- А! - вдруг рассмеялся Митрий. - Галдяй Сукин лошадь казенную потерял.
- Как потерял?
- А так… Ездил, говорит, на пожарище… Пока видоков опрашивал - свели. А кто свел - не знает.
- Ну, дела-а… - Иван едва сдержал смех. - Ладно, утешу потом Галдяя. Ты про англичанина говорил?
- А, да, - Митька взъерошил рукой волосы. - В общем, с приказчиками мы говорили долго - и о лесе, и о пеньке, и о льне, - договорились почти о продажах, за Смитом только дело осталось… А какое выгодное дело, Иван! Эх, были б лишние деньги… Слушай, а давай - в компаньоны! Жалованьем скинемся, Прохора еще возьмем, и…
- Давай-ка, Митя, о лесе после поговорим. Сейчас - о картине. Узнал что?
- Да, о картине, - оторвался от радужных планов Митрий. - И эту картину я видал - висит в кабинете хозяина, Джерома Смита, мне ее специально старший приказчик показывал - я ж еще любителем парсун сказался: «Как, и ваш хозяин их собирает? Вот славно-то! А можно взглянуть? Ну, хоть одним глазком». В общем, взглянул. Кабинет большой, справный, печи круглые, с изразцами, - но там на них не тюльпаны, а какие-то хоромы, замки. И картина на стене не одна - множество. Пейзажи, портреты… Та, которая с мельницами, в уголке висит скромненько.
- Значит, не Джером…
Митрий задумчиво почесал за ухом:
- Погоди, Иване. Тут так, с маху, не решить. Хорошо бы еще выяснить, не делал ли кто с тех картин списков. Ну, копий, как их французы называют. Признаюсь, эта мысль мне уже позже пришла… Ничего, выясню… Так, теперь - о Никодиме Рыле. Тот тоже оказался в отъезде, в Каргополе, но супружница его показала, что картину Никодим покупал, но не для себя, а в подарок какому-то важному чину, какому - она не ведает. Ничего, вернется Никодим - расскажет!
- А когда вернуться должен?
- Да через месяц.
- Добро. Выясни. - Иван покосился на дверь - в коридоре по-прежнему шумели. - Да что же они орут там?
- Ясно что - над Галдяем насмехаются. Лошадь-то он проворонил.
Встав с лавки, Иван заложил руки за спину и прошелся по горнице:
- Что-то Прохора долго нет.
- Ничего, явится, - Митрий махнул рукой и задумался.
Какое-то время в горнице стояла тишина, прерываемая лишь раскатами хохота за стеной и в коридоре. Иван подошел к окну, полюбовался на оранжевый закат с длинными черными тенями соборов и башен, потянулся и, взяв с подоконника кувшин, налил в стоявшие там же кружки квасу. Протянул Митьке:
- Будешь?
- Благодарствую. - Парень долго пил, а когда напился, поставил опустевшую кружку на стол и, хитро прищурившись, посмотрел на Ивана. - Иване, а у тебя рублев десять не будет?
У Ивана было не десять, а куда больше, и хитрый Митька об этом был прекрасно осведомлен. Потому и спрашивал.
- А на что тебе такие деньжищи? - удивленно осведомился Иван.
- Да так… - уклончиво отозвался парень, потом не выдержал, усмехнулся: - Лесопильную мельницу на Тихвинке-реке хорошо бы поставить. Я уж с англичанами договорился - на паях, а потом и сами выкупим.
- Мельницу? Лесопильную? - ахнул Иван. - Ну, ты и авантюрист, Митька! А пошто в Тихвине?
- Оттуда бревна вывезти легче - по рекам сплавить иль на баркасах-насадах. Да и лесок один на примете имеется. Хороший такой лесок… и недалеко. На Москве-то, чай, уж все леса поделены - боярские либо царские, либо там, где ни рек, ни дорог нету.
Иван задумчиво посмотрел на приятеля:
- Знаешь, Митька, почему я тебе эти деньги дам?
- Потому что я тебе - брата вместо.
- Не только поэтому… - Юноша неожиданно улыбнулся столь светлой и лучистой улыбкой, что Митрий даже не сомневался, кому она предназначена. Не ему - Василиске, сестрице. - Видишь, Митя, ведь получается, что ты у Василисы - един прямой родственник, тем более - мужеска пола… И лесопилка эта, вернее, часть доходов с нее Василиске вроде как приданое будет. Ну, а прогорим - уж останется бесприданницей, всего-то и дел!
- Ну, Иване, - выслушав, восхищенно присвистнул Митрий. - Ну, голова.
Иван ухмыльнулся:
- Ты, кстати, как деньги в Тихвин доставлять думаешь?
- Векселем. На имя отца Паисия, судебного старца.
- Да, уж этому человеку доверять можно. Вот кого бы в отцы посаженые, жаль, далече он. Да и монах.
- Есть у меня один шустрый отрок, - продолжал тему Митрий. - Человек надежный, его с векселем и отправлю.
- А деньги в вексель где переводить будешь?
- Как это - где? У англичан, вестимо.
- А что, англичане и в Тихвине есть?
- А они, Иване, по всей России-матушке есть, если ты не заметил.
Оставив Митрия разбирать челобитные - ох уж, и утомился же от них за день! - Иван, в ожидании Прохора, отправился навестить Галдяя Сукина. Незадачливый подьячий был обнаружен им в людской горнице, в компании непосредственного начальника - дьяка Ондрюшки Хвата.
- Поклон тебе, Ондрей Василич! - входя, шутливо бросил Иван. - Чего домой не идешь, поздно ведь?
- Здоров, Иване! - дьяк дернул бородкой. - Уйдешь тут, с этакими-то обалдуями! - Он с презрением кивнул на поникшего головою Галдяя, скромно стоявшего в уголке. - Лошадь, вишь, увели у него. Про между прочим - казенную! - Ондрюшка вновь повернулся к подьячему: - Так, может, ты ее пропил?
- Не-е, господине… Не пью я.
- Не пьешь? - Дьяк подскочил к несчастному парню ближе и схватил за волосы. - А ну, дыхни!
Понюхал… и отошел разочарованно-устало. Присел на угол столешницы:
- Признайся - в кости проиграл?
- Не…
- В колпачки у шпыней рыночных?
- Как можно?
- Иль в новомодную игру - карты?
Галдяй грустно вздохнул и еще больше поник головою. Чуть оттопыренные уши его горели пожаром.
- Ну, вахлак! - Ондрюшка Хват погрозил парню кулаком. - Ну, погоди у меня… - Он обернулся к Ивану, пожаловался: - Не знаю, что с ним и делать.
- Так что делать? Пусть за лошадь платит - хоть в течение года, что еще-то? - Иван вдруг хохотнул. - Ладно лошадь, в Каменном приказе, рассказывали, лет пять назад приказную избу украли!
- Как так - избу? - заинтересовался дьяк. - Чтой-то я такого случая не припомню… Хотя, нет, вспоминаю смутно…
- Они там только новый сруб поставили, вечером. Утром приходят - нет сруба! За ночь украли, разобрали по бревнышку.
- Да… - Ондрюшка Хват вновь подошел к Галдяю и без замаха ударил кулаком в грудь. Подьячий скрючился, застонал. - Повезло тебе, паря, - усмехнулся дьяк. - Ежели б не лошадь, избу проворонил, прикинь - сколько б тебе платить?!
Поболтав еще немного, Ондрюшка засобирался домой. Проводив его до крыльца, Иван придержал за рукав скорбно бредущего следом подьячего:
- А ну-ка, пошли ко мне. Поговорим.
Заведя Галдяя в горницу, кивнул на лавку:
- Садись. Квасу испей.
Оторвавшийся от челобитных Митрий с любопытством уставился на подьячего:
- Что, коняку твоего нашли?
- Не, господине…
- И черт с ней, с конякой, - отмахнулся Иван. - Давай-ка лучше о деле. Опросил кого, выяснил что-нибудь?
- Опросил, - с готовностью закивал Галдяй. - Это… соседей… и слева, и справа, и протчих, и это… еще прохожих, вот…
По тому, как торопливо перечислял подьячий, по его бегающим глазам, Иван тут же понял - врет. Никого он не опрашивал, ну, разве что совсем случайных прохожих.
- И что видоки показали?
- Это… Показали, что сгорели все.
- Ну, ясно, - хмыкнул Иван. - А поподробнее?
- Что хозяин сгоревший - парсуны любил рисовать, а слуга его, старый - человек хороший, а вот молодой, Телеша, к мальцу одному приставал прегнусно…
- Что за малец?
- Да, как звать, не упомню. Белоголовый такой… Во! Их матушке государь пять рублев пожаловал, на избу.
- Ага… Больше ничего не проведал?
Галдяй опустил глаза:
- Ничего.
- Что ж… Хоть что-то.
Подьячий приподнялся с лавки:
- Так я это… пойду?
- Иди. Чего зря сидеть-то?
- Ну, тогда прощевайте, до завтрева, - низко поклонившись, Галдяй вышел.
Митрий покачал головой:
- Вот, тоже, деятель. Однако где же Прохор? - Он подошел к окну и неожиданно рассмеялся: - Эвон! Идет, кажется…
Заскрипев петлями, приоткрылась дверь, и в горницу заглянул… нет, не Прохор, а давешний незадачливый подьячий.
- Чего тебе? - зыркнул на него Митька. - Потерял что?
- Не… Я вот это… дополнить…
- Ну, входи, коль что решил, - пригласил Иван. - Рассказывай.
- Эвон… - Галдяй суетливо вытащил из поясной сумы завернутый в грязную тряпицу черепок. - На пожарище отыскал. Таких там во множестве.
- Ну, отыскал так отыскал. Все?
- Все, господине. Пойду я.
- Иди, - кивнув, Иван перебросил черепок Митьке. - Что скажешь?
Митрий внимательно осмотрел осколок, понюхал, даже на язык попробовал:
- Кажется, маслом каким-то пахнет. А вообще, кувшин-то был приметный - эвон, лоза виноградная. Явно не у нас в мастерских слеплен. Сходить завтра на рынок, узнать?
- Сходи, - отмахнулся Иван. - Зря, конечно, прогуляешься - что нам с этого черепка? Но, помнишь, Ртищев учил вникать в любую, даже самую, казалось бы, никчемную мелочь?
- Да помню, - Митрий завернул осколок в тряпицу. - Потому и спрашивал.
Прохор явился почти сразу после ушедшего подьячего, наверное, они даже встретились по пути. Зашел, остановился с ухмылкой у двери. Митька с Иваном разом вскинули головы:
- Ну, что?
- Да ничего хорошего, - пожав плечами, отозвался парнище. - Мертвяков-то уже на погост отвезли, зарыли.
- Жаль, - искренне огорчился Иван. - Хорошо, хоть приставы из пожарной чети осмотреть успели.
- Вот-вот, - Прохор согласно закивал. - И я говорю - приставы.
Он обернулся к приоткрытой двери и громко позвал:
- Никифор! Никифор! Ты пришел уже?
- Да тут, - послышался чей-то глуховатый голос.
- Так что стоишь? Заходи.
За дверью откашлялись, и в горницу вошел высокий нескладный мужик с горбатым носом и узкой бородкой. Мужик был одет в длинный красный кафтан, подпоясанный желтым шелковым поясом, и юфтевые сапоги с низенькими каблуками.
- Пожарной чети Земского двора пристав Никифор Онисимов, - поклонясь, отрекомендовался вошедший.
Иван засмеялся:
- Да знаем, знаем, что Никифор, чего кланяешься?
- Да так, - пожарный чуть смущенно пожал плечами. - Привык.
- Садись, вон, на лавку, рассказывай.
- О чем?
- Как это - о чем? - ухмыльнулся Прохор. - О том, что и мне - о мертвяках.
Пристав уселся на лавку и, помяв в руках шапку, почему-то вздохнул:
- Ну, значит, о мертвяках… Как я понимаю - тех, что с Покровской?
- О них, о них.
- Значит, так, - Никифор сосредоточенно покрутил усы. - Всего мертвяков в сгоревших хоромах обнаружено трое, все обгорелые до неузнавания. Двое тел - взрослых, уже сложившихся, и один - отрок. У взрослых во лбах - дырки, аккурат посередине…
- Ну, это мы слышали. Пули.
Пристав кивнул:
- Совершенно верно - пистоль. Для пищали отверстия слишком малы… Хотя, если подумать… точно-то трудно определить - сильно уж обгорели.
- Ладно, хватит о дырках. Лучше о мертвяках.
Никифор почесал за ухом:
- Да что про них скажешь? Мертвяки - мертвяки и есть, царствие им небесное.
Вслед за пожарным все разом перекрестились на висевшую в углу икону Николая Угодника.
- И все же? - настойчиво переспросил Иван.
Сидевший за дальним столом Митрий с любопытством подался вперед. А вот Прохора ничто, казалось, не трогало, - скрестив на груди руки, он стоял, привалившись широкими плечами к стене, и загадочно улыбался. Впрочем, приятели на него сейчас особо-то и не смотрели - все их взгляды были прикованы к приставу. А тот вдруг посмотрел как раз на Прохора, вопросительно эдак посмотрел - что, мол, еще говорить-то?
- Об отроке давай, - махнул рукою силач. - То, что мне начал рассказывать.
- Ага, об отроке, - Никифор тряхнул головой. - У отрока - ну, мертвяка обожженного - дырки в голове не было. А вот грудина - рассечена, словно бы кто ножом ударил под сердце - я ребра-то пощупал: пробиты. Вот ироды… Небольшой такой отрок… лет десяти.
- Что-о?! - Иван с Митрием удивленно переглянулись. - Десяти лет, говоришь? А Телеше - на вид лет четырнадцать-пятнадцать. Ты, Никифор, ничего не перепутал часом?
- Да что мне, в первый раз, что ли? - обиделся пристав. - Нешто десятилетнего с пятнадцатилетним спутаю? Там костяки отличаются сильно. Точно - лет десять, может, даже девять.
Митька присвистнул:
- Ну, дела-а-а…
А Иван пристально посмотрел на Прохора - уж слишком многозначительно тот улыбался:
- Ну?
- Я ведь походил по дворам, - словно бы нехотя пояснил тот. - С ребятишками поболтал - не побрезговал, с дворовыми людьми, с прочими… В общем, вечером, как раз перед пожаром, у бабы одной парнишка пропал. Тут у них дедко живет рядом - она-то и подумала, мол, к дедке убег. Ан, нет, не к дедке. И - до сих пор не вернулся.
Иван качнул головой:
- Вот, значит, как… А что за баба, что за отрок?
- Установлено. Баба - Авдотья Свекла, на базаре овощами торгует, а отрок - Офоня, десяти лет от роду… Неоднократно с Телешей Сучковым ране замечен был.
Высказав все, Прохор снова скрестил на груди руки.
- Телеша Сучков… - тихо повторил Иван. - Искать этого Телешу надо. Искать! Никифор, ты там больше ничего подозрительного не заметил?
Пристав потеребил бороду:
- Больно уж быстро сгорели хоромы. И - одинаково как-то… Такое впечатление - с разных углов подожгли. Да я докладывал уже по начальству. Лично Овдееву.
- Значит, поджог…
- Скорее всего.
- Ну что ж, благодарствую, Никифор, - улыбнулся Иван. - Не хочешь к нам, в сыскную, перейти? Больно уж глаз у тебя вострый.
- В Сыскную? Да Боже упаси! - пожав плечами, пристав высказался со всей откровенностью. - С катами да пытками дело иметь? Нет уж, лучше с пожаром.
- Да не все у нас и пытки, - попытался возразить Иван, но, увидев выражение лица собеседника, лишь махнул рукой. - Впрочем, как знаешь.
Попрощавшись, Никифор ушел, и Митрий, задумчиво поглядев в потолок, произнес негромко:
- Это еще хорошо, что пожарная четь в нашем приказе находится. А была бы в другом - шиш бы мы от Никифора чего дождались.
- Да уж, тут ты прав, друже, - поджав губы, согласился Иван.
А за окном уже давно стемнело, и высыпавшие на черное небо звезды сияли каким-то колдовским светом. В темном ночном городе повисла муторная ночная тишь, перебиваемая лишь редкими криками вышедших на свой гнусный промысел лиходеев да остервенелым лаяньем цепных псов. Вся Москва погрузилась в сон, только Кремль был ярко освещен факелами, а в новом царском дворце ярко светились высокие окна и громко играла музыка. Танцевали.
- Царь-то, говорят, не наш, - искоса поглядывая на освещенные окна, шептались сторожевые стрельцы. - Латынник!
А царь Дмитрий веселился, не обращая никакого внимания на слухи, которые, к слову сказать, активно распространял недавно прощенный Василий Шуйский.
Версия поджога вскоре нашла свое косвенное подтверждение усилиями Митрия, установившего происхождение найденного на пожарище черепка. В таких кувшинах - с выпуклым изображением виноградной лозы - купцы-персияне продавали лампадное масло, в больших количествах дававшее ровное сильное пламя. Очень удобно для поджога.
Значит, Телеша Сучков… Отрок лет четырнадцати. Кого про него и расспрашивать, как не других отроков? Ведь ясно, что молодой вьюнош не может день-деньской сидеть в избе со стариками, наверняка с кем-то из близ живущих сверстников дружил, общался. Надо только установить - с кем, а затем, глядишь, и какая-нибудь ниточка потянется. Ведь где-то же он сейчас скрывается… Если правда не убит - ну, тогда уж все концы в воду. Прохор говорит, Телешу видели с десятилетним отроком… тем самым, сгоревшим. А что общего может быть у четырнадцатилетнего - уже почти совсем взрослого - парня с десятилетним ребенком? Надо выяснить… Постой-постой! А ведь, кажется, Галдяй тоже что-то похожее говорил… Правда так, между делом… Завтра же расспросить! И искать, искать Телешу!
С утра завлеченный в «отрядную» горницу Галдяй Сукин явно этому не обрадовался. Что-то канючил, темнил - наверное, не особо-то и хотел работать, скорее всего, не о деле порученном думая, а о пропавшей лошади. Да уж, что и говорить - тетеря та еще!
- Мой тебе совет, - исподволь уламывал Иван. - Пойди-ко на пожарище да поговори с совсем уж небольшими парнищами, так, лет по восьми-двенадцати. Кто, может, с Телешей Сучковым дружил, если помнишь - это слуга сгоревшего Гермогена.
К удивленью Ивана, этому предложению Галдяй обрадовался, закивал - да, мол, схожу, вот, посейчас и отправлюсь, шапку только надену.
- Лишь бы дьяк Ондрей Василич ничего больше не поручил! - Подьячий опасливо покосился на дверь.
- Так ты ему на глаза-то не показывайся, - посоветовал Иван. - Беги, пока не пришел. А спросит - чем занимался, скажешь - порученье Овдеева выполнял. Да ведь так оно и есть!
- Ин ладно, - подьячий хитровато улыбнулся. - Говоришь, об Телеше узнать? Вызнаю. Благодарствую за совет.
- Не стоит, - светски улыбнулся Иван. - Всегда рады помочь своим людям. Одно ведь дело делаем.
Проводив Галдяя до двери, Иван подошел к окну и увидел, как выскочивший из приказных палат подьячий с заячьей прытью понесся к воротам. Ну, понятно - не хотел встречаться с Ондрюшкой. А тот чего-то сегодня запаздывал, то ли дело какое было важное, то ли - а и скорее всего - просто вчера эдак слегка поддал, пользуясь отсутствием непосредственного начальства. Овдеев пьянства среди подчиненных не терпел, хотя и сам, как всякий хороший начальник, чарки-другой не чурался. Скорей бы уж возвратился, иначе Ондрюшка совсем несчастного подьячего съест. И за лошадь украденную, и за общую нерасторопность.