– Я не поняла.
Капустин тоже удивился и искоса поглядел в сторону хозяина: что это с ним?
– Помнишь, я тебя в детстве учил, что обманывать нехорошо?
– Помню.
– Но сейчас вы с Капустиным задумали самый натуральный обман.
– Но сейчас уже не детство. Мы воюем по законам, которые нам навязали. Приход к власти – это единственный способ расплатиться потом с избирателями за преувеличения и натяжки, допущенные во время предвыборной кампании.
Голодин опять поставил чашку на стол. И спросил неприятным голосом:
– Ты в это веришь, Нина?
– Я же в твоем избирательном штабе, а не Кащея Бессмертного. Я же знаю – ты хочешь людям и стране хорошего.
Голодин развернулся и вышел, оставив после себя огромное недоумение.
– Что это он? – спросила Нина Капустина.
– Думаю, ничего страшного. Андрей Андреевич не уедет в Оптину пустынь. Так выражается его боязнь за тебя.
– Вот и нашлась для тебя работенка, – услышал капитан Захаров в трубке голос, которого бы не желал слышать больше никогда. – Приезжай ко мне. Сегодня приезжай.
Капитан Захаров совершенно запутался и теперь даже наедине с собой не мог определить своего положения в мире районной политики. Кому он друг, кому враг, кому хочет помогать, а кому – навредить. У зэков есть термин для обозначения такого положения человека в лагерной иерархии – «один на льдине». Захаров был сам за себя, но парадокс заключался в том, что всем окружающим он был должен. Все имели право рассчитывать на его лояльность, ибо всем он дал к этому повод. Сергей Янович Винглинский уже, наверное, потерял счет своим претензиям к неумелому работничку, а так уж устроены эти люди, что счет они рано или поздно предъявляют. Шинкарь вел себя соответственно – помыкал, хамил, втаптывал в грязь, но не добивал, что означало: нет команды сверху. У Винглинского другие в настоящий момент заботы, и не до капитанских грехов ему ныне.
А Танкер… это он позвонил, настоятельно предлагая встретиться. Танкер – он и есть Танкер. Был глупый порыв, капитанский сапог соскользнул на его грязную территорию, и на нем навсегда остались следы зависимости от правящей там силы. Никто капитана за язык не тянул. И раз вызвался войти под руку Танкера, так, стало быть, уже и вошел. И теперь невозможны никакие отговорки – там их не понимают, и выставление счета может произойти еще быстрее и жестче, чем со стороны московского олигарха. Надо ехать.
Авось глава калиновской мафии для начала попросит о небольшой услуге. А может, и вообще как-нибудь удастся выкрутиться, сыграть под дурачка: какая, мол, во мне ценность, раз меня понизили и влияния теперь никакого.
Семейство свое Захаров предусмотрительно отправил к сестре в Новосибирск. Супруга не удивилась, хотя и расстроилась. Она давно понимала, что при таком характере муж рано или поздно нарвется на большие неприятности.
Танкер встретил капитана по-простому, без всяких блатных прибамбасов. Впустил в кабинет, обшитый деревом и увешанный охотничьими трофеями хозяина.
– Значит, так, такое дело. Ты мне поможешь. Капитан слегка кивнул, как бы говоря: ну конечно, о чем речь.
– Надо будет в вашей сауне, что в ельнике за городом, собрать всех, понял?
– Нет. Кого всех?
– Тимченку, прокурора, Шинкаря. И все сделать честь по чести. Девок, если нет своих, бери от меня.
– Девки есть. Но я там, в доме, не распоряжаюсь. Танкер немного раздул ноздри. Это он еще не сердился, а только показывал, что умеет это делать.
– Найди, как все сделать. Не думаю, что трудно. Поговоришь с Мефодьичем – хоть ласково, хоть так. Подкупи. А то обмани. Короче, не мое это дело. Чтобы завтра, в крайнем случае – послезавтра вся эта команда была за городом.
– Для чего?
Танкер даже удивился такому глупому вопросу.
– Для дела. Поговорить мне с ними надо. Серьезно. Со всеми вместе, понял?
– Понял, понял.
– Как только начнется заезд, дашь мне знать.
– Дам.
– Иди.
Глава сорок восьмая По Ленинградке
Сергей Янович выехал на встречу без Либавы. Это было обидно верному и удачливому помощнику, но легко объяснимо. И даже сам помощник мог догадаться, в чем причина внезапного хозяйского охлаждения к нему после целого ряда удачно выполненных заданий. В том-то и состояла причина – в нежелании олигарха попасть в слишком большую зависимость от одного из своих сотрудников. Толстяк вдруг оказался чрезвычайно оборотист в делах и незаметно сумел слишком плотно припасть к хозяйскому телу.
Винглинский взял с собой охранника Рената, которого давно приметил за сообразительность, молчаливость и деловитость. О шофере вообще не было речи – салон машины перегораживался звуконепроницаемым стеклом. Ренат тоже в нужный момент пересядет на переднее сиденье, так что на встрече Сергей Янович предполагал со своей стороны быть в полном одиночестве.
Въезжали в город по Ленинградке, что говорит само за себя, сорок минут добирались от «Сокола» до «Белорусской». Таинственный майор обещал стоять на Брестской улице у ресторана «Суп». Почему «Суп», какая тут символика, понять олигарху не удалось, а может, и не было никакой символики и не следовало попусту ломать голову.
Только перед самым въездом на железнодорожный мост Сергей Янович сообщил водителю, куда они едут. Сделали почетный полукруг у памятника Горькому. Вот она, Брестская улица, и вот тебе требуемый «Суп». Неказистое заведение, лимузин олигарха смотрелся в этом месте странно. Но недолго. Почти мгновенно к машине подошел довольно высокого роста человек в сером пальто, удивительно ладно на нем сидящем, и взялся за ручку двери. Ренат слегка опустил стекло.
– Я Елагин.
– Звучит, как «я – Дубровский». Ренат, пересядь к дяде Володе, а вы уж сюда.
Перегруппировка произошла за считанные секунды. Лимузин тронулся, дядя Володя, зная правила шоферского поведения в подобных случаях, изо всех сил старался как можно скорее дальше уйти от опасного места, ввинчиваясь в автомобильный поток с почти невероятным искусством. Если б его кто-то надумал преследовать, это было бы очень заметно и очень трудноосуществимо.
– Принесли?
– Принес, Сергей Янович, принес. Вернее, мы захватим нужную вещь по дороге, после того как вы дадите мне убедительные доказательства, что выступите против Нины Голодиной уже в самое ближайшее время. Сегодня или завтра. В крайнем случае послезавтра.
– Вы хотите свалить Андрея?
– Хочу.
– Но он и так, судя по всему, не проходит во второй тур. Ему может помочь только сверхъестественное нечто.
– Судя по всему, это так, но я хочу подстраховаться. Разрыв в баллах – на уровне всего лишь двойной статистической погрешности, а это не гарантия.
– Го-осподи, да проценты Нестерову и Лаптеву будут выписывать в Кремле, а не в избирательной комиссии.
Майор вежливо улыбнулся в полумраке салона:
– Не уводите разговор от темы и машину с Садового кольца.
Винглинский отдал соответствующую команду с помощью маленького внутреннего телефона.
– А вы, товарищ майор, уверены, что мы договоримся? Майор ответил спокойно и твердо:
– Да.
Винглинский произнес с сомнением:
– Н-да.
Елагин иронически покосился в его сторону:
– Да вы тоже уверены, Сергей Янович. Вы уже все взвесили, и никакого Андрюшу Голодина вам по большому счету не жаль. И никого в этой команде – все они там пауки при вашем банке. Извините за каламбур.
Винглинский вертел в руках трубку телефона.
– Мне говорили, что вы идейный борец, последний защитник отечества. Странно слышать от вас призыв к предательству. Ведь я, подумайте, как я буду выглядеть в глазах прогрессивной общественности после такого выступления?
– Мне плевать на ваши переживания по этому поводу. В конце концов в вашей шайке все по большому счету сами за себя. И на вашем месте любой и каждый поступил бы точно так же – спасал бы свою шкуру.
Олигарх спрятал телефон.
– Вы не очень-то вежливы.
– Такое впечатление, что вы тянете разговор. Хотите дотянуть до места, где меня сотрут в порошок, да? Ну так это бесполезно, я вас уже ставил об этом в известность.
– Знаю, знаю.
Майор посмотрел в окно:
– Мы уже не так далеко от хранилища шкатулки с алмазом.
– Понимаю, понимаю. Только я вам вот что скажу: ни с какими заявлениями я, разумеется, выступать не буду. Это совершенно не мой стиль.
Майор взялся за ручку дверцы:
– Тогда прощайте.
– Вы не поняли. Я предложу вам намного более приемлемые условия обмена.
Елагин сделался сама настороженность. Чего теперь ждать от этого хитрого, коварного…
– Вы, помнится, в самом начале нашей беседы сказали, что были бы не прочь вставить хорошую палку в колесо избирательной телеги Голодина.
– И могу повторить это.
– Такая палка со мной. То есть не в реальном, а в фигуральном смысле. Только для начала у меня к вам будет несколько вопросов. Собственно, всего один вопрос. Нет, все-таки несколько.
– И могу повторить это.
– Такая палка со мной. То есть не в реальном, а в фигуральном смысле. Только для начала у меня к вам будет несколько вопросов. Собственно, всего один вопрос. Нет, все-таки несколько.
Майор помедлил, но согласился:
– Спрашивайте.
– Вы следите за избирательным представлением?
– Время от времени.
– Значит, время от времени вы слушаете выступления Андрея Андреевича?
– Да.
– Разве они не производят на вас впечатления?
– Нет.
– Он же говорит как самый настоящий державник. Как патриот. Значительно откровеннее и решительнее, чем говорил Путин, когда шел к власти.
– Тут важно, как человек себя поведет, придя к власти.
– Вы думаете…
– Я уверен: ваш Андрей Андреевич говорит то, что ему разрешили сказать, учитывая настроения в стране. А может, даже и просто написали ему эти речи. Какие-нибудь ребята в Вашингтоне, хорошо знающие русский язык.
Винглинский выпятил губы, потом облизал их. И сказал:
– Прочтите вот это.
Он протянул собеседнику давешнюю распечатку, первый вариант которой был так страшно и тщательно уничтожаем сначала в пепельнице, а потом в унитазе.
Майор очень быстро ознакомился с документом.
– Любопытно.
– И все?!
– Пока это на бумаге, это всего лишь любопытно.
– Есть и аудиозапись. Отчетливая, сделанная на лучшей зарубежной технике.
Майор недоверчиво поинтересовался:
– И вы можете мне ее предложить?
– Конечно. За этим я и приехал к ресторану «Суп». Нашел символику: мы с вами сварим отличный супешник. Но я вижу на вашем лице следы недоверия.
– Честно говоря, да, кое-что тут не совсем вяжется. Винглинский беззаботно отмахнулся:
– Все вяжется. Диск я дам вам прослушать прямо здесь, в машине. И вам самому решать: похоже – не похоже. Мой голос вы сейчас имели возможность изучить. Голос Капустина сто раз слышали по телевизору. Майор кивнул:
– Все так. Но непонятно, почему на предательство своего клана в виде публичного выступления вы пойти не можете, а вот так, тайком, обрушиваете его спокойно и цинично.
– Я мог бы не отвечать на ваш вопрос и обидеться. Но отвечу, да вы и сами можете догадаться, что все объяснение – в слове «публичного». Я не публичный человек, а в остальном как раз такой, каким вы меня себе представляете. Что, еще что-то не так?
– Последнее сомнение. И велите шоферу свернуть к Киевскому вокзалу.
– Давайте ваше сомнение.
– Некоторая неравноценность документов. Политический вес вашего намного больше, чем моего.
Винглинский охотно согласился:
– Правильно, в моем документе смерть, а вашем только большие неприятности, может быть, денежные потери. Но это МОИ неприятности, МОИ денежные потери. Представьте, что у вас болит зуб, а к вам приходит человек, больной диабетом. И говорит: я соглашусь, чтобы у тебя прошел зуб, если ты согласишься, чтобы у меня прошел диабет. Разве вы не поймете друг друга? И потом, какой бы я с вас мог бы потребовать доплаты? Хотя надо бы. А то я веду себя не по-бизнесовому.
Майор задумчиво сказал:
– Думаю, вы открыли мне не всю правду.
– Да-а? А вы ждали всю?
– Такое впечатление, что вы не хотите выхода Голодина во второй круг.
– Почему это?
– Для вас это гибель. Этого вам не простят и достанут так же, как Березовского и Невзлина. Вас даже антарктические пингвины выдадут, если потребуется.
– Может быть, вы уже вентилировали обстановку на сей счет среди этих птичек?
– Может быть.
Винглинский стал серьезнее и суше в своей речи:
– Ваше право думать все, что сочтете нужным. Это за скобками разговора. Сейчас важно одно – вы согласны или нет?
Майор почти мгновенно ответил:
– Согласен.
– Будем слушать запись?
– Обязательно.
Глава сорок девятая Гости съезжались на дачу
Труднее всего оказалось справиться с Мефодьичем. Он как шуруп был ввернут в жизнь загородного дома Сергея Яновича и ни за что не хотел выворачиваться. В его же присутствии об осуществлении плана Танкера и говорить было нечего. Старик бы не позволил никаких левых встреч, да еще с бабами. К счастью, выяснилось: у него есть престарелая сестра в Катере, то бишь Екатеринбурге. Сочинили телеграмму, что она при смерти, хочет проститься. Старик убыл с причитаниями. Истопника Володю напоили – он любил это дело, особенно на дармовщинку и в те дни, когда не ожидалось прибытия высоких гостей. А их и не ожидалось, по версии, доведенной до персонала. Повариху вызвали к больному ребенку. Горничная Татьяна в случае необходимости брала на себя исполнение и услуг особого банного рода, так что ей Захаров разрешил остаться, даже выплатил аванс, присовокупив многозначительную фразу:
– Надеюсь, не подведешь!
Пройдет как соучастница – значит, не пикнет, решил он.
После решения проблем с персоналом надо было подумать о гостях. Первый визит – к непосредственному начальству. Шинкарь смотрел на него с вызывающим сочувствием.
– Чего тебе?
– Не мне, а вам.
– Не путай, говори дело.
– Велено передать, что сегодня в восемь вечера вы должны прибыть в расположение усадьбы «Елочка», форма одежды – свободная, о программе будет доложено на месте. Захватите что-нибудь от давления.
Шинкарь успел привыкнуть к подобострастному поведению капитана и теперь был на грани того, чтобы матерно вспылить в ответ на эту запанибратскую болтовню.
– Сергей Янович проведут эту ночь в своем загородном имении.
– Да он в Москве!
– У нас самолеты еще никто не отменял.
– Зачем?
– Спросите у него сами. Велел быть обязательно. Подполковник недоверчиво кусал губы. Что-то ему не нравилось в этой истории. Получалось, что капитан как-то опять вернулся на свой пост в свите Винглинского. Раньше он, как помнится, тоже подвизался в сфере организации олигархского досуга. Непонятно. Капитан протянул ему свою трубу:
– Хотите переспросить? Номер я уже набрал. Подполковник отмахнулся.
– Раз велено, подъедем. – Его примиряла с ситуацией мысль, что он в сауне Винглинского будет гостем, а капитан – просто старшим по обслуге. Разные уровни.
Далее предстояло говорить с двумя сердечниками – кандидатом Тимченко, страдавшим от стенокардии, и влюбленным прокурором. И тот и другой упирались недолго. Все помнили ужас, охвативший их после последней банной встречи с Сергеем Яновичем. Уж так не угодили своим уклончивым стриптизом. Теперь они оба решили отдать субординационно-сексуальный долг в полном объеме. Чего бы это ни стоило. Тимченко не просто взял с собой целую аптеку, но и сделал кардиограмму в медпункте. Кардиограмма, по словам врача, была «неплохая». Ну, бог не выдаст, а пар не съест. Прокурору было еще проще – жена его уехала в командировку. И прокурор решил, что сама судьба дает подсказку: надо!
Чуть было не сорвался самый важный пункт программы – девочки. Здесь не подходил кто попало, нужны были проверенные кадры. Захаров набрал номер Лизы. Абонент недоступен. Абонент Роза доступен, но дышит слишком характерно.
– Розка, ты где? Жду через десять минут у главного универмага.
– Ты что, я на работе!
– Да я слышу, но дело страшное – по пятьсот, поняла, по пятьсот! Тебе и Лизке, найди ее, найди обязательно!
Когда связь прервалась, Захаров с чувством сказал слово, которое мужчины часто говорят в разных ситуациях, связанных с женщинами:
– Сука!
Припарковался у ступенек универмага. Выбрался наружу, закурил, понял, что курить не хочет, до тошноты не хочет. Скомкал сигарету. Опять набрал номер Лизки. Абонент доступен, но, как последняя сука, не берет трубку. Все-таки закурил, чтобы хоть чем-то заниматься, кроме вышагивания взад-вперед по крыльцу. Стены универмага были обклеены предвыборными плакатами. Причем всероссийские политики сплошь и рядом соседствовали здесь с районными. Лаптев рядом с Гнатовым, Тимченко – с Голодиным. Капитану даже в его возбужденном состоянии показалось забавным, что у всех у них были выколоты глаза. Этот выпад народного протеста, вероятно, означал: не видят и не хотят видеть люди верхов трудностей и забот низовой народной жизни! И все одним миром мазаны – и московские, и калиновские. Мимо этой выставки политической слепоты тащилась обыкновенная районная жизнь. Старики и школьники, алкоголики и старухи… Хоть бы миг внимания тем, кто выразил публично свое желание управлять ими.
Прошло пятнадцать минут.
Про десять минут он сказал, конечно, только для испуга – раньше чем через полчаса он работниц своих не ждал.
А вот одна девочка появилась. Вот уж кого не ожидал увидеть. Великая писательница земли южно-уральской собственной персоной. Узнала товарища капитана и увидела, что он ее увидел, так что свернуть в сторонку не получится. Захаров стал издалека ей кланяться, даже приотдал честь, прикоснувшись двумя пальцами к правой брови.