Эту историю муж подробно поведал мне в день моего прилета. Выслушав ее, я сказала, что больше на эту тему разговаривать не хочу. Потом мы действительно ее не затрагивали. Думаю, имею все основания заявить: этот случай ни в малейшей степени не повлиял на наши отношения.
Сейчас я приближаюсь к моменту, представляющему известную сложность для любого писателя. Для того чтобы читатель лучше понял суть дальнейшего развития событий, мне необходимо как можно полнее описать личность моего мужа, его прошлое, его отношение к работе, поделиться тем, что наполняет радостью нашу супружескую жизнь. Однако все детали окажутся бессмысленными, если рассматривать их оторванными от атмосферы, в которой мы существовали. Литератор более талантливый, чем я, без сомнения, подал бы требуемую информацию в виде хорошо продуманных драматических эпизодов, с тем чтобы читатель, заинтригованный и взволнованный внутренним конфликтом героев, ощутил себя исподволь подготовленным к развязке. Меня от подобной попытки удерживают два обстоятельства. Первое заключается в том, что для этого требуется иной, более высокий уровень профессионализма. Второе несколько прозаичнее: читая книги, я как-то заметила, что авторы, пользующиеся таким приемом особенно искусно, в конечном итоге вызывают у меня отвращение.
В жизни каждого человека, как в жизни правительств и армий, время от времени бывают самые ответственные, решающие дни. Начинаются они точно так же, как и другие, обычные, и, казалось бы, ничто не предвещает катаклизма, но падает вдруг кабинет министров, полководец проигрывает битву, удачливый карьерист с предпоследней ступеньки высокой служебной лестницы внезапно летит вниз.
Для моего мужа этот день в конце весны был полон солнца и свежести, вода гавани в городе, где он служил вице-консулом, тихо светилась бирюзой. За завтраком мы решили, что погода достаточно хороша для того, чтобы обедать и ужинать на открытой террасе, я поделилась с Джоном намерением пробежаться по магазинам и купить пару фонариков, в которые вечерами можно было бы ставить свечи. Во второй половине дня на партию в бридж обещали подойти двое наших друзей, поэтому я напомнила мужу о необходимости купить бутылочку виски. Кивнув в знак согласия, он вышел – аккуратный, неторопливый, так и оставшийся настоящим американцем, несмотря на долгие годы, проведенные вдали от родины.
Джон – человек очень методичный, у него превосходно тренированная память, и, когда значительно позже я поинтересовалась, как сложилось то утро, он ответил с привычной точностью. Консул, отъехавший на несколько дней в северные районы страны, возложил исполнение своих обязанностей на него, и, прибыв в кабинет, он просмотрел поступившую почту. Ничего необычного или срочного в ней не оказалось.
Не успел Джон разложить бумаги по папкам, как в комнате появился Майкл Лабордэ (не забывайте: имена действующим лицам я дала вымышленные). Кабинет его располагался за стеной, и Майкл возникал иногда неожиданно, как привидение. В свои неполные тридцать лет он занимал незначительную должность в коммерческом отделе консульства. Внешность у Лабордэ была располагающая, а характер довольно слабый – мой муж считал Майкла хлипким интеллигентом. Жил Лабордэ в городе одиноко, и по меньшей мере раз в неделю мы приглашали его на ужин. Молодого сотрудника консульства отличал острый, гибкий ум, он всегда был в курсе последних слухов, и Джон как-то признался, что наслаждается пятиминутными перерывами в работе, когда Майкл заглядывает в его кабинет. Однако тем утром Лабордэ стоял на пороге, нервно затягиваясь сигаретой.
– Черт бы побрал, – буркнул он, – этот Вашингтон.
– Что случилось?
– Вчера получил письмо. В секторе стран Латинской Америки у меня работает друг. Они там все воют от ужаса. Людей выставляют на улицу десятками, причем каждый день.
– Убирать улицы тоже… – начал было Джон, даже с друзьями всегда осторожный при обсуждении подобных вопросов.
– Черта с два – улицы! Топор крушит все без разбору. Они там с ума посходили от охоты на гомиков. Приятель пишет, будто в половине вашингтонских отелей и баров стены утыканы микрофонами, поймали уже человек двадцать, уж больно много они трепали языком в общественных местах. Никаких скидок на награды, благодарности или на годы безупречной службы! Трехминутная беседа – и свободен! Можешь располагать собой по собственному усмотрению.
– Думаю, – улыбнулся Джон, – тебе из-за этого нечего беспокоиться.
В городе Майкл имел репутацию опытного дамского угодника, облик его, как я уже отмечала, этому способствовал.
– За себя я спокоен, по крайней мере в таком вопросе. Но меня бесит сам принцип. Тоже мне пуритане! Когда люди провозглашают поход за чистоту нравов, то они не успокоятся до тех пор, пока не распнут последнего грешника. А еще друг советует мне быть осторожнее в письмах. Последнее, которое он получил от меня, было заклеено скотчем. Но я-то скотчем не пользуюсь!
– Твой приятель чересчур впечатлителен.
– Он говорит, что Эль Бьянко держит в Европе штат из пятидесяти платных агентов. – Эль Бьянко – псевдоним, которым Майкл наградил сенатора, своими запросами приводившего госдепартамент в состояние полной прострации. – Стукачи не делают даже перерывов на обед. Они могут сидеть за соседним столиком в ресторане и строчить в блокнот твои анекдоты.
– А ты обедай дома. Как я.
– Они придумали и блюдо поострее. Некий придурок, о существовании которого ты и не догадывался, вдруг приходит к выводу, что ты ему не нравишься. Он строчит анонимную писульку в ФБР, где сообщает, что Четвертого июля[29] ты неправильно повесил наш звездно-полосатый флаг или что ты спишь с двумя одиннадцатилетними арабскими мальчиками. Через пару дней копию этих откровений получит какой-нибудь пучеглазый конгрессмен и начнет на всю страну орать: «У меня здесь информация, расследованием которой в данный момент заняты люди из ФБР!» Сколько, интересно, времени понадобится тебе для того, чтобы навсегда распрощаться со своим креслом?
– И ты всему этому веришь?
– Откуда мне знать, во что верить, во что – нет? Я просто жду, когда поползут слухи о том, как в Вашингтоне прохожие видели человека, который был в своем уме. Тогда попрошусь в отпуск, чтобы своими глазами посмотреть на это чудо. – Потушив в пепельнице сигарету, Майкл мрачно скрылся за дверью.
Позже муж вспоминал, что рассказ Майкла вызвал у него раздражение, но об этой проблеме Джон неоднократно задумывался и сам. При назначении коллег на новые посты его обошли уже дважды, а предоставив ему нынешнюю должность, руководство, внешне демонстрируя поддержку, как бы предостерегало: ты попал в опалу, высшие сферы тобой недовольны.
В течение года – нет, больше – моего мужа мучили сомнения относительно благонадежности его переписки. В результате даже самым близким друзьям он стал отправлять письма, выдержанные в ровном и безликом тоне. В памяти всплыло, что несколько полученных месяцем раньше конвертов тоже были заклеены прозрачной бесцветной лентой. По роду обязанностей Джону приходилось знакомиться с предоставляемой отделом выдачи виз и паспортов информацией крайне деликатного характера. Было ясно, что сведения о подателях заявлений собирала агентурная сеть, причем методы ее работы отличались шокирующей изобретательностью. На протяжении последних месяцев мужу регулярно портили нервы бесконечные проверяющие – навязчивые и лишенные чувства юмора молодые люди, упорно пытавшиеся получить любые компрометирующие данные на его коллег за период начиная с 1933 года. Поскольку все их вопросы, как подчеркивали эмиссары Вашингтона, носили самый рутинный характер, Джон пришел к выводу, что объектом интереса неулыбчивых парней являлся и он сам.
Будучи реалистом, мой муж никогда не воспринимал подобную активность спецслужб как беспричинные преследования сотрудников госдепартамента. Лучше многих он отдавал себе отчет в том, что идущая в мире невидимая борьба требует повышенных мер безопасности: ведь предатели существуют, и глупо поступают те, кто делает вид, будто у нас их и быть не может. Термин «угнетение духа» не способен точно передать суть его переживаний. Привыкший к четким дефинициям понятия вины или невиновности, руководствуясь вошедшей в кровь терпимостью к чужим политическим воззрениям, Джон не мог не сознавать, что в глазах высокого начальства он выглядит человеком старомодным и недостаточно жестким. Традиция обсуждать со мной список приглашаемых на ужин гостей с целью исключить возможность общения с теми, кто пусть даже предположительно может бросить тень на его доброе имя, превращалась в тяжкое, отвратительное бремя. Уж если человек хочет сполна получить удовольствие от приема гостей, он не должен исключать определенной стихийности, непредсказуемости процесса общения, а за последний год элемент неожиданности из наших вечеринок начисто пропал. Судить с профессиональной объективностью о качествах коллег – одно дело, строить предположения об образе мыслей, поведении, возможном бесчестье соседа по столу или туриста-соотечественника, с которым познакомился в баре, – совсем другое.
Размышления Джона были прерваны приходом Трента, члена совета директоров одной из американских нефтяных компаний, открывшей в городе свое представительство. Высокий и грузный уроженец Иллинойса, со спокойной, медлительной манерой речи, Трент был немного старше моего мужа. Время от времени Джон играл с ним в гольф и в общем-то видел в нем своего друга. Поднявшись навстречу, он предложил гостю сесть. Обменявшись с хозяином кабинета парой незначащих фраз, Трент перешел к делу.
– Мне нужен твой совет, Джон. – Было видно, что чувствует он себя неловко, что его тяготит груз сомнений. – Ты со всем этим связан куда больше меня, тебе виднее, что у нас сейчас происходит. Сюда я приехал довольно давно, и, хотя регулярно читаю нашу прессу, мне трудно разобраться, насколько ситуация может быть серьезной. Словом, у меня возникли проблемы, Джон.
– Выкладывай.
В волнении Трент вытащил из кармана сигару, отгрыз кончик, но так и не прикурил.
– Видишь ли, – растерянно хмыкнул он, – как-то раз мне предложили вступить в коммунистическую партию.
– Что? – с удивлением переспросил Джон. В дорогом, с иголочки костюме, с аккуратно зачесанными волосами, Трент выглядел – и на самом деле являлся – классическим представителем класса знающих себе цену и весьма преуспевающих бизнесменов. – Что ты сказал?
– Я сказал, что мне предложили вступить в коммунистическую партию.
– Когда?
– В тридцать втором. Тогда я еще учился в университете, в Чикаго.
– Ну и?.. – протянул Джон, недоумевая, какой совет мог понадобиться приятелю.
– Так что же мне сейчас делать?
– А ты вступил?
– Нет. Хотя, скажу честно, одно время серьезно подумывал об этом.
– Никак не пойму, в чем состоит твоя проблема.
– Человек, который подошел ко мне с этим предложением, работал инструктором в министерстве экономики. Энергичный молодой парень в твидовом пиджаке, бывал в России. Раз в неделю собирал у себя на квартире толковых и грамотных ребят на хороший мужской разговор за пивом. Мы болтали о женщинах, о Боге и политике и казались себе настоящими интеллектуалами. В те времена парень он был что надо…
– Так-так…
– Что «так-так»? Я вижу, комитет[30] вплотную заинтересовался моими однокашниками, вот и думаю: не сдать ли его?
Джон решил проявить максимальную осторожность. До него внезапно дошло, что Трента он почти не знал, разве только по редким партиям в гольф. Взяв из стаканчика карандаш, он придвинул к себе блокнот.
– Назови мне имя.
– Нет. Не хочу тебя впутывать. Не уверен, что и сам захочу впутаться.
– Где он сейчас?
– Понятия не имею. Во всяком случае, не в Чикаго. Несколько лет мы переписывались, а потом он куда-то пропал. Сейчас он либо уже мертв, либо ушел к йогам.
– Тогда будь добр, объясни поточнее, чего ты от меня хочешь.
– Услышать твое мнение. Оно поможет мне решить, что делать дальше.
– Сдай его комитету.
– Но… – Трент засомневался. – Посмотрим. Мы были друзьями, я часто вспоминал о нем. Такой шаг может здорово навредить человеку, да и было это больше двадцати лет назад…
– Ты хотел услышать мое мнение. Советую тебе сдать его.
В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет без стука вошел консул. Ожидавший его возвращения лишь через два дня, Джон удивился.
– О, я не знал, что у вас посетитель. Когда закончите, прошу зайти ко мне.
– Я уже ухожу, – поднялся со стула Трент. – Спасибо, Джон. Спасибо за все. – Пожав обоим дипломатам руки, он вышел.
Консул плотно притворил дверь.
– Садись, Джон. Я принес тебе дурные новости.
Довольно молодой мужчина, вряд ли старше Майкла, консул был одним из тех счастливчиков, которые начинали свой стремительный взлет еще в юности вне зависимости от того, где они служили, и без всяких видимых усилий. Его умное, привлекательное лицо всегда казалось покрытым ровным загаром. Годом раньше консул взял в жены единственную и очень красивую дочь весьма состоятельных родителей. Вскоре молодые стали пользоваться репутацией приятной и общительной пары, без которой не обходились ни одна вечеринка, ни один званый ужин в домах приличных семейств. Начальство с удовольствием продвигало обходительного молодого человека, самой судьбой обреченного на головокружительный успех. Мой муж, отличавшийся от своего босса и удачливостью, и темпераментом, относился к нему так же, как и окружающие. Он почти с удовольствием взвалил на свои плечи дополнительную работу: в силу чрезвычайной занятости общественными мероприятиями у консула просто не хватало времени на исполнение своих непосредственных должностных обязанностей. Нельзя, конечно, умолчать о том, что Джон завидовал своему блистательному коллеге. Муж отлично знал свои возможности, и разница в положении обоих, в открывавшихся перед ними перспективах представлялась ему вопиюще несправедливой. К тому же, когда оба являлись еще сотрудниками посольства в N., Джон был фигурой куда более значимой, а какому мужчине приятно видеть, как его обходит бывший подчиненный? Сочетание зависти, расположения и ревностного исполнения своего долга встречается в коридорах власти намного чаще, чем принято думать.
Майкл Лабордэ был, пожалуй, единственным из работников, кто имел о руководителе консульского аппарата свое собственное мнение. Легкая золотистая шевелюра консула и никогда не закатывавшаяся счастливая звезда дали Майклу повод прозвать его Лютиком. Должна признаться, что и меня Лютик не смог очаровать так, как моего мужа. Мне виделось в нем что-то фальшивое, что-то вызывавшее смутную неприязнь, хотя Джону я ни разу не намекнула на это. Тайной для всех остался и забавный инцидент, участниками которого были всего двое: консул и я. Как-то после обеда я решила пройтись по магазинам. Остановившись на мгновение перед витриной, я краем глаза заметила, как из соседнего подъезда вышел наш консул. Выглядел он в элегантном костюме совершенно обычно. Шляпы на голове не было, чуть влажные, аккуратно уложенные волосы наводили на мысль о только что принятом душе. Консул двинулся навстречу; губы мои уже расползались в улыбке, как вдруг он резко развернулся и стремительно зашагал прочь. Не было и тени сомнения в том, что он заметил меня. Похоже, случайная встреча привела консула в совершенно непривычное для него замешательство. Увидев, как он сворачивает за угол, я озадаченно пошла по улице дальше. Но любопытство тут же пересилило, и я почти бегом вернулась к подъезду. Сбоку от двери висела табличка с именами шести жильцов, из которых только одно было мне знакомым. Оно принадлежало молодому американцу с весьма приличными, хотя и неясного происхождения доходами, поселившемуся в нашем городе месяца три назад. Пару-тройку раз я видела юношу на вечеринках и довольно быстро поняла по его походке и манере говорить, кем он был. Если бы консул хотя бы кивнул, произнес ничего не значащее «привет», мне и в голову не пришло бы вчитываться в имена на табличке.
– Из посольства пришлось вернуться немного раньше, чем предполагалось, – сказал он, когда муж опустился в свое кресло. – Я сам должен сообщить тебе об этом. Ты выведен за штат, Джон. Твой сегодняшний рабочий день последний.
Услышав привезенную из посольства весть, муж, по его словам, испытал непонятное облегчение. Подсознательно, без всяких на то серьезных причин, два последних года он ожидал этих слов. Теперь, когда они наконец прозвучали, Джону показалось, что от рухнувшей на землю тяжести выпрямились плечи. Даже пугающая их суть была все-таки лучше, гуманнее бесконечных сомнений.
– Повтори, пожалуйста.
– Ты выведен за штат. Я бы советовал тебе подать в отставку немедленно.
– Мне позволено подать в отставку?
– Да. Твоим друзьям пришлось немало потрудиться, но в конечном итоге им это удалось.
– А в чем, собственно, я провинился? – Несмотря на одолевавшие его в течение двух лет мрачные предчувствия, Джон действительно понятия не имел, чем вызвал недовольство высоких чинов.
– Главную роль сыграли соображения морального порядка, Джон. Вздумаешь полезть в драку, они станут известны широкой публике, а о чем в первую очередь подумают люди, ты и сам знаешь.
– Все решат, что меня выставили за гомосексуализм.
– Не те, кто тебя знает. Остальные же…
– Но предположим, я все же ввяжусь в драку и победа останется за мной?
– Это невозможно, Джон. За тобой наблюдали, и кое-где есть вся информация о той даме, что пыталась покончить с собой. В папки подшиты показания врача, консьержки дома, где дама проживала, одного из сотрудников посольства, который на свой страх и риск провел некое расследование и представил полученные данные выше.
– Кто это был?
– Имени я назвать тебе не могу, а сам ты никогда его не узнаешь.
– Но ведь это полный абсурд! Речь идет об инциденте, произошедшем пять лет назад!
– Это не важно. Факт остается фактом.