– Как Египет? – спросила Кристина.
– Я был в Египте? – Беддоуз воззрился на Кристину, любуясь ее лицом.
– Так писали в газетах.
– О да. – И продолжил голосом всезнайки-комментатора: – Новый мир, корчащийся в родовых муках. Феодализм он уже перерос, до демократии – не дозрел…
Кристина изобразила гримаску:
– Прекрасная фраза для анналов государственного департамента. Я просто хотела узнать, как там в Египте.
– Солнечно и грустно. После двух недель в Каире начинаешь всех жалеть. А как Париж?
– Демократию он уже перерос.
Беддоуз улыбнулся, наклонился через маленький столик, поцеловал Кристину.
– Я просто хотел узнать, как тут в Париже?
– Без изменений. – Помолчав, Кристина добавила: – Почти без изменений.
– Кто в городе?
– Все те же лица. Обычные счастливые изгнанники. Чарльз, Борис, Энн, Тедди…
Тедди – тот самый фотограф.
– Ты с ним часто виделась? – как бы невзначай спросил Беддоуз.
– А что? – Кристина чуть улыбнулась.
– Просто интересуюсь.
Официант принес чай. Она наполнила чашку, выжала лимон длинными ловкими пальцами. Беддоуз отметил, что она перестала пользоваться ярким лаком.
– Твои волосы. Что случилось?
Кристина небрежно коснулась волос.
– О… Ты заметил?
– Блондинки теперь не в моде?
– Я решила вернуться к своему естественному цвету, посмотреть, что из этого выйдет. Тебе нравится?
– Еще не решил. Они стали длиннее?
– Да. На зиму. Чтобы не мерзла шея. Все говорят, с такой прической я выгляжу моложе.
– И это правда. Выглядишь ты ровно на одиннадцать лет.
Кристина улыбнулась, отсалютовала ему чашкой:
– За тех, кто возвращается.
– Тосты чаем я не принимаю.
– Пора отвыкать от вредных привычек. На спиртном свет клином не сошелся. – Кристина маленькими глоточками пила чай.
– Я вот подумал насчет вечера, – сменил тему Беддоуз. – Предлагаю лишить своей компании наших друзей и пообедать в том бистро у рынка. Мне ужасно хочется стейка. А потом… – Он не договорил. – Что такое? Мы не сможем вместе пообедать?
– Не совсем так. – Кристина наклонила голову и уставилась на чашку с чаем. – У меня свидание…
– Так отмени его! – вырвалось у Беддоуза. – Продинамь этого типа.
– Не могу. – Кристина подняла на него глаза. – Он придет сюда с минуты на минуту.
– Ага, – кивнул Беддоуз. – Это, естественно, меняет дело.
– Да.
– Мы не можем бортануть его?
– Нет, мы не можем бортануть его.
– Нет таких мужчин, которых нельзя бортануть. Скажи, что прибыл старый друг, чудом избежавший ужасов пустыни, дизентерии, религиозных фанатиков, которые едва не освежевали его живьем. Скажи, что он требует особого внимания, что его расшалившимся нервам нужно трепетное отношение.
Улыбаясь, Кристина покачала головой:
– Извини, не могу.
– Так давай скажу я, – гнул свое Беддоуз. – Как мужчина мужчине. «Видишь ли, старичок, мы оба взрослые люди, цивилизованные существа…» В таком вот аспекте.
– Нет.
– Почему нет? – спросил Беддоуз, отдавая себе отчет в том, что нарушает любимый принцип никого ни о чем не просить. – Почему мы не можем этого сделать?
– Потому что я не хочу.
– О, ветер дует в том направлении…
– Меняется в том направлении. Мы можем пообедать вместе. Втроем. Он очень милый человек. И тебе понравится.
– В мой первый вечер в Париже никакой мужчина понравиться мне не может, – отрезал Беддоуз.
Они посидели в молчании. Беддоуз вспоминал, как Кристина после его неожиданных звонков всегда говорила: «Это, конечно, грех, но я его бортану. Встретимся в восемь». И он не мог заставить себя поверить ее последним словам, потому что смотрела она на него как и раньше, прикасалась к его руке точно так же, как и раньше.
– Два месяца – долгий срок, не так ли? – спросил Беддоуз. – Особенно в Париже?
– Нет, – ответила Кристина. – Недолгий. Ни в Париже, ни где-либо еще.
– Привет, Кристина. – К их столику подошел высокий, крепкий светловолосый улыбающийся молодой мужчина со шляпой в руке. Наклонился, поцеловал ее в лоб. – Кафе я нашел без труда.
Беддоуз поднялся.
– Джек, это Уолтер Беддоуз, – представила его Кристина. – Джон Хайслип. Доктор Хайслип.
Мужчины пожали друг другу руки.
– Он хирург, – пояснила Кристина, когда Хайслип отдал шляпу и пальто подошедшему гардеробщику и сел рядом с ней. – В прошлом году его фотографию едва не опубликовали в «Лайфе». Что-то он такое проделал с почками. Через тридцать лет он будет безумно знаменитым.
Хайслип рассмеялся. Крупный, спокойный, уверенный в себе, он выглядел моложе своих лет, в молодости, похоже, был спортсменом. Беддоузу хватило одного взгляда, чтобы понять: Хайслип по уши влюблен в Кристину. Да тот и не пытался скрыть свои чувства.
– Что будете пить, доктор? – спросил Беддоуз.
– Пожалуйста, лимонад.
– Un citron presse[12], – бросил Беддоуз официанту и с любопытством посмотрел на Кристину, но она и бровью не повела.
– Джек не пьет. Говорит, это печальная участь тех, кто зарабатывает на жизнь, разрезая других людей.
– Когда я выйду на пенсию, – радостно воскликнул Хайслип, – то буду пить как извозчик, а руки у меня будут дрожать, как лист на ветру! – Он повернулся к Беддоузу. Несомненно, ему с большим трудом удалось отвести взгляд от Кристины. – Вы хорошо провели время в Египте?
– Так вам известно о моей поездке? – удивился Беддоуз.
– Мне рассказала Кристина.
– Я дал клятву по возвращении в Париж месяц не говорить о Египте.
Хайслип рассмеялся. Смех непринужденный, лицо дружелюбное.
– Понимаю вас. То же самое мне иной раз хочется сказать о больнице.
– И где эта больница? – полюбопытствовал Беддоуз.
– В Сиэтле, – ввернула Кристина.
– Давно вы здесь? – спросил Беддоуз, не обращая внимания на взгляд Кристины.
– Три недели. – Хайслип повернулся к Кристине. Его глаза светились любовью. – За три недели многое может произойти. Господи! – Он похлопал Кристину по руке и опять рассмеялся. – Еще неделя, и снова в больницу.
– Вы приехали отдохнуть или по делу здесь? – задал Беддоуз вопрос, без которого не обходился разговор двух американцев, встретившихся за границей.
– И то и другое. Меня попросили выступить на одном конгрессе, а заодно я решил побывать в нескольких больницах.
– И что вы думаете о французской медицине, раз уж получили возможность познакомиться с ней на месте? – Профессиональный навык сработал автоматически.
– Ну… – Хайслипу и на этот раз удалось оторваться от Кристины. – Они работают не так, как мы. Больше доверяют интуиции. У них нет нашего оборудования, денег на исследования, вот им и приходится полагаться на метод проб и ошибок. – Он улыбнулся. – Если вы вдруг заболеете, мистер Беддоуз, без колебания обращайтесь к ним за помощью. Здесь лечат ничуть не хуже, чем за океаном.
– Пока я на здоровье не жалуюсь, – вырвалось у Беддоуза, и он сразу понял, что ляпнул глупость. И вообще разговор ему определенно не нравился. Раздражала не тема, а то, что хирург уж очень откровенно смотрел на Кристину. Пауза затягивалась, и Беддоуз вдруг понял, что в молчании они могут просидеть до скончания века. – Вы уже осмотрели достопримечательности?
– Не в той мере, как хотелось бы. Только Париж. Было бы прекрасно в это время года поехать на юг. В то местечко, о котором постоянно говорит Кристина. Сен-Поль-де-Венс. Как я понимаю, это полная противоположность Сиэтлу, но там есть водопровод и пристойное питание. Вы там бывали, не так ли, мистер Беддоуз?
– Бывал.
– Кристина мне говорила. О, благодарю вас, – кивнул он официанту, который поставил перед ним стакан лимонада.
Беддоуз смотрел на Кристину. Они провели там неделю, ранней осенью. Оставалось только гадать, что именно она рассказала доктору.
– Мы заглянем туда в следующий приезд.
– Понятно. – Беддоуз отметил слово «мы», но не понял, о ком идет речь. – Вы собираетесь в ближайшее время снова приехать во Францию?
– Через три года. – Хайслип осторожно достал из лимонада кубик льда и положил на блюдце. – Я думаю, каждые три года мне удастся вырываться из больницы на шесть летних недель. Летом люди меньше болеют. – Он встал. – Извините, но мне надо позвонить.
– Вниз и направо, – пояснила Кристина. – Женщина тебя соединит. Она понимает по-английски.
Хайслип рассмеялся.
– Кристина не доверяет моему французскому. Говорит, с моим акцентом во Франции делать нечего. – Он было двинулся к двери, но вдруг остановился. – Я очень надеюсь, что вы пообедаете с нами, мистер Беддоуз.
– Дело в том, что у меня назначена одна встреча, – ответил тот. – Но я попытаюсь что-нибудь сделать.
– Хорошо. – Хайслип легонько коснулся плеча Кристины и с решительным видом покинул террасу.
Беддоуз наблюдал за ним, а в голове вертелась злобная мыслишка: «Внешне-то я куда интереснее, чем он». Потом повернулся к Кристине. Она рассеянно помешивала ложечкой чай, рассматривая кружащиеся чаинки.
– Вот почему волосы стали длинными и естественного цвета.
– Вот почему. – Кристина по-прежнему смотрела в чашку.
– И лак для ногтей.
– И лак для ногтей.
– И чай.
– И чай.
– И что ты рассказала ему о Сен-Поль-де-Венсе?
– Все.
– Перестань смотреть в эту чертову чашку!
Кристина медленно положила ложку, подняла голову. Ее глаза блестели, но губы не дрожали, хоть это и стоило ей некоторых усилий.
– Что значит – все?
– Все.
– Почему?
– Потому что мне не нужно что-либо от него скрывать.
– Как давно ты его знаешь?
– Ты слышал. Три недели. Нью-йоркский приятель попросил его передать мне привет.
– И что ты собираешься с ним делать?
Кристина посмотрела ему в глаза:
– На следующей неделе я собираюсь выйти за него замуж и улететь в Сиэтл.
– И каждые три года ты будешь возвращаться сюда на шесть летних недель, потому что летом люди меньше болеют.
– Совершенно верно.
– И это нормально?
– Да.
– Не слышу уверенности в голосе.
– Только давай обойдемся без психоанализа, – резко бросила Кристина. – Я сыта им по горло.
– Официант! – позвал Беддоуз. – Принесите мне, пожалуйста, виски. – Он перешел на английский, вдруг забыв, где находится. – А ты, ради Бога, выпей со мной.
– Еще чашку чая, – попросила Кристина.
– Да, мадам, – кивнул официант и отошел.
– Ты ответишь на мои вопросы? – спросил Беддоуз.
– Да.
– Я имею право задавать прямые вопросы?
– Да.
Беддоуз глубоко вдохнул, посмотрел в окно. Мимо проходил мужчина в пальто с поднятым воротником. Он читал газету и качал головой.
– Ладно, так что ты в нем нашла?
– Что я могу тебе на это ответить? Он – мягкий, добрый, делает добро людям. Ты в этом убедился сам.
– Что еще?
– И он меня любит, – тихо добавила она.
За все время их знакомства Беддоуз не слышал от нее этого слова.
– Он меня любит, – бесцветным голосом повторила Кристина.
– Я это видел. Бесстыдно.
– Бесстыдно.
– Теперь позволь задать еще один вопрос. Ты хотела бы встать из-за этого стола и уйти со мной?
Кристина отодвинула чашку с блюдцем, задумчиво перевернула чашку.
– Да.
– Но не встанешь.
– Нет.
– Почему нет?
– Давай поговорим о чем-нибудь еще, – предложила Кристина. – Куда ты полетишь в следующий раз? В Кению? Бонн? Токио?
– Почему нет?
– Потому что я устала от таких, как ты, – отчеканила Кристина. – Я устала от корреспондентов, пилотов, перспективных чиновников. Устала от всех этих талантливых молодых людей, которые постоянно куда-то улетают, чтобы сообщить целому миру о революции, заключить перемирие или умереть на войне. Я устала от аэропортов, устала провожать людей. Устала от того, что мне не разрешено плакать до взлета самолета, от необходимости всегда и всюду приходить вовремя. Устала отвечать на телефонные звонки. Устала от избалованной, всезнающей международной тусовки. Устала обедать с людьми, которых когда-то любила, а теперь должна вежливо болтать с их приятелями. Устала от того, что меня передают из рук в руки. Устала любить людей больше, чем они любят меня. Я ответила на твой вопрос?
– Более или менее. – Беддоуз удивлялся, что сидящие за другими столиками не обращали на них ни малейшего внимания.
– Когда ты улетел в Египет, я приняла решение, – ровным голосом продолжила Кристина. – Постояла у сетки ограждения, глядя, как заправляют громадные самолеты, вытерла слезы и решила: в следующий раз улечу я, а кто-то другой будет стоять с разбитым сердцем.
– И ты его нашла.
– Я его нашла, – подтвердила Кристина. – Но я не собираюсь разбивать ему сердце.
Беддоуз взял ее руки в свои. Она не отреагировала.
– Крис…
Она смотрела в окно. Миленькая, юная, спокойная.
Ему вдруг вспомнилась их первая встреча, вспомнились другие красивые девушки, которых он знал, вспомнилось, как она выглядела рядом с ним в постели номера маленького отеля всего три месяца назад, под лучами утреннего осеннего солнца, льющимися в окно, из которого открывался прекрасный вид на отроги Альп и далекое море. Держа в руках такие знакомые девичьи пальчики, он думал о том, что все переменится, если ему удастся заставить ее повернуть голову.
– Крис…
Но она не повернула головы.
– Напиши мне в Сиэтл, – сказала она, глядя в окно, на котором оседали капельки влаги и в котором отражались люстры кафе и уличные фонари.
Беддоуз отпустил ее руки. Кристина положила их на стол. На ногтях чуть поблескивал бледный лак. Беддоуз встал.
– Я лучше пойду. – Слова давались ему с трудом, все звуки эхом отдавались в висках. «Господи, – думал он, – я старею, скоро я буду плакать в ресторанах». – Я не хочу ждать чек. Скажи своему приятелю, что я не смогу пообедать с вами и прошу прощения за то, что оставил ему чек.
– Это ерунда, – бесстрастно ответила Кристина. – Он с удовольствием заплатит.
Беддоуз наклонился и поцеловал ее. Сначала в одну щеку, потом в другую.
– На прощание. – Ему казалось, что он улыбается. – Как принято во Франции.
Он взял пальто и быстро вышел. Миновал парижское представительство «Транс уорлд эрлайнс», повернул за угол на знаменитый бульвар, следуя тем же маршрутом, что и ветераны полчаса назад. Ничего не видя перед собой, он шагал к Триумфальной арке, где у Вечного огня уже поблескивали от ночной влаги лавровые веточки возложенного к могиле венка.
Беддоуз знал, что в такой вечер не стоит оставаться в одиночестве, знал, что должен куда-то войти, снять телефонную трубку, пригласить кого-то пообедать с ним. Он миновал два или три бара с телефонами, даже остановился перед одним, но не вошел. Потому что во всем городе не было человека, которого он хотел бы видеть в этот вечер.
Тогда нас было трое
Мэнни Брукса разбудили два выстрела, прогремевшие за окном. Он открыл глаза и уставился в потолок. По освещенности, даже с учетом задернутых штор, он понял, что солнце давно встало. Повернул голову. На другой кровати спал Берт. Спал спокойно, укрывшись одеялом, держа под контролем свои сны. Мэнни вылез из кровати, босиком, в пижаме, пошлепал к окну, раздвинул шторы.
Над полями клубился уже начавший рассеиваться утренний туман, вдали и внизу под ярким октябрьским солнцем поблескивало море. Еще дальше, следуя изгибу берега, высились зеленые отроги Пиренеев. Из-за стога сена, находившегося на расстоянии в добрую сотню ярдов от отеля, появился охотник с собакой. Охотник шел медленно, перезаряжая ружье. Наблюдая за ним, Мэнни вспомнил, с каким удовольствием вчера вечером съел за обедом только что убитую, отъевшуюся за лето куропатку.
Охотник, старик в морском бушлате и высоких резиновых рыбацких сапогах, шел не спеша, следуя за собакой. «В старости, – думал двадцатидвухлетний Мэнни, – мне хотелось бы выглядеть как этот старик в октябрьское утро. И пребывать в таком же хорошем настроении».
Он еще шире раздвинул шторы, взглянул на часы. Начало одиннадцатого. Они припозднились вчера вечером, все трое, задержавшись в казино в Биаррице. Летом на Лазурном берегу лейтенант-десантник, приехавший туда в отпуск, показал им беспроигрышную систему игры в рулетку, так что в своей поездке по югу Франции они не пропускали ни одного казино. Система требовала значительного начального капитала, и за вечер они никогда не выигрывали на троих больше восьми тысяч франков, причем иной раз приходилось сидеть за столом до трех часов утра, но зато после уроков лейтенанта они всегда оставались в плюсе. Поэтому и деньги могли тратить не считая, особенно в тех городках, где были казино. Система игнорировала номера, учитывала только красное и черное и включала очень сложную схему двойных ставок. В последнюю ночь они унесли с собой четыре с половиной тысячи, но просидели за рулеткой до двух часов. И пусть Мэнни проснулся поздно, чистое небо, старик, охотящийся на птиц, тысячефранковые банкноты на комоде только способствовали улучшению его и без того прекрасного настроения.
Стоя у окна, ощущая босыми ногами тепло солнечных лучей, вдыхая насыщенный солью воздух, слушая далекий рокот прибоя, вспоминая куропатку, рулетку и прочие прелести минувшего лета, Мэнни осознал, что этим утром ему не хочется ложиться на обратный курс, к дому, пусть это и значилось в намеченных планах. Глядя на охотника, следующего за собакой по бурому полю, Мэнни знал, что пройдут годы, и он будет оглядываться на это лето и думать: «Господи, как здорово я проводил время в молодости!» Способность получать двойное наслаждение как от самого момента, так и от взгляда на него с высоты лет, которые еще предстояло прожить, побудило Берта сказать ему то ли в шутку, то ли серьезно: «Завидую я тебе, Мэнни. У тебя редкий дар – дар моментальной ностальгии. Так что ты из всего извлекаешь двойную прибыль».
Дар этот имел свои недостатки: прощания с местами, которые нравились Мэнни, давались ему с большим трудом, требовали дополнительных затрат нервной энергии, потому что старик, который жил в нем, всякий раз нашептывал: «Больше такого не повторится».