– Я помню.
Джоан поправила волосы и в упор посмотрела на собеседника.
– Но к несчастью, которое там случилось, я не имею никакого отношения. Можете верить мне, можете не верить.
– Ты не возражаешь, если я попрошу тебя подробно описать все, что ты знаешь об этой истории и вообще всю свою эпопею в России?
Джоан опять поправила волосы и подумала, что это движение позволяет ей как бы подзарядиться уверенностью перед ответом.
– Нет, не возражаю. И у меня к вам просьба. Дядя хлопнул себя по коленям пухлыми ладонями:
– Только скажи.
– Я хочу, чтобы вы мне кое-что растолковали.
– Спрашивай.
– О Лайме.
– О Лайме? Кто это?
– Вы не знаете, дядя Фрэнк?
– Имя незнакомое.
– Это моя подруга, она ездила со мной в Россию, а потом меня бросила и исчезла.
Друг отца стал кивать: да-да, подруга, ты же ездила не одна. Так ее звали, говоришь, Лайма?
– Но почему я должен был о ней знать? Джоан еще раз поправила волосы.
– Мне показалось… Пусть она тоже вам напишет.
– Конечно, мы ее попросим.
– Но главное, вы ведь следили как-то за нашей поездкой и скорее всего интересовались происхождением моей спутницы.
Старина Фрэнк потрепал девушку по плечу:
– Не считай себя фигурой, равной госсекретарю.
– Но все-таки меня мучит один вопрос.
– Ну так наконец задай его!
Джоан отвернулась, как бы смущаясь и выбирая слова.
– Понимаете, я несколько раз… может, об этом нехорошо говорить… так вот, я несколько раз заставала ее за какими-то странными действиями.
– Объясни. Джоан помедлила.
– Она рылась в моем белье. Потом, она опекала меня, была добра и внимательна, избавила от всех хлопот, связанных с дорогой. Даже однажды дралась, когда мне угрожала опасность. И вдруг без всяких объяснений исчезла в тот момент, когда у меня наметились отношения с мужчиной.
– Что же тебе пришло в голову на сей счет?
Джоан задержала дыхание, а потом выпалила как страшную догадку:
– Она лесбиянка?
Старина Фрэнк вытер платком лоб. Его вполне устраивал такой вывод Джоан. Было бы сложнее общаться с девушкой, заподозри она, что Лайма – агент.
– Честное слово, не знаю. Но узнаю. Ради тебя узнаю.
Майор Елагин, естественно, не мог слышать этого разговора, и ему оставалось только надеяться, что Джоан пунктуально выполнит разработанный им план ее общения с американскими специальными службами. Целью плана было одно – они должны оставить мисс Реникс в покое, убедившись, что она не представляет для них ни опасности, ни интереса.
Сам он продолжал наблюдательное сидение на чердаке. День клонился, что называется, к закату. На территории промзоны зажглось несколько фонарей, так что пространство, доступное взгляду майора, было неплохо освещено, все перемещения людей, оставленных в засаде, он отлично видел. Это успокаивало, и майор уже склонялся к мысли провести здесь, на своем сенном посту, и предстоящую ночь. Единственное, что волновало, раздражало и даже немного пугало, – невозможность связаться с сыном. Ни Игоря, ни Тамары не было дома. «Давно пора бы ему вернуться из школы, а ей с работы. Может быть, куда-нибудь уехали?
Куда? Среди учебного года?»
В какой-то момент Елагин не выдержал и набрал номер тещи.
– Да? – услышал он ровный, уверенный, покровительственный голос.
– Здравствуйте, Мария Геннадьевна, – сказал майор как можно дружелюбнее и спокойнее.
Теща непритворно удивилась:
– Саша? Вы?
– Я.
– Вы в Москве?
– Это не важно. Когда будет надо, я окажусь в Москве, а сейчас хотел бы узнать, где Игорь? И Тамара? – Как он ни старался, вопрос прозвучал вызывающе. Ну и черт с ним, вернее, с ней. Никогда не мог сыграть роль идеального зятя.
– Вы знаете…
Елагина обдало изнутри холодом отвратительного предчувствия. Если уж эта каменная баба мнется, значит, должна сообщить какую-то ужасающую новость.
– Говорите же! Что случилось? Старая сволочь вздохнула:
– Я думала, вы в курсе.
– Я не в курсе, говорите! Старая сволочь покашляла.
– Они не в Москве.
– А где?!
– В Америке.
– В какой еще Америке?! Зачем, в Америке?! Кто ее послал?
В голосе собеседницы появился вызов:
– Ее никто не посылал. Она сама. Она давно собиралась.
– Что значит собиралась, она ничего мне не говорила, даже не намекала.
– Она собиралась сказать, но не могла выбрать времени для разговора. А потом вы уехали, Саша. Резко уехали.
Елагин перевернулся на спину, скрипя зубами. Такого удара он не ожидал. Кажется, все предусмотрел, обо всем подумал, со всех сторон подстраховался, а несчастье въезжает прямо через главные ворота с издевательской улыбочкой.
– Тамара мне уже звонила. Они неплохо устроились.
– Чем она там будет заниматься? Она же ничего, абсолютно ничего не умеет! Она же…
– Зачем вы так? Она работает, вернее, подыскивает работу. Ей надо освоиться. Может быть, она будет бэбиситер. Есть и другие вакансии. Напрасно вы, Саша.
– Она моя жена, и я не разрешал ей уезжать! – чуть было не заорал, спохватившись в последний момент, майор.
Теща заговорила тоном оскорбленной невинности:
– Вы так говорите, будто она ваша собственность.
– Она мать моего ребенка. Моего! И его, Игоря, я никуда не отпускал!
– Извините, но я не могу больше продолжать этот разговор. Ваш тон…
– Да я… – Договорить не пришлось, теща положила трубку. Несколько минут Елагин лежал на спине, давя эмоции. Ярость и панику. Подавил не до конца, но достаточно для того, чтобы начать хоть как-то размышлять. То, что выкинула Тамара, ей самой придумать было не под силу. Тем более осуществить.
Кто-то помог!
Кто?!
Елагин перевернулся на живот, вспомнив о необходимости вести наблюдение за территорией. И сделал это вовремя: в наблюдаемой им картине начали происходить изменения.
Во-первых, снова приехал Боков и засел в «мастерской».
Зачем? Почему? – об этом Елагину не размышлялось. Скорее всего – очередной обыск в надежде найти какие-то следы или самого майора, или пресловутой кассеты. Он все еще не мог прийти в себя от новости, сообщенной тещей. В голове была каша, никакого разумного плана действий не прорисовывалось. При этом нарастало стремление что-то делать. Но он окорачивал себя, пытаясь рассудить логически, выгодно или невыгодно ему сейчас обнаружить себя. Тщетно.
Он был уверен, что в деле Тамары офицер Боков как-то замешан. «Но не обратишься же к нему с прямым вопросом!
А может, взять так прямо да и позвонить?
Ничего эта прыщавая скотина не скажет.
Так, стоп.
Опять что-то происходит».
Шура и Вера зашли попрощаться. Шепотом.
– До завтра, дядя Саша. Лежите тихо, а то лошадки у нас пугливые.
– До завтра. А если мне понадобится срочно уйти?
– Маленькая дверь там, в углу, запирается только изнутри на щеколду.
Они вышли, навесили замок на главную дверь, через которую выпускали своих подкованных красавцев, и направились вон с территории. Двое ребят, томившихся в тени навеса у берлоги майора, двинулись за ними. Подождали, пока они выйдут за ворота, и поспешили следом, сплевывая окурки.
Однако. Сразу два хвоста. Решили посмотреть, куда отправятся Шура и Вера. Зачем? Он не успел еще спросить себя, как уже явился ответ. Боков уверен, что между майором и девчонками существует какая-то связь. Вычислил, собака, по их поведению во время утреннего разговора. У него что, встроенный в башку детектор лжи?
Вычислил, да только не все. Думает, Шура и Вера шпионят на территории по поручению дяди Саши и сейчас отправились с докладом о проделанной работе. Ему и в голову не может прийти, что майор находится где-то рядом, всего в двух шагах, а кроме того, в его обыкновение не входит использовать в своих опасных делах детский труд.
Решение о том, что делать дальше, созрело сразу. Но сначала – один звонок.
– Здравствуй, сука!
– Ну наконец-то. Слушай, Санек, нам надо поговорить, – обрадовался Боков.
– Это ты? Я имею в виду, это ты отправил Тамару с сыном?
– Исключительно по ее просьбе. Не надо на меня навешивать того, в чем я не виноват. Она давно думала от тебя слинять. Тебе это неприятно слышать, но это правда.
Майор скрипнул зубами:
– Зачем ты полез ей помогать?!
Ничуть не смутившийся подполковник принялся бодро объяснять:
– Лучше я, чем кто-нибудь. Лучше под контролем, чем кое-как. Правда же? Так по крайней мере точно известно, где она и что с ней и твоим сыном. Но не это сейчас главное. Я думаю…
Елагин перебил его:
– Нет, сейчас главное это.
Боков перестал разыгрывать бодрячка и спросил нормальным, можно даже сказать, усталым голосом.
– Чего ты хочешь?
– Поговорить с Игорем и убедиться, что все в порядке. В «мастерской» задумались.
– Я не буду вести никаких переговоров, пока не поговорю с сыном.
Боков вздыхал, взвешивая обстоятельства этого расклада.
– Ладно, записывай телефон.
– Ладно, записывай телефон.
– Я запомню.
Елагину наконец стало везти. Трубку на той стороне океана взял именно Игорь.
– Папа? Ты где? Ты приехал? Ты придешь? Мама еще спит.
Майору было трудно говорить, да и не очень-то требовалось в данной ситуации. Игорь тараторил сам. Рассказал, что живут они в Нью-Джерси, что он ходил «на Гудзон» уже много раз, что мама «часто спит», но у них все хорошо. Он уже познакомился здесь с ребятами, но в школу пока не ходит, это надо еще устраивать. Но скоро будет ходить. Вообще-то здесь неплохо, но как-то не так.
– Ты скоро приедешь?
– Обязательно. Постараюсь поскорее. Я… Проснувшаяся, видимо, жена вырвала трубку у сына:
– Ты?!
– А ты надеялась, что я тебя не найду?
– Кто тебе дал этот телефон?
– А ты как думаешь?
– Скотина!
Трудно было сказать, к кому именно относилось это определение. Майор и не стал выяснять – он уже набирал другой номер.
– Теперь, Боков, мы можем поговорить.
– Ты просто не все знаешь. Сейчас я тебе попытаюсь объяснить. Слушай внимательно и не перебивай.
– Погоди, офицер. Мы поступим по-другому.
– В чем дело? По какому другому?
– Тебе понравится.
Елагин стремительно спустился с чердака вниз, проскользнул мимо шарахнувшихся в темноте за дверьми денников лошадей и тихонько отодвинул щеколду. Выскользнул в темный карман двора. Его видно не было, а он отлично различал черные силуэты на фоне стены своей берлоги. Двигался майор быстро, бесшумно, по ходу разминая кисти рук, так что, оказавшись поблизости от первого засадного парня, он был вполне наготове.
– Ты кто? – успел выговорить тот, собираясь хлопнуть себя по карману с пистолетом, но тут же тихо сложился пополам и стал оседать. Второй вытащил оружие, однако воспользоваться им не успел: пистолет рухнул в грязь, а через секунду туда же рухнул владелец пистолета.
Елагин не стал проверять, достаточно ли надежно обездвижены ребята, – он был уверен в своей работе. Несколькими вздохами успокоил дыхание и аккуратно постучал в дверь «мастерской». Пусть Боков думает, что это кто-то из подчиненных просится погреться.
Войдя одним стремительным движением внутрь, он нанес удар в ту часть лица подполковника, где было меньше всего прыщей. А когда Боков упал, майор наклонился над ним и сообщил:
– Поверь, никакого бизнеса, это – личное!
Глава сорок пятая Секретное оружие
Капустин принимал доклады начальников подразделений. Артем Владиславлев вкатил в кабинет шефа кресло с Чайником – они теперь на пару руководили отделом креативных разработок. Но поскольку в жизнь чаще всего проводились идеи «варягов», Парачини и Бэнкса, парни в общем-то не напрягались и даже позволяли себе демонстрировать начальству, что не очень напрягаются. Типа: а чего стараться, если от старания результата все равно не будет. Капустин злился. За те деньги, что он платил членам особой бригады, можно было бы и поиграть в инициативность. Он охотно разогнал бы эту богадельню, но тогда всякий уже с уверенностью скажет, что предвыборная кампания Андрея Андреевича шьется исключительно по вашингтонским лекалам. Интересно следующее: «патриот» Владиславлев и безногий «либерал» в создавшихся рабочих условиях слились в некую единую психологическую фигуру. Вот уж, действительно, вспомнишь старика Маркса: совместное бытие создает совместное сознание.
– Садитесь, – сказал Капустин, не поднимая глаз от бумаг.
– Спасибо, – серьезно ответил Чайник, удобнее устраиваясь в своем передвижном кресле.
Капустин не оценил его чувства юмора, ему было не до того.
– Это ваш отчет? – поднял он брезгливо, за угол, стопку бумажек.
– Наш, – кивнул Владиславлев. Капустин поднял голову.
– Не впечатляющий отчет.
– Почему же? Как-никак растем.
– По полпроцента в неделю. Нам понадобится еще как минимум два месяца при условии сохранения темпов, чтобы добиться того, чего мы добиваемся. А у нас впереди всего одна неделя. Но это ладно, я даже не очень расстроился. Знаете почему?
Оба серьезно кивнули.
– Потому что я от вас ничего лучшего и не ждал. Минута молчания.
– Кажется, вас это не слишком расстраивает.
– Почему же… – начал безногий.
– …расстраивает, – закончил Владиславлев.
– Ваша ошибка в том, что вы не смогли поставить дело выше своих личных амбиций.
Они синхронно пожали плечами: вопрос казался им не нуждающимся в комментариях.
– В случае нашего неуспеха, о чем я говорю, как вы понимаете, чисто условно, я буду знать, какие выдать вам выходные рекомендации.
Теперь пожал плечами только Владиславлев.
Капустин снова пожал плечами и поднял со стола чистый лист:
– А это ваши предложения на будущую неделю. Решающую неделю. Я правильно понял?
– Правильно, – сказал безногий. Капустин повертел лист в руках.
– Даже не оригинально. Выпендреж на уровне первого курса. Помнится, нам в институте предложили написать сочинение на тему «Лень», и я, желая показать себя, сдал вот такой чистый лист. Каково же было мое неудовольствие, когда выяснилось, что подобных «сочинений» на потоке набралось не меньше десятка.
– Это не выпендреж, – сказал Владиславлев.
– Это констатация факта, – добавил безногий. – Нет хороших идей – зачем захламлять пространство общения шумом идей пустых?
Капустин облизнул верхнюю губу.
– То есть, хотите сказать, вас можно похвалить? Они промолчали.
– Неужели совсем ничего – пусть идиотского, нелепого – в голову не приходило?
После некоторого молчания безногий, предварительно покосившись на соратника, медленно сказал:
– Мы, поверьте, работали по-настоящему. Это только кажется, что мы дурака валяем, фрондируем по причине должностной обидчивости. В сложившейся ситуации не показывать, что мы задеты отношением руководства, значит дать повод другим не уважать нас. Профессиональная гигиена.
– А по существу? Что вы все-таки придумали, но не пожелали показать?
Продолжил Владиславлев:
– Решение проблемы поднятия рейтинга кандидата Голодина у нас есть, но оно ни за что его не устроит. Настолько не устроит, что мы даже не захотели, чтобы он узнал о том, что мы об этом думали.
Капустин усмехнулся:
– Скажите мне, я не стану ему передавать.
– Мы даже не возьмем с вас честного слова, – сказал Владиславлев. А безногий добавил:
– По нашим расчетам – поверьте, подробным и дотошным, выходит, что серьезно повысить рейтинг кандидата Голодина в этой избирательной кампании можно, только убив кандидата Голодина, да еще таким образом, чтобы было понятно: это сделала действующая власть. Только так, в нимбе страдальца, Андрей Андреевич может победить. Но, боюсь, избирательная комиссия…
– Хватит, – махнул рукой Капустин. – Я действительно ничего никому не скажу. Можете идти. И ехать.
Когда они удалились, начальник штаба и службы безопасности минуты три-четыре посидел в глубокой задумчивости. Два чувства боролись в нем. Он был и доволен, и одновременно недоволен состоявшимся разговором. Что ж, следовало признать, что идеи носятся в воздухе, и он не слишком оригинален в своих оригинальных разработках. С другой стороны, этот чистый лист бумаги – лишнее подтверждение, что другого пути у него, Кирилла Капустина, нет. Все соображающие люди скатываются к выводу, который он сделал уже давно.
Заглянула секретарша и сказала, что прибыл Андрей Андреевич.
– Как он?
– В ярости.
Взяв со стола тот самый чистый лист, Капустин вышел из своего кабинета и решительным шагом направился к кабинету разъяренного кандидата.
Андрей Андреевич ходил по дуге мимо черного полированного стола и пил прямо из бутылки структурированную воду. Врач напрасно его предупреждал, что ее следует употреблять по пятьдесят граммов каждый час – Андрей Андреевич отпивался за все пропущенное в смысле лечения утро.
– Ты? – сказал он, увидев начальника службы безопасности. – Ты что мне обещал?
– Многое, всего и не упомнишь.
– Что больше не будет таких пресс-конференций. Так почему эта Иванова из «Регионов» так странно себя вела, а? Как это понять? Она же из этих, ну…
– Да, она еврейка.
– Хотя и Иванова?
– У нас много Ивановых-евреев. Или так: евреев-Ивановых.
Голодин поморщился.
– Но что ей было от меня надо? Объясни, умник. Капустин пожал плечами:
– Очевидно, обостренное чутье на неправду. Не знаю точно, как еврейка она ее унюхивает или как настоящая Иванова, только…
Андрей Андреевич выпучился:
– Ты хочешь сказать, я вру во время всех этих?.. Ты что-то совсем уж обнаглел, парень!
Капустин потупился, но ответил уверенно и твердо:
– Вы же сами все прекрасно понимаете, зачем тогда эти фигуры самообмана? Цинизм – он в чем-то даже чище, чем…
– Заткнись!
Андрей Андреевич рухнул в кресло всей крупной, уже вполне оправившейся от последствий голодания фигурой. Кресло пискнуло, как будто в нем сидела мышь.