– Спасибо большое еще раз, Наталья Владимировна… Последний вопрос… Мой секретарь, Света, – она хороший работник? Я предъявляю большие требования к секретарям, поэтому мне хотелось бы знать, что вы о ней думаете.
– Не волнуйтесь, Максим Петрович, Света – прекрасный секретарь, вы в этом скоро убедитесь. Я бы могла сказать о ней не меньше хороших слов, чем написал обо мне Ломов в своей рекомендации.
– Тогда больше не буду вас мучить. Идите, работайте, только через пару часов вы мне опять понадобитесь.
Когда я вышла от Громова, мне показалось, что я – не человек, а порубленная на щи капуста. Удивительно, но я так устала только оттого, что давала всем характеристики.
Светочка бегала вокруг стола и лихорадочно пыталась прибрать свой перманентный бардак. Руки у нее дрожали – она явно нервничала.
– Привет, Наташ, – сказала она мне, судорожно хватая какую-то стопку бумаг – издалека мне показалось, что это куча заявлений на отпуск.
– Привет. Что с тобой?
Света плюхнулась на стул и выпалила:
– Он меня уволит. Он точно меня уволит!
– С чего это ты так решила? – спокойно спросила я, открывая свою электронную почту. Восемьдесят шесть писем. Какой кошмар! У авторов началось весеннее обострение…
– Вот, – Светочка показала рукой на свой стол. – Мне сказали, что Громов страсть как не любит беспорядок… А у меня тут такой… хаос! И я ни за что не смогу его убрать, я по-другому работать не умею…
– Света, слушай, – я посмотрела на нее с укоризной, – откуда столько паники? Он хоть раз наезжал на тебя?
– Нет, но…
– После того, что я ему сказала про тебя сейчас, вряд ли он тебя уволит, – я ободряюще улыбнулась Свете. – Если только заодно со мной.
Несколько секунд Светочка продолжала смотреть на меня, а затем вскинула руки вверх.
– Спасибо, Наталья Владимировна, большое спасибо!
В этом была вся Светочка – она почему-то всегда переключалась на «Наталью Владимировну» и «вы», если хотела сообщить мне что-то серьезное.
– Да не за что. Мне и самой не хочется подыскивать тебе замену…
За полчаса я раскидала письма по редакциям. Хотя на сайте были четко даны электронные адреса всех структур издательства, большинство авторов почему-то упрямо писали именно на общую редакционную почту, которая принадлежала мне.
Весь этот день Громов дергал меня примерно каждые пятнадцать минут. «А это что?», «а это как понимать?», «а с этим что делать?» – сыпал он вопросами. Особенно мне досталось, когда Светочка пошла к Максиму Петровичу со всеми своими документами – служебными записками, больничными, приказами, входящими письмами, заявлениями сотрудников, авторскими договорами, – Громов заставил меня просмотреть все эти документы вместе с ним, чтобы понять принципы нашей работы.
Мне нравилась его дотошность. В этом Максим Петрович был похож на меня. И поэтому я терпеливо объясняла каждый пункт в служебной записке, показывала, в каком углу расписаться, и рассказывала, зачем это вообще все нужно.
К двум часам дня в моей голове начала пульсировать невыносимая боль. А самое главное – я за весь день не сделала ровным счетом ничего! Ни-че-го! Из-за того, что Громов постоянно дергал меня и отвлекал от основной работы.
Но гораздо, гораздо больше, чем он, меня бесили заведующие редакциями. Всем прям безумно понадобилось увидеть главного редактора именно сегодня! И я была вынуждена отмахиваться от них, как от мух, говоря, что сегодня он не принимает.
– Почему? – удивлялись они все по очереди.
Как же я мечтала – хоть один раз! – ответить на подобный вопрос: «По кочану!» Я представляла, каким было бы выражение лица… Но я вежливо улыбалась и говорила:
– Максим Петрович сегодня занят, вникает в дела. По всем вопросам будет принимать начиная со среды.
Мы с ним так договорились – пускать первых мегер-посетительниц со среды. Громов надеялся, что к этому времени он разберется, что к чему.
Забегая вперед, скажу, что он действительно во всем разобрался.
Уже в этот, самый первый, день я поняла, что мы с Громовым сработаемся. Два книжных червя должны понимать друг друга.
В понедельник, среду и пятницу, в четыре часа дня я ношу в приемную генерального директора все важные документы и служебные записки. Так было и сегодня – я поднялась на четвертый этаж, прошла весь длинный коридор и вошла в приемную.
Катя, секретарь Королева, приветливо улыбнулась мне. У нас с ней всегда были очень хорошие отношения, и благодаря этому мне удавалось узнавать очень многие вещи раньше всех остальных.
– Привет, – я положила папку со служебками в специальную ячейку с надписью «РЕДАКЦИЯ». – Как дела, что слышно?
К моему удивлению, она вздохнула и покосилась на дверь в кабинет генерального.
– Эта… мегера… Марина Ивановна… короче говоря, я кое-что подслушала. И мне даже удалось это записать для тебя… Вот, послушай.
Катя достала свой маленький плеер и сунула мне в руки наушники. Я надела их, и она нажала на кнопочку «play».
Шуршание, треск, какой-то непонятный скрип. И вдруг – голос Марины Ивановны:
– Я сказала – я хочу, чтобы она у нас больше не работала!
– Марин, – голос Королева звучал устало, – я уже тебе тысячу раз говорил, что не могу просто так взять и уволить Зотову.
– Как это так – не можешь? Пригласи ее к себе, пусть заявление напишет сама, по собственному желанию!
– Она не напишет.
– Уволишь ее по статье!
– По какой статье, Марина?! – если судить по звуку, генеральный грохнул кулаком по столу. – За эти пять лет она ни разу не опаздывала, брала больничный только после смерти своих родителей, у нее даже серьезных проколов никаких не было! И я не уверен, что мы сможем найти такого хорошего помощника главному редактору, как Зотова. Мне только что звонил Громов – он от нее просто в восторге, говорит, что она очень компетентна и умна. В чем я и сам не сомневаюсь…
– Вот видишь! – от визга Марины Ивановны в ухе я подскочила. – Уже и ты, и Громов пали жертвой ее… распущенности!
– Ну не смеши меня, а? Хоть раз – не смеши! Какой, к черту, распущенности? Ты просто злишься, что она молода и привлекательна, к ее мнению прислушиваются, а над тобой многие подхихикивают!
Марина Ивановна разразилась такой грубой и визгливой тирадой, что я невольно поморщилась. Да, удивительно: как же сильно можно ненавидеть человека, даже если он тебе ничего не сделал.
– Ну хорошо, – я услышала вздох Королева. – Если Зотова тебе так мешает – попытайся ее скомпрометировать, чтобы я мог ее уволить, потому что сейчас таких причин нет.
– А… что нужно сделать?
– Откуда я знаю?! Это она тебе мешает, ты и придумывай! И если ты действительно хочешь, чтобы эта твоя попытка принесла результат, то думай основательно, потому что Зотову ты так просто за хвост не поймаешь. Она слишком хорошо соображает.
Опять треск, шум, грохот – и Катя вынула из моих ушей наушники.
– Как тебе удалось это записать? – поинтересовалась я.
– Случайно. Во время их разговора нажала громкую связь, чтобы кое-что сказать Королеву, а когда поняла, что они обсуждают, достала плеер и нажала «запись»… специально, чтобы ты послушала… Наташ, умоляю быть осторожнее! Крутова такая мегера, как бы она какую-нибудь гадость не придумала…
Я рассмеялась.
– Да ладно тебе, Катюш! Крутова вообще не отличается способностью к генерации гениальных идей, если только она свой отдел инноваций подключит… А то ему ж заняться больше нечем…
– Держи, – Катя протянула мне флешку. – На крайний случай я эту запись скопировала сюда, если что – сможешь предъявить доказательства, что они против тебя чего-то замышляли… И умоляю – будь осторожней!
– Хорошо, буду. Ты только не переживай!
Взяв флешку, я вышла из кабинета.
При Кате я нарочито бодрилась, а теперь, спускаясь вниз по лестнице, всерьез задумалась. Как Марина Ивановна вообще собирается мне навредить? Наши отделы почти не пересекаются, поэтому как-то подставить меня по работе вряд ли получится… Мысленно я прокручивала варианты – у меня получалось, что единственный выход для нее – это просто убить меня. Элементарно и не требует гениальных мыслей.
Но я искренне сомневалась, что Крутова способна на убийство. Подлость, сплетни, зависть, ругань – но вряд ли убийство.
На душе было мерзко. Вот сдалась я ей, а? Как будто у нее жениха увела или взяла взаймы тысячу долларов и до сих пор не отдала. Впрочем, ладно. Вряд ли эта мегера придумает что-то оригинальное, но на всякий случай я решила последовать совету Кати и быть осторожной.
Как только я вошла в наш кабинет, Громов тут же позвонил по телефону и в очередной раз позвал меня к себе.
Солнце потихоньку клонилось к закату, и небо было уже ярко-оранжевым. Когда я вошла к Максиму Петровичу, солнечный луч на миг ослепил меня. Громов сидел за столом – теперь его стол уже напоминал стол Светочки: весь завален бумагами, папками, книжками.
Солнце потихоньку клонилось к закату, и небо было уже ярко-оранжевым. Когда я вошла к Максиму Петровичу, солнечный луч на миг ослепил меня. Громов сидел за столом – теперь его стол уже напоминал стол Светочки: весь завален бумагами, папками, книжками.
– Присядьте, Наталья Владимировна, я вас не слишком задержу.
Я опустилась на стул. Солнце, заглядывая в окно, освещало Громова сбоку, и я вдруг заметила седину в его волосах. Как странно, ведь ему всего тридцать восемь – теперь я это знала точно, полтора часа назад Светочка внесла Громова в нашу базу дней рождения.
– Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие, – Максим Петрович улыбнулся. – Вы едете в Болонью, Наталья Владимировна.
Я вытаращила глаза. Сколько себя помню, на выставки в Болонью и Франкфурт – две крупнейшие книжные международные выставки – всегда ездили только заведующие редакциями и отдел маркетинга в полном составе. Михаил Юрьевич считал, что нам с ним там нечего делать – мы-то одни, а заведующих много, сами разберутся. В Болонью, правда, ездила только заведующая редакцией детской литературы, так как выставка на этом специализировалась, еще к ним присоединялся наш главный дизайнер. И тут вдруг – бах! – я еду в Болонью. Только вот зачем?
– А… эээ… – я никак не могла собраться с мыслями. – Вы уверены, Максим Петрович? Меня никто никогда не брал в Болонью. Михаил Юрьевич и сам не ездил, отпускали только заведующих, иногда – ведущих редакторов, а…
– Наталья Владимировна, – Громов смотрел на меня и улыбался, – я понимаю, вы удивлены, поэтому я объясню свое решение. Вы работаете здесь уже пять лет, и думаю, Болонья будет полезна для вашего профессионального роста. Кроме того, я вынужден лететь туда по делам, и вы мне будете нужны на нескольких встречах с иностранными издательствами.
– Хорошо, – я кивнула. – А когда выставка? То есть… когда я туда лечу?
– Выставка начнется 24 марта, – Громов положил передо мной на стол буклет и приглашение. – Накануне вы должны прилететь в Болонью, чтобы успеть выспаться и отдохнуть. Передайте эти документы Свете, пусть оформляет командировку на нас с вами.
Только выйдя из кабинета, я наконец осознала эту новость и обрадовалась. Я увижу крупнейшую в мире выставку детской литературы! Мне захотелось вернуться в кабинет к Громову и обнять его на радостях. Ведь единственным, от чего я получала удовлетворение после смерти родителей, была работа. А Громов сейчас взял и подарил мне поездку в Болонью – и это означало новые впечатления от того, что я любила больше всего в жизни, – от книг.
Домой я вернулась в непонятном настроении. С одной стороны, я уже предвкушала Болонью – книжки, книжки, книжки! – а с другой, эта дурацкая история с Мариной Ивановной меня тревожила. Чтобы успокоиться, я сразу же начала готовить – процесс резания овощей всегда меня умиротворял. Особенно если представлять, что вот этот конкретный огурец и есть Марина Ивановна Крутова.
Антон пришел через полчаса после меня. От него слегка пахло пивом и соленой рыбой.
– Ну, как поживают твои друзья? – спросила я, вываливая картошку на сковородку.
– Отлично. Завтра договорились встретиться вечерком. Ты не против, если меня завтра вечером не будет?
– Не против. Главное – пьяный в стельку не приходи, на порог не пущу.
– А если не в стельку, а чуть-чуть? – подмигнул Антон, доставая из пакета четыре бутылки с пивом.
– Это что? – я удивилась.
– Догадайся!
– Это кому… нам?
– Нет, Алисе. Как думаешь, она пиво будет? – Антон по-прежнему лукаво улыбался.
– Антош, я столько не выпью…
– Две бутылки не выпьешь? Да ладно тебе.
– Я серьезно!
– Хорошо, я тебе помогу.
Следом за пивом Антон достал из пакета воблу, сушеных кальмаров и шпроты.
– А для чего я тогда картошку жарю?..
– От картошки я тоже не откажусь, я чертовски голодный. Да и вечер длинный, успеем все и съесть, и выпить… Тебе вообще давно пора начинать нормально питаться, а то скоро костями греметь начнешь.
– Да ну тебя! У меня наконец талия появилась, а ты…
– У тебя всегда была талия! Ты просто была пухляшкой, но почему-то считала себя бегемотом.
Рассмеявшись, я повернулась к Антону. Он уже сидел за столом и разливал по бокалам пиво.
– Слушай, ну рядом с твоими девушками я и была похожа на бегемота, они же у тебя все… костями гремели.
– Таких проще подцепить. А мне тогда не хотелось заморачиваться, хотелось девушку… и желательно побыстрее. Думаешь, когда человеку очень кушать хочется, он будет в еде привередничать? Что быстрее и проще – то и скушает.
– Антош, но девушки-то все-таки не еда.
– Ага, ты права. Еда хоть мозг не выносит.
Я сделала вид, что рассердилась.
– Так, я сейчас обижусь! – уперев руки в боки, я гневно уставилась на Антона.
Вместо того чтобы извиняться, этот нахал подмигнул мне!
– Ты никогда не выносила мне мозг, Наташ. Ни разу в жизни! И думаю, вряд ли когда-нибудь вынесешь. У тебя другой характер. Ты не ревнивая, очень деликатная и абсолютно не истеричная. Одна из моих девушек устроила скандал, когда я отказался есть то, что она приготовила на ужин, потому что мы на работе отмечали день рождения одного сотрудника и я был сыт. А она так рассердилась, что выбросила всю еду в унитаз.
– Зачем? – я поразилась.
– Как же я люблю это твое вечное «зачем», пчелка, – Антон рассмеялся. – Откуда же я знаю, зачем, Наташ? Может, ей хотелось скандала или страсти… Хотя я вроде страстный…
Так, опасная тема.
– Ну что, картошки? Еще рыба и салат, – сказала я, взяв в руки тарелки.
– Давай!
Давно я так не объедалась, как в тот вечер. А от пива у меня ужасно закружилась голова, так что сразу после окончания трапезы мы с Антоном переместились на его диван и продолжили болтать уже там.
Я рассказывала о кознях Крутовой, о том, что поеду в Болонью, о наших новых проектах в издательстве… Постепенно меня уносило куда-то, будто на большом облаке, я поддалась этому чувству – и уснула.
Через несколько часов я резко проснулась от неприятного ощущения, что на меня смотрят.
Это был Антон. Мы по-прежнему находились на его диване, только оба лежали, и он смотрел на меня с напряжением во взгляде.
– Антош, – прошептала я. – Ты чего?
Его глаза в темноте казались мне черными ямами. И я уже знала, чувствовала, понимала, о чем он хочет поговорить.
– Наташ, – сказал Антон, – ты хорошо помнишь тот день, когда я приехал к тебе после смерти твоих родителей?
Точно. Но зачем, Антон, зачем? Зачем тебе понадобилось вообще вспоминать это – именно сейчас?
Я не хотела врать.
– Хорошо, – ответила я, не отводя взгляд.
– А… что ты помнишь?
Я вздохнула.
– Я помню все.
Молчание. И затем:
– Все? Ты уверена?
– Да.
– А… ты помнишь, как я… как я мыл тебя?
– Помню.
Антон вздохнул и придвинулся ближе.
– А ты помнишь, что случилось потом? Потом, когда я вынес тебя из ванной?
Как же не хотелось отвечать! Но что бы это решило? Вранье ведь никогда ничего не решает, оно только откладывает неприятные разговоры на какое-то время.
– Да, я помню.
Антон протянул руку и прикоснулся к моим губам.
– И что… что ты думаешь? – слова давались ему с трудом.
Его рука переместилась к моей щеке. Что я могла сказать? Что я должна была сказать?
– Антош, я… Я ничего не думаю… Это было очень давно. Давай забудем?
– Забудем?
Мгновение – и его лицо оказалось совсем рядом, в миллиметре от моего.
Антон взял меня за руку и сказал:
– Я не могу этого забыть.
Я не успела ответить – его губы накрыли мои, а руки сжали мое тело в порыве какого-то безумия. Я не могла оттолкнуть его – это было бы слишком жестоко, а я не умею быть жестокой.
Меня никогда не целовали так страстно, так исступленно и отчаянно. Так утопающий хватается за соломинку, так прощаются влюбленные перед долгой разлукой.
Наконец Антон оторвался от моих губ и прошептал:
– Прости… Я не могу этого забыть, Наташ. Если ты думаешь, что я уже остыл и не испытываю ничего подобного, то ты ошибаешься. Я по-прежнему, все так же, хочу тебя.
Он наклонился и начал целовать мою шею и плечи, по-прежнему держа меня в объятиях. Я остановила его, сказав:
– Антон! Пожалуйста, подожди…
Он поднял голову. В глазах Антона бушевал огонь – нет, даже не огонь, это было какое-то адское пламя, которое пожирало его изнутри. Мне некогда было думать, что делать, как вырваться – в моей голове была только одна мысль: я могу обидеть своего друга.
Как объяснить ему, что я не хочу всего этого, и при этом не задеть и не ранить? Как объяснить, что дело не в нем, а во мне, что это я – черствая и бессердечная, снежная королева, железная леди, и в груди у меня нет ничего, кроме ледышки. И я не хочу, чтобы он, такой горячий и такой хороший, сам заледенел от моего холодного сердца.