Дни стоят великолепные, и ночи тоже. Днём - всё голубое, даже снег, ночью — всё чёрное, даже снег. А такое звёздное небо, как здесь, не над каждой страной бывает. Слежу за тем, как передвигаются и перемещаются созвездия - Орион, например, летом пропадает вовсе и возвращается лишь поздней осенью. Это — одно из моих любимых созвездий, совершенно правильное. Жаль только, что в карте звёздного неба перестала ориентироваться - позабыла. А ребёнком знала её настолько прилично, что вряд ли было что, видимое простым глазом, чему я не знала бы названия.
Вновь появилось северное сияние — оно, между прочим, гораздо менее красиво, чем я представляла себе по сказке Андерсена «Снежная королева».
Ответа из Президиума ещё не получила, но по срокам он должен прибыть вот-вот. Вряд ли он что-нб. изменит в моём существовании. Лилечка, а где Пастернак?3 Вы про него ничего не писали, а я, кажется, не спрашивала.
Если будет минуточка времени, напишите мне о своей работе, давно Вы мне ничего о ней не сообщали.
Пока крепко, крепко целую обеих, жду известий.
Ваша Аля
' Александр Иосифович Гавронский (1888-1958) происходил из семьи богатейших чаеторговцев Высоцких. За революционную деятельность был приговорен царским судом к смертной казни, бежал за границу. Окончил философский факультет Марбургского и филологический Женевского университетов, а также Институт Ж.-Ж. Руссо. Автор работ «Логика чисел» и «Методологические принципы естествознания». В 1916-1917 гг. работал режиссером Цюрихского и главным режиссером Женевского театров. По возвращении в Россию в 1917 г. был режиссером Незлобинского театра, а затем ответственным режиссером Гостеатра-студии им, Шаляпина. Один из первых режиссеров советского кино. Арестован в 1935 г.
2 В 1924 г. молодой режиссер Юрий Александрович Завадский (1894-1977) с группой из шести актеров, в числе которых была и Е.Я. Эфрон, ушел из Студии Е.Б. Вахтангова и начал строить новый театр. В 1924-1931 гг. Е.Я. Эфрон была режиссером этого театра и педагогом студии при нем. В 1931 г. из-за тяжелой болезни ей пришлось выйти на инвалидность.
3 14 октября 1941 г. Б.Л. Пастернак выехал в Чистополь к семье, но с конца сентября по 26 декабря 1942 г. находился в Москве по издательским делам.
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич Ракпас, 12 апреля 1943
Лиленька и Зина, родные мои, пишу вам наспех, чтобы письмо поспело к именинам1. Как бы хотелось встретить их вместе с вами и как следует отпраздновать, радостно, по-весеннему.
Весна и у нас чувствуется, снег осел (не осёл, вы сами догадались!) - и почернел, ночью подмораживает чуть-чуть слегка, а днём на солнышке тает. Дальний лес насторожился, чувствует весну. Месяц совсем молодой, такой тоненький, такой хорошенький, остророгий. Вот месяц я люблю, а луну — нет, таким от неё для меня веет холодом, даже в летнюю жару. И свет у неё не настоящий. Она для меня как постоянное напоминание о смерти — душу леденит.
Живу без перемен. Всё живу, всё надеюсь на что-то хорошее. И верю, что хорошее будет ещё. А что касается каждого сегодняшнего дня — знаю, что бывает лучше, но что бывает и значительно хуже, и не унываю.
Хочется вас всех видеть очень, хочется говорить с вами, утешить, когда грустно, и рассмешить даже, ибо этой способности я ещё не утратила. Я ведь ещё очень весёлая, родные мои, узнав много горя, я всё равно не разучилась смеяться и даже радоваться. И это мне помогает вынырнуть из любого убийственного настроения.
Родные мои, целую вас нежно-нежно обеих, всем сердцем всегда с вами.
Пишите мне - ведь от вас так давно ничего нет, да и от Нинки тоже.
Простите за краткость и несуразность, тороплюсь, следующее письмо будет большое и подробное.
Обнимаю вас.
Ваша Аля
' Именины Е.Я. справлялись 7 мая и 18 сентября.
Ижма, 26 декабря 1943
Дорогой мой Мурзил, не писала тебе целую вечность, и от тебя за всё время получила только одно письмецо, да на днях вернулось мне на Каменку одно посланное мною тебе месяца 4 тому назад, ещё в Ташкент, письмо. Только от Нины узнала, что ты жив, приблизительно здоров и работаешь на заводе. Новая страница в твоей биографии. Что касается меня, то я наконец выбралась с чудесной Каменки, которую ввек не забуду. Выбиралась я оттуда целый месяц — 26 ноября прибыл на меня наряд в Княжпогост или, выражаясь по-почтовому, в посёлок Железнодорожный. И вот с тех пор я всё ехала - с сельхоза Каменка до станции Каменка и обратно. То вытряхну сено из матраса, то опять набью. То соберу вещи, то опять разложу. Издергалась до крайности, совсем перестала спать, бегала ко всем начальникам и заместителям, молилась всем богам и святым, и наконец уехала, как всегда бывает — неожиданно, прямо с работы, в мокрой одежде и обуви. Ехала в самом настоящем поезде, на самой верхней полке, с ещё двумя девушками (каменскими) и с бойцом, а вокруг дремала коми-молодёжь, белокурые ребята, будущие ученики военной школы. Они шли пешком 600 километров до поезда, из самых глубин Коми-республики, и как сам себе представляешь, намерзлись и устали, а поэтому спали, как убитые. Я ехала, радовалась и мечтала, что еду домой. А ведь должен настать и этот день, правда?
Г.С. I'п
На обороте его рукой:
• Ташкент. Ноябрь 1942-го. Але от Мура».
В общем пока что я осталась на полдороге, между небом и землёй, между Каменкой и Княжпогост, в Ижме. Прибыла туда вчера 25 декабря - помнишь наши ёлки ? а сегодня вышла на работу с бригадой плотников. Где, где только не приходится работать! Через несколько дней рассчитываю тронуться в Княжпогост. Пиши по адресу Ж. Д. район, Поселок Железнодорожный, ЦОЛП, мне. Мульке передай, что за 4 месяца имела от него только 2 открытки, а писала ему постоянно. Нине передай, что получила от неё письмо и открытку, ответила немедленно. Жду с огромным нетерпеньем весточек от всех. Не могу тебе передать, как я рада, что уехала с Каменки — у меня
*Zl°„P£c ПЛ'4-A Главное’что к дому ближе. Мульке скажи, чтобы он
кКССШе ’ Н13абывал ее- И пусть пришлёт, если можно, немного д нет. Крепко тебя обнимаю и люблю, привет всем.
/На полях:/
Только об одном сейчас мечтаю — ' Так называл иногда С.Д. Гуревич А.С.
Твоя сестра Аля как бы мне здесь не застрять.
А -0Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
1 сентября 1944
Дорогие мои Лиля и Зина! Давно не писала вам и от вас очень давно ничего не имела. Получила от Зины открыточку давным-давно, после письма от 4-го июля от вас, от Нины и от Мульки ничего не получала. Такое всеобщее молчание бесконечно меня беспокоит. За полгода от Мульки получила одну открытку, два письма - ведь это действительно чересчур мало, на него совсем не похоже. Что там у вас делается? Очень-очень прошу писать хоть изредка, держать меня в курсе ваших событий. Я надеюсь, дорогие мои, что все вы живы, если даже и не здоровы. Я ведь знаю - здоровых у нас в семье нет! Ещё и ещё раз спасибо за присланное. Всё дошло, и, конечно, всё пригодилось. Только ужасно жаль, что не прислали мне ничего из литературы, о к<отор>ой я просила и без которой мы пропадаем. Зина обещала какой-то альбом Родена, но и его не видать на горизонте. В первый раз в своей жизни я нахожусь в таком бедственном — в плане чтения и рисовально-письменных пособий — положении. Сейчас пишу, п. ч. на несколько минут дорвалась до ручки и чернил, вот и тороплюсь, как на курьерский.
Чувствую себя значительно лучше1, целый месяц каждый день пила помногу молока, покупала масло и очень поправилась. Стала почти круглая, во всяком случае все мои острые углы закруглились. Работаю ужасно много, гораздо больше, чем от меня требуют, но иначе не могу, да и время идёт гораздо скорее. За работу свою каждый месяц получаю премии и благодарности, несмотря на свои седые волосы, чувствую себя девчонкой. Первой ученицей в классе.
Обо всех вас очень тоскую, с каждым днем всё больше и глубже. И всё больше и глубже ощущаю своё сиротство и одиночество. Только мама была способна объединять семью, даже рассыпавшуюся, а теперь её нет, нет и «дома». «Дома» — это там, где мать. А теперь дома нет.
Людей кругом много, со всеми ровно-хорошие отношения. Товарищей много, друзей нет. У меня их и раныне-то было немного, а в этой обстановке и вовсе нет. Увы мне, я чересчур требовательна и, да простит меня Бог, чересчур умна!
Напишите мне, что с Мулькой, где он, если что с ним случилось, не скрывайте. От него нет ни слова, ни звука уже третий месяц. От Мурзила получила за всё время одну записочку, на мои письма ответа нет.
Обо всех вас очень тоскую, с каждым днем всё больше и глубже. И всё больше и глубже ощущаю своё сиротство и одиночество. Только мама была способна объединять семью, даже рассыпавшуюся, а теперь её нет, нет и «дома». «Дома» — это там, где мать. А теперь дома нет.
Людей кругом много, со всеми ровно-хорошие отношения. Товарищей много, друзей нет. У меня их и раныне-то было немного, а в этой обстановке и вовсе нет. Увы мне, я чересчур требовательна и, да простит меня Бог, чересчур умна!
Напишите мне, что с Мулькой, где он, если что с ним случилось, не скрывайте. От него нет ни слова, ни звука уже третий месяц. От Мурзила получила за всё время одну записочку, на мои письма ответа нет.
У нас здесь есть довольно захудалая карта Франции, я могла все эти дни следить за событиями. До чего всё это интересно! И до чего же мне обидно, что никак я не могу в этих событиях участвовать, как и сколько я ни работаю, мне всё кажется, что я сижу без дела, что нужно ещё больше, ещё лучше работать. Пишите мне, дорогие мои. Большой всем привет - Нине, Мульке, Диме.
Крепко вас целую и за всё благодарю.
Ваша Аля
Пришлите что-нб. читать — пусть старые газеты, журналы, а то я совсем одичаю!
1 Т.В. Сланская рассказывала мне (Р.8.): «Весной 1943 г. Ариадну Сергеевну вызвали в лагерное управление и предложили ей стать “стукачкой” - она отказалась. Тогда ее перевели на Крайний Север в штрафной лагпункт. Условия там были тяжелые: работа на лесоповале без выходных, предельно скудные нормы питания. Аля очень похудела, стала, сильно кашлять. Я участвовала в агитбригаде, обслуживавшей всю огромную территорию Севжелдорлага; перевозили нас в тех же вагонах, что и вольных. Как-то, когда не было поблизости охраны, мне удалось попросить у кого-то из вольных конверт и написать ее мужу, адрес которого я знала на память: “Если Вы хотите сохранить Алю, постарайтесь вызволить ее с Севера”. И довольно скоро ему удалось добиться ее перевода в Мордовию, в Потьму. Там расписывали ложки-плошки, а ведь она была художницей».
А.И. Цветаевой 1
1 октября 194<4>
Асенька, родная моя, твоё письмо мне передали на рассвете, было ещё слишком темно, чтобы его прочесть, и я шла 3 кил<ометра>, держа его в руке, как птенца, радуясь как безумная, что раз письмо, значит, ты жива. О маминой смерти я узнала так же, как и ты! Так же писала и писала без конца, и муж, и Лиля отделывались неопределенными, но правдоподобными фразами, пока наконец не написали мне всё. На всё это, Ася, слов нет. Будут ли когда-нибудь — не знаю. Знаю только одно — всё выстраданное, разбитое, исковерканное, всё оказалось ерундой. Осталось одно-единственное неисправимое, неизлечимое, неискоренимое горе — мамина смерть. Она со мной, во мне, всегда — как моё сердце.
А ещё потом я получила её где-то залежавшиеся письма, а её уже не было в живых, но я не знала этого. В конце августа 41 г. несколько дней подряд мне среди стука и гула швейн<ых> машин нашей мастерской всё чудилось, что меня зовут по имени, так явственно, что я всё отзывалась. Потом прошло. Это она звала меня. Мы с тобой будем жить и встретимся. По кусочкам, клочкам, крошкам, крупицам мы соберём, воссоздадим всё. В памяти моей - всё цело, неприкосновенно. Целый мир. Я расскажу тебе всё. Обнимаю тебя. Твоя Аля.
1 Оригинала этого письма А.С. Эфрон А.И. Цветаевой в РГАЛИ нет. Однако копия его приведена А.И. Цветаевой в недатированном письме к Б. Пастернаку (1945?) (Фонд А.Е. Крученых, № 1334. Оп. 1, Ед. хр. 832. Л. 23 об.-24). Письма 1944-1946 гг. адресованы в ИТЛ ст. Известковая Дальневосточного края.
А. И. Цветаевой
5 октября 1944
Родная Асенька, моё к Вам письмо постигла неприятная участь, его украли вместе с бумажником у товарища, к<отор>ый должен был его отправить. Очень жаль, т. к. писала его долго, подробно, каждый день понемногу. А времени так мало, оттого что день всё короне, а с освещением дело обстоит [2 слова утрачены], трудно писать33. Пишу сейчас в перерыв на работе, наспех, главным образом, чтобы сказать Вам, что получила Ваше письмо, 2 открытки и телеграмму ко дню рождения (получила её 20 сент<ября>). Но всё [утрачены 2,5 строки] чувствую себя лучше, чем в первое время, после болезни поправилась [1—2 слова утрачены]. Работаю по специальности [2-3 слова утрачены], ем до одури, потому что [утрачено 1,5 строки] вороны. Но думать [1—2 слова истёрты] не творчески, то [1 слово истёрто], как облака, мысли помимо ума, знаете? И всё о том же, о тех же, о той же.
Жаль мне украденного письма, там всё о ней. Л.И. Цветаева в ссылке
А о ней нельзя так просто писать, нужно сосредоточиться, взяв голову в руки, и немного побормотать про себя, и быть по возможности одной, и чтобы свет.
Писем не получаю ни от кого, давно. От Мура за все время получила одну коротенькую записочку, четыре с лишним месяца назад1, с тех пор ничего. Что с мужем, не знаю. Последнее письмо от него получила 4 июня, а мои к нему письма мне возвращаются. Лиля и Зина молчат. Всё тревожит, всё заставляет предполагать самое страшное, и сны снятся только противные. Я теперь ничего не знаю, со смертью мамы всё для меня утратило прочность.
[2 слова утрачены] - она спрашивала про Вас всё время, где Вы, почему Вы уехали2, хотела Вам написать. Известие о Вашем [слово утрачено] очень её огорчило - я не писала [ 1 -2 слова утрачены], рассказала, как она [1-2 слова утрачены]. Она очень ждала встречи с Вами. Так же она была поражена вестью о смерти Мандельштама3 — мы узнали об этом незадолго до её приезда. Она приехала иная, чем я её знала. Она рассталась с молодостью сознательно. Стала ходить в более тёмных, чем раньше, платьях, низко и некрасиво повязывать на почти седых волосах косынку, носить очки. В ней была осторожность кошки, принюхивающейся к чужой квартире, - так она принюхивалась к нашей великолепной болшевской даче4, к нам самим. Не то что осторожность — недоверчивость. Ещё в ней была какая-то величайшая, непривычная нам тишина. Тихо она приехала, тихо встретилась с Серёжей, тихо, без слов и без слез, проводила меня в августовское утро, когда я уехала из Болшева5. Она была со мной всё время, пока я собиралась в дорогу, сидела на постели напротив меня, бледная и очень тихая. Она знала, что мы больше не встретимся. Я не ожидала, что меня мобилизуют, думала, что скоро вернусь, мы даже не поцеловались на прощанье. Она с [2 слова утрачены] мне: «Плохо ты прощаешься, Аля [2 слова утрачены)», ответила: «Я скоро приеду, не надо [ 1 слово утрачено] прощаться»6.
В Болшеве у нас были хорошие вечера. Включали радио, смотрели привезенные мамой книги с иллюстрациями, слушали её рассказы про то время, что она провела без нас. Ложилась она спать поздно, зажигала настольную (подарок моего мужа) лампу, читала, грызла какое-нибудь «ублаженье». Читала, склонив голову набок, немного прищурив левый глаз, и сама говорила, что похожа на деда [т. е. на своего отца] -он тоже так читал. Какое совпаденье с Вашим сном, где она так похожа на свою мать. Как только я узнала о её смерти, у меня в памяти всплыла фотография бабушки в гробу (Вы, несомненно, помните этот портрет). Я никогда его не вспоминала, а тут немедленно замкнулся какой-то круг. Я вспомнила то спокойное лицо и эту тишину.
Книги, которые она прочла или перечла при мне: «Замок» и «Процесс» чешского замечательного писателя Кафки7. Она говорила, что эти книги [ 1 -2 слова утрачены] ей несчастье, каждый раз, что она ни перечитывает их, что-нибудь случается нехорошее. «Портрет Дориана Грея»8, одну из книг Колетт9 и книгу Евы Кюри о Марии Склодов-ской-Кюри, открывшей радий10. Всё это осталось в сердце с незабвенным аккомпанементом привезённой Муром модной песенки о бродячем певце с припевом: «Верёвка меня от жизни спасла» — сумасшедшая была песенка. Скоро ещё напишу, пока очень крепко целую тебя и Андрюшу.
Аля
' В фонде М.И. Цветаевой (РГАЛИ) сохранилось письмо Г. Эфрона к сестре от 17 июня 1944 г.
2 То есть о причинах ареста.
3Осип Эмильевич Мандельштам (1891-1938) погиб в пересыльном лагере под Владивостоком 27 декабря 1938 г.
4 На подмосковной станции Болшево, в поселке Новый Быт, N® 4/33 в феврале - марте 1938 г. на казенной даче были поселены С.Я. Эфрон и его дочь, в июне 1939 г. туда приехала М. Цветаева с сыном.
6 Речь идет об аресте А.С.
6 Ср. запись М. Цветаевой об аресте дочери: «(Разворачиваю рану. Живое
мясо. Короче:) _
27-говночь, кутру, арест Али. - М<осковский> У<головный> Р<озыск>. Проверка паспортов. Открываю - я. Провожаю в темноте (не знаю, где зажиг<ается> электр<ичество>) сквозь огромную чужую комнату. Аля просыпается, протягивает паспорт. Трое штатс<ких>. Комендант <...> - А теперь мы будем делать обыск. -(Постепенно - понимаю.) Аля - веселая, держится браво. Отшучивается. Ноги из-под кровати, в узких “ботинках". Ноги - из-под всего. Скверность - лиц. вол-чье-змеиное. — Где же В<аш> альбом? — Какой альбом? — А с фотокарточками. — У меня нет альбома. - У каждой барышни должен быть альбом. (Дальше, позже. -Ни ножниц, ни ножа... Аля: - Ни булавок, ни иголок, ничего колющего и режущего.) Книги. Вырывают страницы с надписями. Аля, наконец со слезами (но и улыбкой): - Вот, мама, и Ваша Colett поехала! (Взяла у меня нй ночь Colett - La Maison