– Может, и передышки не даст, – сказал Гвин. – Им нужна и Сигурни тоже. Они возьмут тебя, а заложников не вернут.
– Я думал об этом. Будем надеяться, что и в бароне теплится искра чести.
– Ты поступаешь правильно, Фелл, – сказал Бакрис. – Я на твоем месте сделал бы то же самое.
– Тогда пошли, – решительно молвил лесничий. – Нам остался всего один холм.
Пятеро двинулись в гору и взошли на вершину, когда солнце над западными горами сделалось красным. В отдалении виднелась крепостная стена Цитадели и высокий замок над городом.
У северных ворот висели в клетках четыре трупа. Воронье облепило их. Лиц на расстоянии не было видно, но черное поношенное платье вдовы Маффри узнали все.
– Боже, они уже казнены! – прошептал Тови. – Всего два дня прошло, а нам обещали неделю!
– Искра чести, Фелл? – повторил Гвин. – Теперь мы видим, чего стоит честь иноземца.
– Они поплатятся за это тысячекратно, клянусь, – произнес лесничий.
Сигурни в красном плаще сидела на потешной стене Асмидирова замка и смотрела на юг, где лежали покрытые лесом холмы. Рядом, опершись на зубчатый парапет, стоял Асмидир.
– Ну что, цель ясна? – спросил он.
– Да. Убивать иноземцев, – ответила она холодно.
– Нет! – вспылил он. – Это первый урок, который тебе предстоит усвоить. Война и убийство – разные вещи. Военачальник, не понимающий этого, сам будет убит – не врагом, так собственными людьми.
– Людьми? Где ты видишь людей? Я одна как перст и живу лишь ради того, чтобы перебить как можно больше этих мерзавцев. – Она поднялась, и ее светлые глаза впились в его черные. – Тебе не понять, что они со мной сделали, что отняли у меня. Ты мужчина. Весь этот мир сотворен для вашего удовольствия. Женщины либо служат вашей похоти, либо вынашивают ваше отродье, чтоб было кого на бойню вести через сколько-то лет. Сигурни плод не выносит, но в вашу игру сыграет.
– Нельзя играть, не зная, за что ты ведешь игру, – сказал Асмидир с печальной улыбкой. – Ты должна поставить перед собой цель, иначе стратегия невозможна.
– Что за цель, если нет армии? Но изволь, вот тебе цель. Избавить горы от чужеземного правления. Прогнать врага восвояси и еще дальше. Войти на их земли со стотысячным войском и взять их столицу. Довольно с тебя?
– Вполне. Теперь подумай, как этой цели можно достигнуть.
– Нет у меня времени переливать из пустого в порожнее. Войска-то нет.
– Так создай его.
Сигурни повернулась на каблуках, прошагала по стене, спустилась во двор. Не взглянув на склонившегося слугу, вошла в дом. Перед чучелом медведя стоял, задрав голову, Баллистар.
– Как живой, правда?
Она, не отвечая, проследовала в чертог, села в кожаное кресло у горящего очага. Асмидир и Баллистар вошли следом за ней.
– Почему они все мне кланяются? – спросила Сигурни. – Ни слова не говорят, только кланяются.
– Это я приказал им, – сказал Асмидир. – Привыкай к поклонению. Отныне и до конца жизни ты будешь стоять выше простых людей. Тебе предназначено стать королевой, Сигурни.
– Королевой потаскух, не иначе. Один черный ублюдок, помнится, так и сказал: «Ты, Сигурни, шлюха».
Асмидир придвинул кресло, сел напротив нее.
– Твой гнев оправдан. Я не знал тогда, что вождь, о котором, говорится в пророчестве – ты. За это я прошу у тебя прощения. И еще об одном прошу: направь свою ярость в верную сторону, не позволяй ей затмить твой разум. Если пророчество правдиво, а я верю, что это так, ты должна быть готова к действиям. Мудрый полководец знает, что запас бойцов и оружия можно восполнить, но утраченного времени назад не вернешь.
– Но кто пойдет за мной, Асмидир? Кто последует за Сигурни-шлюхой?
Баллистар, став между ними, отвесил ей низкий поклон.
– Я, если ты мне дозволишь стать первым, – сказал он и упал на одно колено.
– Ты мой друг, – устало, уже без гнева, возразила она. – Разве этого мало?
– Мало. Я верю в то, что черный сказал. Кудесник говорил то же самое. Я не создан быть воином, не могу вести людей в бой. Зато я хорошо стряпаю, и голова у меня работает. Я не дурак, Сигурни, хотя природа дала мне шутовской облик. Другие мужчины, воины кланов, падут перед тобой на колени, и ты наберешь свое войско. И если нам всем суждено умереть, то умрем мы в бою, а до того часа будем жить гордо.
Сигурни протянула ему руки, помогла встать.
– Считай себя первым, Баллистар.
Он поцеловал ей руку, покраснел и шагнул назад.
– Теперь я оставлю вас. Пойду приготовлю завтрак. На пустой желудок нельзя заниматься стратегией.
– Он сказал очень мудрую вещь, Сигурни, – заметил Асмидир, когда карлик вышел.
Она помолчала. В пламени ей виделась гибель Эбби, виделась страшная сцена в тюрьме.
– Что же за войско у нас получится?
– Вот так-то лучше, – улыбнулся хозяин замка. – В Лоде народу едва ли две тысячи, из которых сражаться способны не более шестисот, да и то вряд ли. Людям нужно пахать и сеять, нужно собирать урожай. Ближе к правде будет триста бойцов. У Паллида более шести тысяч – значит, наберутся тысячи две мужчин в возрасте от пятнадцати до шестидесяти. О Фарленах полных сведений у меня пока нет, но судя по величине заселенных ими земель, их должно быть не меньше четырех тысяч. Вингорас – самый маленький клан, но и он может выставить человек двести. Итого получается четырехтысячное примерно воинство.
– Но нельзя же держать их всех в одном месте. Если враг не захочет сражения и ускользнет, наши города и деревни останутся без всякой защиты.
– Хорошо! – Асмидир похлопал в ладоши. – Ты начинаешь думать. Скажи тогда, что нам следует прежде всего изучить?
– Характер вражеского военачальника, – не колеблясь сказала она и нахмурилась.
– У тебя снова что-то болит?
– Нет, просто вспомнила. Как это странно. Будто смотришь в окно и видишь себя. А со мной он, мой наставник. Вот что он мне сказал: «Изучи того, кто командует вражеской армией, ибо он – ее сердце и мозг. Тело может быть крепким, несокрушимым, но слабые сердце и мозг приведут его к поражению».
– Кто говорил тебе это? Когда? – удивленно спросил Асмидир.
– Стародавний король. В пещере, пока я спала.
– Ну вот, теперь начались загадки.
– Я не хочу быть таинственной. Оставим это пока. Он сказал еще, что перед войной нужно учесть пять основных условий: дух войска, погоду, местность, командование и доктрину.
– А о семи стихиях, случайно, не было разговору? – в полнейшем изумлении спросил Асмидир.
– Нет. Он сказал, что это оставляет тебе.
– Да ты, похоже, смеешься надо мной, женщина?
– Нет, я говорю чистую правду. – Она плавно поднялась с кресла. – А вождя, между прочим, неприлично называть «женщиной».
Она улыбалась, но Асмидир не улыбнулся в ответ. Он опустился перед ней на колени и склонил голову.
– Прошу прощения, госпожа моя. Дозволь мне стать вторым человеком, который тебе присягнет на верность.
– Теперь ты надо мной смеешься, – с упреком проговорила она.
– Я в жизни не говорил серьезнее, Сигурни, – возразил он, подняв глаза. – Я предлагаю тебе мой меч, мой опыт, а если понадобится, и мою жизнь. Все это твое – отныне и навсегда.
– Да будет так, – неожиданно для себя сказала она.
В чертог вошел слуга, поклонился и доложил:
– Сюда едут солдаты, господин, около тридцати человек. С ними тот, о котором вы говорили – в зеленом наряде.
Асмидир тихо выругался.
– Побудь в другой комнате, Сигурни. Положение может стать щекотливым.
– Кто этот человек в зеленом? – спросила она.
– Искатель. Он почувствует, что ты здесь. Один из слуг проводит тебя куда нужно, а я приду к тебе, как только смогу.
Обрин снял шлем и откинул кольчужный наголовник, подставив лицо и волосы свежему горному ветерку. Пристроил шлем на плоский прибрежный камень, положил сверху кожаные перчатки.
– Красивые места, – заметил Колларин-Искатель. Он тоже присел у ручья и стал умываться.
– Как у меня на родине, – сказал сержант и отошел посмотреть лошадей. Их разместили чуть выше по течению, при них стоял часовой. – Дай им остыть, а потом напои, – приказал Обрин.
– Так точно, мой капитан.
– Сержант! – рявкнул Обрин.
– Виноват, сержант.
У Обрина на душе сделалось совсем скверно. Ну, началось, думал он. Слух о его временном повышении разошелся быстро. Солдаты думают, что это забавно, но ему самому не до шуток. При их отъезде из казарм Цитадели присутствовало несколько офицеров, и толстый лейтенант Масирик, троюродный брат барона, во всеуслышание сострил: «Свинья, наряженная в шелка, все равно остается свиньей – верно, друзья?»
Обрин сделал вид, что не слышит. О его капитанстве скоро забудут, а наживать себе такого врага, как Масирик, совсем ни к чему.
Они стали лагерем в лощине, где тек ручей. Разведенные здесь костры издали не будут заметны, а часовой на ближнем холме предупредит о любых враждебных поползновениях. Вряд ли, конечно, кто-то будет пытаться освободить пленного, но устав предписывает командиру, при отсутствии укрепленного лагеря, принять определенные меры. Два костра уже горели, из котелков над ними пахло мясной похлебкой. Обрин поднялся на холм, сел на камень. Отсюда он видел Колларина у ручья и солдат, занятых своими делами. Пленника, связанного по рукам и ногам, посадили у вяза на краю лагеря. Лицо у него было в крови, один глаз подбит.
Они стали лагерем в лощине, где тек ручей. Разведенные здесь костры издали не будут заметны, а часовой на ближнем холме предупредит о любых враждебных поползновениях. Вряд ли, конечно, кто-то будет пытаться освободить пленного, но устав предписывает командиру, при отсутствии укрепленного лагеря, принять определенные меры. Два костра уже горели, из котелков над ними пахло мясной похлебкой. Обрин поднялся на холм, сел на камень. Отсюда он видел Колларина у ручья и солдат, занятых своими делами. Пленника, связанного по рукам и ногам, посадили у вяза на краю лагеря. Лицо у него было в крови, один глаз подбит.
Обрин смотрел на него с неловким чувством. Он знал Фелла около четырех лет, и тот ему нравился. Сержант хорошо разбирался в людях и видел, что этот горец человек сильный, гордый и честный, уж никак не злодей. Но кому какое дело до того, что думает какой-то сержант? Приказ есть приказ, его надо выполнить, вот и весь разговор. В пещеру, где прятался Фелл, их привел Колларин. Лесничего взяли спящим, и с того времени он не сказал ни слова. Успел, однако, разбить нос Баккеру и сломать челюсть новобранцу Клеббу. «Так тебе, Баккер, и надо, – ухмыльнулся про себя Обрин. – Твою жирную рожу с бегающими глазками расплющенный нос только краше сделает».
Колларин стал подниматься в гору, и Обрин ругнулся. С этим малым ему было не по себе. Когда Искатель приблизился, сержант, не скрываясь, осенил себя знаком Хранящего Рога.
Человек в зеленом только улыбнулся на это.
– Если мне не платят за чтение мыслей, я их и не читаю. Твоим секретам ничего не грозит.
– Нет у меня секретов, Искатель. Я никого не обманываю, а уж себя и подавно.
– Зачем же тогда этот знак?
– Чтобы тебя поддеть, – чистосердечно сознался Обрин.
– Я тебе не по вкусу, сержант. Ты думаешь, что Феллу надо было дать возможность сразиться, а не брать его беззащитным. Вероятно, ты прав, но я скажу тебе вот что. Всех нас воспитывают на примере великих героев, поэтов, философов. «Будьте такими же, как они, – говорят нам, – иначе просвещенному миру наступит конец». Все это очень благородно и достойно всяческой похвалы. Потом мы вырастаем и понимаем, что это чушь.
– Нет, не чушь. Герои нужны всегда.
– Нужны-то нужны, но порой они оказываются в стане наших врагов. И что тогда делать, Обрин?
– Я не философ. Живу по собственным правилам. Чужого не беру, ничего дурного не делаю. Бог рассудит меня, когда время придет.
– Как и всех нас грешных, дружище. Но что, по-твоему, Бог скажет о нас с тобой, когда перед Ним предстанет дух замученного, искалеченного на дыбе Фелла?
Обрин почувствовал себя еще хуже. Ему хотелось уйти, но он не ушел.
– Откуда мне знать.
– Думаю, ты догадываешься, – грустно произнес Колларин.
– Я знаю, какого ответа ты хочешь! – разгорячился Обрин. – Изволь, я отвечу. Справедливо ли поступают с Феллом? Нет. Заслуживает ли он смерти? Нет, не заслуживает. И что же? Я исполняю приказ барона, нашего повелителя, потому что это мой долг, а ты согласился выследить горца за деньги. Почему, спрашивается?
– Не без причины, Обрин, – улыбнулся Искатель. – Ты слышал, что случилось с той женщиной?
– Говорят, ее изнасиловали, но я не верю. Уил Стампер был не такой человек. Я знал его. Мы дружили.
– Однако он в этом участвовал. Я был в той камере и прочел это по следам крови. Они все насиловали ее. И резали, и кусали, и избивали. Из-за того лишь, что она отказалась отдать барону своего ястреба. Герои ребята, правда?
Обрин ответил не сразу. День угасал, костры становились все ярче.
– Я не могу изменить этот мир, – наконец сказал он. – Фелл спас женщину, и я этому рад. Теперь он поплатится за ее спасение, и это меня печалит. За свою жизнь я не раз видел, как гибнут хорошие люди и преуспевают плохие. Так устроен мир, Колларин.
– Скоро ты еще и не то увидишь, – холодно молвил Искатель.
– О чем это ты?
– О весеннем походе, когда барон примется истреблять горцев. Ты увидишь пылающие дома, услышишь крики женщин и детей, будешь смотреть, как жирует воронье на трупах землепашцев и пастухов.
– Это всего лишь слухи, к тому же глупые, – отрезал Обрин. – Там не с кем сражаться.
– Я Колларин-Искатель, – сказал человек в зеленом. – И никогда не лгу, как и ты.
Обрин спустился вниз, в лагерь. Солдат дал ему миску с похлебкой, и он посидел со своими людьми, слушая про баб, с которыми у них были шашни, и про земли, в которых они воевали. Потом налил в миску еще похлебки и пошел к Феллу. Горец молча взглянул на него.
– Вот, принес тебе поесть. – Обрин поднес миску ко рту пленного. Тот отвернулся. – Ты извини меня, Фелл. Я думаю, ты правильно поступил. Надеюсь, что женщина успела уйти подальше. – Фелл посмотрел ему прямо в глаза, но вновь не сказал ни слова.
Вернувшись к костру, Обрин распорядился помыть котелки и выставить часовых на ночь. Колларин снова сидел у ручья, завернувшись в зеленый плащ.
Обрин приспособил вместо подушки седло, снял кольчужный наголовник и панцирь, отстегнул пояс с мечом и кинжалом. Он всегда засыпал легко, все семнадцать лет, что провел на военной службе. Палящий зной куширских равнин, пронизывающая стужа клитийских гор, качка на корабле в бурю – ничто ему не мешало. Для ветерана это самое главное. Сон восстанавливает силы, успокаивает душу. Усталому, невыспавшемуся солдату удачи в бою не видать.
Но в эту ночь сон к нему не спешил. Обрин лежал на спине, глядя на звезды и яркую, как фонарь, луну.
Он шел по узкой тропе, под переплетенными ветвями громадных деревьев. Оглянувшись, он увидел бесконечный, уходящий во тьму туннель с редкими пятнами лунного света.
Обрин пошел дальше. В ночи он не слышал ни крика сов, ни шороха листьев – лишь собственные тихие шаги. Впереди, на перекрестке, показался яркий лунный колодец. Там, на камне у края тропы, сидел воин – огромный, с серебрящимися при луне волосами. Белая борода, заплетенная в две косицы, ниспадала на серебряный панцирь. В земле рядом с ним торчал двуручный палаш-клеймор с серебряной рукоятью и большим багровым камнем в эфесе.
– Красивый клинок, – сказал Обрин.
Воин встал, оказавшись на добрый фут выше него, и проговорил зычным басом:
– Он хорошо послужил мне.
Обрин заглянул в его глубоко посаженные, холодные глаза цвета ненастного неба, но страха не ощутил.
– Где это мы? – спросил он.
Воин обвел рукой три дороги, берущие начало в колодце света, и сказал:
– На распутье.
Обрин заметил, что у незнакомца только одна перчатка – выкованная из железа, но на вид гибкая, точно кожаная, – и спросил:
– Кто ты?
– Странник, побывавший во многих краях. Я поднимался на горы и скакал по равнинам. Одни дороги прямые, другие извилистые, но легких среди них нет.
– Да, воинские дороги. Мне ли не знать их. Ни очага, ни дома, ни близких. Железный Путь. – Обрин почувствовал усталость и сел.
Воин опустился на камень рядом.
– Каким же путем ты идешь теперь?
– Иду, куда мне велят. Какой еще выбор может быть у солдата? Семнадцать лет я служу барону. Я видел, как умирали друзья, и пыль многих стран ложилась на мои сапоги. Плечо у меня болит, колено не любит долгой ходьбы. Еще три года, и я могу обратиться за своим гектаром земли. Может, и обращусь – если еще не забуду к тому времени, как ее обрабатывать, землю. Ну, а ты куда путь держишь?
– Новых дорог для меня больше нет. Я тоже хотел возделывать землю, выращивать скот, но меня попросили исправить одно мелкое зло. Охота одного дворянина, скача через поле, растоптала игравшего там ребенка. Девочке переломали все ноги, а заплатить за лечение викке родителям было нечем. Я пошел к тому дворянину и потребовал правосудия.
– Можешь не продолжать, – вздохнул Обрин. – Правосудия для бедняков не было, нет и не будет. Он, должно быть, рассмеялся тебе в лицо?
– Нет. Он велел меня высечь за дерзость.
– А девочка?
– Она осталась жива. Я пошел к дворянину еще раз, и он заплатил.
– Что же побудило его передумать?
– Он не передумал. Остался при своем мнении. Я насадил его голову на пику и спалил его дом. Пожар пылал ярко – он освещал небо на много миль и зажигал людские сердца. Тридцать лет это пламя не угасало.
– Боже! На тебя объявили охоту?
– Само собой. А потом я сам стал охотником.
– И удача сопутствовала тебе?
– Всегда. До последнего дня.
– А что случилось в последний день?
Воин лениво вытащил меч из земли. Рубин горел, как свежая кровь, в клинке отражалась луна.
– Мы выиграли войну. Наша земля стала свободной. Я думал, что никого из моих врагов больше нет в живых – непростительная ошибка для воина. Однажды я ехал и смотрел, как собираются тучи над вершиной Хай-Друина. Меня застали врасплох. Мой благородный конь донес меня до опушки леса и только тогда пал мертвым. Люди, напавшие на меня, сражались когда-то на моей стороне и даже бывали отличены. Не друзья, но товарищи по оружию – ты понимаешь. У меня сердце разрывалось, когда я убивал кого-то из них. Телесные раны по сравнению с этим не значили ничего.