообще - в холопы к сильному боярину запродается! Недаром государь особый указ издал, запретил обнищавшим дворянам верстаться в холопы. А тем, бедным, куда деваться? Кушать-то хочется, да и семьи кормить надо. Тут либо в холопи, либо в тати. А еще можно к самозванцу, на юг, податься…
Михайло быстро приметил грустное настроение собеседника:
- О чем задумался, парень?
- О доле нашей тяжкой, - признался Иван. - Я ведь вижу, ты из дворян…
- С чего бы?
- Больно уж говоришь умно да правильно. Я ведь и сам из детей боярских, а рыбак рыбака…
- …видит издалека, - Михайло мрачно усмехнулся. - Выпьем!
Иван придержал чарку:
- Погодь. Поговорим хоть немного. Да ты не бойся, я не соглядатай какой…
- А я и не боюсь, - пожал плечами питух. - Поди меня на Чертолье сыщи… А отсель на правеж еще никого утянуть не удавалось. - Михайло совершенно трезво прищурился. - Так о чем разговор будет? Ты не смотри, я ведь не пьян еще. А что в яму попал - так туда в такую пургу кто угодно угодить может.
- А песни чего орал?
- Для куражу.
- Ну, вот что, Михайла… - Иван помолчал, лихорадочно соображая, как половчей повернуть разговор в нужное русло. Наконец сообразил, улыбнулся. - Хочу к воеводе Федору Хвалынцу в войско наняться. Знаешь такого?
- Знаю, как не знать? - усмехнулся Михайло. - Так он далеко, в Ярославле.
- Неужто в Москве от него никого нет?
- В Москве? Племянник него, Егорий, делами дядькиными на Москве занимался, да только ты, парень, к нему опоздал.
- А что такое?
- Да третьего дня убили Егория, да еще как-то премерзко… - Михайло оглянулся вокруг и понизил голос: - Говорят, на теле живого места нет - все истерзано. Эх, такой парень был! Богат, красив, статен. И молод - всего семнадцать годков. Казалось - все дороги открыты, жить бы да жить, ну или умереть с честию на поле брани! Но не так вот, как помер…
- А что, убивцев не поймали еще? - осторожно поинтересовался Иван.
Собеседник усмехнулся:
- Ага, поймаешь, как же! Говорят, и не человек это был, убивец-то! Упырь, волкодлак! Оборотень диавольский! Вот я и пел в яме-то: говорят, они, упыри-то, шуму да веселья, да громкого слова не любят.
- Вон оно что, - задумчиво кивнул Иван. - И что, как убили, никто не видел?
- Ясно, не видели… Снегопад тогда был, а Егор, вишь, домой откуда-то возвращался - у Хвалынца хоромы на Черторые и постоялый двор, - вот и захотел спрямить путь оврагом… Там и смертушку свою отыскал.
- Угу… - Иван задумался. - А откуда Егор возвращался?
- Из Кремля, говорят. К какому-то важному боярину за новым назначеньицем ездил. А ты чего спрашиваешь-то?
- Так. Любопытно просто. Ну, что ты сидишь, Михайла? Давай наливай.
После полудня пурга утихла, в небе показалось солнышко, а выпавший снег вдруг стал золотистым, пушистым, искрящимся. Любо-дорого было ехать! Вывалившая на улицу ребятня с криками неслась в санках с черторыйских горок, где-то играли в снежки, где-то пытались лепить снежную бабу - только вот беда, снег был сухой, не лепился.