- Для того законы хорошие нужны, Иване. Чтоб уверенность была, что это самое завтра вообще настанет! Вспомни, что два года назад здесь творилось, когда люди людей ели? - Митька вздохнул. - А ты говоришь!
- Я не говорю, друже. Мечтаю. Государю купечество поддержать бы, торговцев, артельных, мастеровых - вообще всех тех, кто своим умом живет, милостей царских не дожидаясь. Бояр поприжать, чтоб не своевольничали…
- Ага, прижмешь их, как же!
- Грозный же прижал!
- Так то Грозный… А наш Дмитрий, мне кажется, слишком уж добрый царь. Говорят, Шуйских простил! Самых своих вражин ярых!
- Да-а, - задумчиво кивнул Иван. - Когда Петра Тургенева с людишками его пытали да казнили, государь сам не свой был, зарок себе дал - никого больше в России-матушке смертию не казнить! Об том мне князь Михайла рассказывал… Он ведь тоже из Шуйских… И - на тебе, при царской особе - мечник! Государь ему доверяет.
- Государь… - обернувшись по сторонам, Митрий понизил голос. - Слышь, Иване… Все спросить хочу - не решаюсь… - Парень замялся.
- О грамотах? - понятливо усмехнулся Иван. - Тех, что из монастыря Сен-Мишель выкрали… Дмитрий говорил - фальшивые они, помнишь?
- Угу… А если… - Митька еще раз оглянулся и говорил уже так, что было еле слышно слова.
- А если не фальшивые? - Молодой дворянин чуть приподнялся в стременах, улыбнулся. - И что с того, Митька? Теперь-то какая разница? Дмитрий-то уже коронован! Законный государь. И что с того, что, может, обман все и прав он на престол никаких не имел? Что, у Бориса Годунова большие права были? Но ведь царствовал же, и не так уж плохо… просто не повезло ему. А Дмитрий, мне кажется, не самый плохой царь, правда, не без недостатков. Да ведь один Бог безгрешен! Дмитрий же старается править по чести. В приказах порядок навел, жалобы людские самолично - два раза на седмице - разбирает, со всеми запросто - ну, это ты и сам знаешь. Университет собирается открыть - так что мы с тобой, Митрий, скоро московскую Сорбонну увидим! Ну, расточителен, правда, и не без щегольства… И по девкам… Помнишь, я рассказывал, он с князем Михайлой в лупанар, в кибитки приезжал к веселым девкам? Да разве ж то большой грех? Тем более молод государь, не женат. Ты французских королей вспомни! У каждого, окромя жены, еще с десяток любовниц, а то и больше! И все об том знают, и ничего, еще больше своего государя любят.
- Не забывай, у них вера другая, - возразил Митрий. - Да и привык народ русский, что государь - навроде Господа Бога. А значит, святым должен быть, безгрешным. Иначе не примут… Вот и Дмитрий… После обеда не спит, обычаи православные нарушает… Что с того, что хороший царь? И в самом деле, хороший, да вот только, кажется, не воспримет его люд московский. Царь царем должен быть - жестоким, кровожадным, чтоб все боялись!
Иван вздохнул:
- То верно. Жаль, не знаем мы других стран обычаев. Отринули в благоглупой своей гордыне: мы, дескать, Третий Рим, а остальные все нам и в подметки не годятся. Нет чтоб чему доброму поучиться - не грех ведь и в России университеты открыть, Академию Наук даже! О том и государь неоднократно боярам говаривал, невежеством упрекая!
- Зато они его и терпеть не могут… Говорят, латынянам продался.
- Говорить все можно… Глазам своим верь - не слухам. Ну, костел разрешил, так ведь католиков на Москве много, должны ж они где-то молиться? Вон лютерские немцы храм выстроили, а католики чем хуже? А что в католическую веру народ русский будут переводить - то ложь несусветная, к тому ж и неумная. Дмитрий что же - совсем без мозгов, задумать такое? Ну, деньги из казны тратит, оно, конечно… Казакам да наемникам заплатил честно - до сих пор все пропить не могут. А вот города русского ни одного никому не отдал! Даже крепостицы малой… А говорили… Нет, Митрий, я так мыслю - не самый плохой государь Дмитрий, даже получше многих! И мысли у него правильные. А что щеголь да бабник… Так ты Анри французского вспомни!
- Да, - Митрий кивнул. - Непросто сейчас государю. Трон занял недавно - ни с кем нельзя ссориться - ни с наемниками, ни с казаками, особливо - с боярами, их он зря раздражает.
- Да не раздражает… Вон и Шуйских простил, и всех, кто при Борисе в опале был, из ссылок вернул… Думаю - зря, наверное. Чиновную сволочь прижал - молодец, а вот с боярами-то потруднее будет.
- Эвон, смотри-ка! - Митрий кивнул вперед, на мчащегося во весь опор всадника в красном польском кунтуше с золоченым шнуром. Парни едва успели отвернуть лошадей… А всадник вдруг взвил коня на дыбы, обернулся:
- А! Эвон кто тут ездит!
- Государь! - разом прошептали приятели и от неожиданности поклонились на французский манер - не слезая с коней, лишь сняли шапки.
- Вот, правильно! - улыбнулся Дмитрий. - А то надоело уже: куда ни придешь, все в ноги кидаются да лбом об землю бьются. Прям ужас один! Дикие какие-то люди… И эвон… - Он с силой ударил ногой в забор, отчего сразу же повсюду залаяли псы. - Оград настроили, собак завели - не подойди, не сунься! Святая Богородица дева, как же я ненавижу эти московитские заборы! Кажется, здесь повсюду они, повсюду - и на улицах, и в сердцах, и в душах. Разрушил бы, приказал… да понимаю - рано. Порядок в городе нужно установить, всех лиходеев, разбойников выловить - да на далекие севера, в Югру, в Пермь, повыслать. Вот, кстати, как Земский двор себя чувствует?
- Да ничего, государь, - друзья опять поклонились. - Служим.
- Ошкуя поймали? Что удивляетесь? О том уж вся Москва давно судачит.
- Э… ловим, государь.
- Долго, парни, долго! Смотрите, ужо, не пожалую… Не посмотрю на знакомство… Ох эти заборы! - Дмитрий вдруг застонал и обхватил голову руками. - Ох эти души московские… Закоснели в чванстве своем, и переделать их - никакой жизни не хватит.
- Главное начать, государь, - негромко произнес Митрий.
- Что ты сказал? - Царь вскинул глаза и вдруг улыбнулся. - Ах да, начать… Ну, конечно, кто же, если не я?
Дмитрий, казалось, смеялся, но темно-голубые глаза его смотрели серьезно, строго.
- Вы ловите, ловите ошкуя-то, - поворачивая коня, напомнил он. - Я Овдееву накажу, чтоб каждодневно докладывал. Ну и прочий лихой люд забывать не надо - разбойников, прохиндеев, мошенников. Целыми шайками уже на Москве орудуют и живут, говорят, припеваючи. Выловить и пересажать! - Царь нервно махнул рукой. - Всех! Впрочем, это не вам, начальникам вашим заданье. Эх… День-то какой славный! И солнышко, и не жарко. И чего безлюдно так? Спят все, что ли?
Иван улыбнулся:
- Вестимо, государь, спят. Как же не поспать после обеда?
- Хм, спят они… - Дмитрий презрительно усмехнулся. - А вы что же не спите?
- А у нас дел невпроворот, некогда.
Царь вдруг расхохотался:
- Вот и мне некогда. А все остальные, видать, все успевают… Либо ни к чему не стремятся. А потом жалуются - бедно, мол, живем, обнищали все, подачек от государства просят. Эх, приучил Годунов! А вы не спите, а пошевеливайтесь - тогда только из нищеты и выберетесь… Ну, погодите! - повернувшись в седле, Дмитрий погрозил плеткой заборам. - Дайте срок, ужо расшевелю ваше сонное царство! И заборы сроете, и клумбы-цветники разобьете, и детей в университеты отправите… а то и за границу. Вот, кстати, вы ж, кажется, в Сорбонне учились?
- Да, государь.
- Вот и заходите ко мне, скажем… ммм… на той неделе! Поговорим. А пока - прощайте, некогда с вами.
Стегнув коня плетью, царь ускакал, разбрызгивая грязь по заборам. А приятели, переглянувшись, подозвали пробегавшего мимо парнишку:
- Эй, паря, где тут хоромы Гермогена Ртищева?
- Это парсунника-то? - ковыряя в носу, переспросил мальчишка. - А эвон, где ворота нараспашку. Вы заходите без опаски - собаки там нет… Зато есть сторож с пищалью, коль с воровством каким пришли - выпалит! - Парень с уважением покачал головой. - Третьего дня Петруху Драчливы Руки прострелил насквозь. Так и помер Петруха-то, кончился. А хотел, вишь ты, дровишек украсть да пропить. Не наш он был, Петруха-то, с Остоженки, наши-то все Гермогена-парсунника знают - уж никто за ворота не сунется. Да и брать у него нечего - злата-серебра не нажил, все на парсуны свои извел.
- На парсуны… - задумчиво повторил Митька. - Знать, хороший человек Гермоген. Художник!
«Хороший человек» проживал в хоромах небольших, но славных, из аккуратно рубленных в лапу тесаных бревен. Две избы на подклете соединялись переходом - сенями, к которым было пристроено высокое резное крыльцо с галереей, к сеням же примыкала и высокая - в три этажа - повалуша, или светлицы, как ее называли по-новому. Кому спальня, кому крепость, а здесь, судя по большим стрельчатым окнам, - художественная мастерская. Все строения были крыты дорогим смоленым тесом, более дешевая дранка использовалась лишь для амбара и бани. Во дворе чисто, чинно, никакой живности - гусей, кур, уток - не видать, как и не слышно, чтобы где мычали коровы либо блеяли овцы.
- Кто такие, зачем? - Едва приятели заглянули во двор, сидевший на галерее седенький мужичок без лишних слов наставил на них длинный ствол увесистого, узорчато изукрашенного ружья - мушкета - с недешевым кремневым замком.
- Иван Леоньтев сын с Дмитрием, приказу Земского служилые люди, к господину Гермогену Ртищеву по важному делу.
- Господин Гермоген давно уже не принимает никого ни по каким делам, - улыбнувшись, поведал сторож. Он говорил по-русски довольно чисто, но все равно чувствовалось, что это не был его родной язык. И борода не русская - небольшая, аккуратно подстриженная, остренькая, - да и одет в короткий польский кафтан.
- Не принимает? - усмехнулся Иван. - А ты, мил человек, передай, что мы служили с его покойным братом, думным дворянином Андреем Петровичем!
- Вы - люди Андрея Петровича?! - положив на лавку пищаль, изумился старик. - И - по важному делу?
- По важнейшему!
- Телеша! Эй, Телеша! - обернувшись к двери, громко закричал сторож.
- Чего, дядюшка Джон? - Выскочивший на зов парнишка на вид лет четырнадцати - светленький, темноглазый, шустрый - с любопытством уставился на гостей.
- Лети наверх, доложи господину - пришли с Земского двора, двое, покойного Андрея Петровича сослуживцы…
- Не надо никуда бежать. - На опоясывавшую светлицу галерею вышел осанистый седобородый старик в теплом бархатном кафтане, накинутом поверх потертого камзола, вполне европейского по покрою, и сурово посмотрел вниз. - Андрея, говорите, люди? Пошто пожаловали? Что, Овдеев ваш послал?
- Нет, у нас дело личное.
- Личное? - Старик махнул рукой и закашлялся. - Ну, дьявол вас раздери, поднимайтесь!
Парни вошли и тут же застыли, удивленно выкатив очи, - все стены просторной светлицы были увешаны парсунами… впрочем, какими там парсунами? Парсун - сиречь портретов - как раз было немного… Картины! Самые настоящие картины в резных рамках! Пейзажи, несколько напоминающие нормандские, море, целые морские сражения. Вон какой-то огромный корабль - галион - с испанским красно-желтым «крепостным» флагом повернулся высокой кормой к целой своре юрких суденышек, на мачтах которых трепетали леопарды, золотые королевские лилии и красный крест Святого Георгия на белых, рвущихся ветром полотнищах. И - здесь же, в углу - замок-гора, французское рукотворное чудо!
- Красиво как! - восхищенно прошептал Митрий. - Господи, это ж Мон-Сен-Мишель!
- Бывали в иных странах? - Хозяин хором окинул гостей пристальным взглядом.
- Бывали, - кивнул Иван. - Ну, брате ваш, Андрей Петрович, верно, про нас рассказывал…
- Андрей про свою службу никогда не рассказывал. - Старик нахохлился, сразу сделавшись похожим на какую-то хищную птицу. - Да и не должен был, все ж не его - государевы тайны. Впрочем, про вас я, кажется, слышал… Ну-ко, назовитеся!
Парни торопливо представились.
- Так-так, - покряхтел хозяин. - Значит, ты - Иван, а ты - Митрий… Постойте-ка, кажется, у вас еще третий должен быть?
Митька тряхнул головой:
- Ну да - Прохор. Только он сейчас не пошел - дела.
- Ну, присаживайтесь, коли так, - милостиво кивнув, старик покричал: - Телешка! Телеша!
Чуть скрипнув дверью, возник шустроглазый отрок:
- Звал, господине?
- Звал, звал… Вина гостям принеси… Впрочем, нет - рому!
Усадив гостей на широкую лавку, старик отодвинул от стены резной столик и с видимым облегчением уселся в широкое кресло:
- Сейчас выпьем… Расскажете, зачем пришли. Что-то не верю я, что просто навестить старика да о брате убиенном вспомнить.
- Убиенном?! - едва не опрокинув столик, разом вскочили оба. - Так Андрей Петрович, что…
- Вот именно, - грустно оборвал их старик. - Кашлял он, правда, сильно, что верно, то верно, но умер быстро, можно сказать, в един миг. Едва проснулся - и сразу умер. Думаю - яд.
Ребята переглянулись:
- А он что-нибудь ел с утра или пил?
- Ну, пил, конечно. И квас всегда на ночь брал, малиновый, из сушеных ягод.
- В доме были чужие?
- А-а-а, - отмахнулся Гермоген. - Вот и мы с Джоном на слуг подумали. Не сразу, конечно, уже потом, когда разбираться стали. Я уж говорил Овдееву - дескать, странно брат умер, а он лишь усмехался да отмахивался - хоромы, говорит, на пустом-то месте не стройте. Какие, мол, доказательства? А какие у нас доказательства? Так, одни домыслы. Ну, вот чувствую я - не сам по себе умер брат, царствие ему небесное!
Хозяин, а следом за ним и гости перекрестились.
- На Троицу заезжали на погост… помянули, - тихо произнес Иван. - Хороший человек был Андрей Петрович, земля ему пухом.
- Так вы что-то говорили о доказательствах? - встрял Митька.
- Скорее - об их отсутствии, - грустно засмеялся старик.
А Митрий не отставал:
- И все же? Ведь что-то ваше подозрение вызвало? Окромя внезапности смерти.
- Да вызвало… - Хозяин задумался, поглаживая бороду. Бесшумно вошел Телеша, слуга, расставил чарки и нехитрую снедь. Выпили. Ром оказался крепок, Иван с Митрием схватились за горло.
- И где только вы такое питье достаете, Гермоген Петрович? - отдышавшись, поинтересовался Митька. - Чай, иноземные корабли в Москву не ходят.
- Корабли-то не ходят, - посмеялся Гермоген. - Да англичан - аглицких немцев - хоть пруд пруди. Вот приносят по старой памяти. Я ведь у них, при Елизавете еще, много служил…
- Ага, - задумчиво протянул Иван. - Так это, значит, вас царь Иоанн в Англию направил?!
- А ты откель знаешь про царя-то?
- Да слышал. И про посольство ваше - тоже.
- Гляди-ко! - Старик покачал головой. - А я-то думал - все в тайне глубокой было. Ох-хо-хо… Сказать по правде - теперь уж можно - государь Иоанн Васильевич убежище себе присматривал в Англии… все бояр своих же пасся! Что смотрите? Я уж теперь что хочу, то и говорю - возраст позволяет. И так уже зажился на этом свете… хотя вполне мог бы висеть на какой-нибудь испанской рее!
- Вы про доказательства обещали сказать, - поспешно отставив чарку, напомнил Митрий.
- Да не про доказательства, - Гермоген с досадою тряхнул бородой. - Про сомнения - лучше так сказать.
- Сомнения, - еле слышно повторил Иван. - Потому-то Овдеев вам не поверил. Все время твердит - не верьте чувствам, ищите прямые доказательства.
- Ну, так что за сомнения? - нетерпеливо дернулся Митька. - Расскажите, Гермоген Петрович, чего уж… Раз уж начали…
- Да, - поддержал дружка Иван. - И в самом деле, расскажите! Может, и мы засомневаемся…
Неожиданно поднявшись, Гермоген прошелся по светлице, и показалось, что в выцветших глазах старика на миг мелькнула слеза. Впрочем, повернувшись к друзьям, он заговорил уже совершенно спокойно и строго.
- Брат вернулся в тот день поздно, после вечерни, - усевшись обратно в кресло, Гермоген пригладил бороду. - На дворе уже было темно, мела метель, и в горницах стоял холод: ветер быстро выдувал тепло. Брат быстро прошел в свои хоромы - в левую часть дома, даже не спустился трапезничать, хотя любил посидеть на ночь со мной и моим старым слугой Джоном. Джон, кстати, варит отличный глинтвейн - сим глинтвейном Андрей лечился от кашля, причем довольно успешно. Обычно мы так и сидели - пили, разговаривали, грелись у печки… А в тот вечер было не так, совсем не так - слишком уж быстро брат поднялся к себе… Потом прислал служку, Телешу, попросил свинцовый карандаш и лист бумаги… знал, конечно, что я рисую, да и сам, бывало, делал наброски, весьма даже недурственные… Ночью я выходил во двор, видел - в горнице брата до утра горела свеча. А утром он внезапно умер! О мой бедный брат…
Горестно вздохнув, старик перекрестился.
- Посмотрите, - встав, он подозвал ребят к увешанной картинами стене, - вот это я потом нашел среди других рисунков. Портрет - парсуна, - только не поймешь: человек или зверь?
Парни подошли ближе и вздрогнули: на небольшом - в четверть листа - карандашном рисунке был изображен сидевший за столом человек, судя по одежке и перстням на пальцах - боярин или богатый купец, в домашнем зипуне с узорчатым шнуром-канителью и накинутом поверх кафтане. Коренастый, сильный, мускулистый - так можно было охарактеризовать весь, так сказать, экстерьер, но вот старый был человек или молодой, угадать было невозможно - вместо лица, распахнув пасть, скалилась жуткая медвежья морда!
- Ошкуй! - переглянулись ребята. - Ошкуй.
- Что? - старик обернулся. - Узнали, что ли?
- Да нет, - почесав голову, усмехнулся Иван. - Разве ж тут узнаешь? А поближе посмотреть можно?
- Да смотрите. - Гермоген пожал плечами и, подойдя, распахнул дверь. - Жалко, что ли. Только вот, извиняйте, с собой не дам - последняя о брате память. - Выглянув в сени, он тут же прокричал: - Телеша! Телешка! Давай, неси квасу.
И квас был тут же доставлен. В сей же миг.
А парни, не торопясь, рассматривали парсуну, стараясь не упустить малейшие подробности. Точно так же, как когда-то Ртищев учил проводить обыск - слева направо, от краев к середине. Скупыми мазками был изображен интерьер - угол изразцовой печи, небольшой иконостас с лампадой, оконце. А на стене, наполовину закрытая головой сидевшего за столом ошкуя, картина… пейзаж с ветряными мельницами. Вообще, подобное в русских домах пока было редкостью… исключая, конечно, Тихвин, Новгород и прочие приграничные городки.