Пересек людную улицу, стараясь изобразить быстрый шаг, а не заполошный бег, нырнул в дворик напротив, загадав, что он сквозной. И угадал.
Минут через десять, миновав несколько дворов, постоянно скользя по наледи, один раз замечательно навернувшись, но не задохнувшись еще от бега, Саша каким-то звериным чутьем понял, что его не ловят.
Снял шапочку свою и выбросил - на всякий случай. Если тот тип все-таки позвонил в милицию, в приметах наверняка шапочку назвал. По шапочке будут искать. Все остальное на нем самое обычное. Темная куртка, темные джинсы, ботинки темные.
"Или не темные? - Саша поднял ногу, разглядывая ботинок. - Сырые они". Достал портмоне, извлек толстую пачку денег, порылся еще - карточки какие-то, документов не было, и даже прав на вождение авто. Портмоне бросил в лужу, деньги положил в карман. Еле поместились.
Вскоре вышел к площади, там стоянка такси, помнил Саша. Народ на площади еще был - пьяный в основном. Люди толпились у ночных палаток. Саша шел через площадь, ясный и трезвый, к машинам такси, примеченным на той стороне.
Мимо медленно проехал милицейский "козелок". Водитель смотрел мимо Саши - на шумную молодежь, стоящую на тротуаре. Саша, чуть-чуть сбавив легкий шаг, пропустил "козелок" и спокойно пошел дальше. Даже не закурил. Каждый удар сердца был прям и честен, все было на своем месте, ни одна жилка не дрогнула.
* * *
Столько денег Саша никогда не держал в руках, и даже не догадывался, что люди могут носить такие суммы в кармане. Зачем, собственно? Они что, иногда ночами покупают себе… блин, что тут можно купить на них?… Спортивный велосипед можно, наверное…
Велосипеды себе покупают ночами? Ездят на такси в Санкт-Петербург, смотреть на белую ночь? Куда столько? Как их тратить?
Он поделил деньги на три части. Одну часть отнес Позику.
- Это общак, Позик, - сказал Саша. - Купи себе куртку и берцы - Нега велел. На остальные посылки ему отправляй. Пока не кончатся. Когда кончатся, - скажешь мне.
Позик был серьезен.
- Если будет что, - позовите меня, попросил он.
- Хорошо, - ответил Саша.
- Если не позовешь, я сам что-нибудь… сделаю.
- Я позову.
Другую часть решил матери отдать, но не все сразу, чтобы не пугать.
- Откуда? - спросила она радостно и чуть напуганно даже после получения малой толики ей причитающегося.
- Украл, - ответил Саша так искренне, что мама не поверила.
- Ну, правда?
- Сапоги тебе нужны, - сказал Саша, выходя из кухни. Он никогда не врал матери, и даже сейчас врать не хотел.
Остальные спрятал - не для себя, а так, на будущее. О том, что не для себя, - даже не думал, они не нужны ему были.
Отстегнул только одну хрустящую купюру, пошел купил водки, сразу три бутылки, и сигарет блок. Сроду один не пил, в пустой квартире.
"А сейчас выпью…" - Саша повеселевшими глазами смотрел на бутылку.
Нарезал себе огромный огурец соленый, сделал яичницу из трех яиц, сырную сосиску сварил. Сидел на кухне, ногой качал. Как будто что-то замечательно важное собирался сделать.
Он чувствовал, что все болевшее последнее время внутри - все перегорело. И теперь в этом месте ничего уже болеть не будет. Осталось только прижечь, чтоб присохло мертвой коркой.
И - прижег. Закусил огурцом, зажмурился довольно.
"Сейчас. Мне. Станет. Хорошо, - сказал себе. - И совсем спокойно".
Пожевал немного яичницы, сосиску вилкой раскромсал на неопрятные куски. И нежно - после второй рюмки - смотрел на эти куски и на остывающую глазунью, которой хотелось подмигнуть, и огурец звонко грыз, жмурясь. Теплело в головушке, и казалось, что еще и мягкий свет включили. Моргаешь удивленно, никак не можешь понять - где именно.
Всегда так кажется, что стало светлее, и если выпить еще раз, - станет еще ярче, еще жарче, еще веселей. И вот так тянешься от рюмки к рюмке за этим чувством, за этим мигающим светом, как за собственным хвостом, пока не закружишься совсем, не замутит дурнотную башку, не свалишься на бок. "Рано мне валиться", - сказал себе Саша после третьей, еще умея отметить, что если б он сказал эту фразу вслух, он уже притормозил бы слегка на нескольких буквах и на стыках слов, которые в состоянии даже легкого опьянения норовят развалиться, осыпаться, как слепленные старым пластилином.
После пятой рюмки заиграл аппетит - Саша изничтожил всю яичницу, остывшую уже, но вкусную все равно.
Теперь можно закурить. Нет, еще одну - шестая уже придавит легонько. Мысли медленнее потекут, мягче, ленивее, расслабленней. Настолько медленнее, настолько расслабленней, - что начнешь думать о чем-то, ворочать вялые камни в голове, - а потом зажжешь спичку, чтоб прикурить, и разом забудешь, что думал. Прикуришь и вспоминаешь весело: что же это в голове моей было только что. Что-то, блин, крайне важное. Отвлечешься на другое и забудешь. Седьмую нальешь, конечно, при этом. В память о забытой, но такой глубокой мысли. Потом она неожиданно выбредет на тебя, под конец бутылки, но ты ее уже не захочешь привечать. Иди себе, скажешь. Не до тебя. Под конец бутылки хочется поговорить по телефону, с хорошим человеком, который давно тебя ждет, заснуть не может без звонка твоего. Саша не придумал, кому позвонить. В свое время Негативу позвонил бы, послушал, как он молчит, - меняя тональность молчания от раздражения к спокойному, недолгому интересу, и потом опять возвращаясь в мрачное, но тихое недовольство, отчего-то несказанно милое Саше.
У Неги, вдруг понял Саша, всегда было по-особому спокойно в квартире. "Это из-за цветов! - догадался Саша. - Это цветы пропитались его извечным спокойствием! В Неге созидательное начало куда сильней желанья все поломать, вот что!"
Саша отметил и эту мысль, слив остатки бутылки в рюмку так, что получилось почти с горочкой. Даже поднимать не стал такую преисполненную рюмку - сначала отпил чуть-чуть, голову приклонив.
Звонить не стал никому.
Под вторую "беленькой" доел сосиску, новый огурец порубил, едва не с тарелкой вместе.
Ни одно рассужденье уже не держалось в голове твердо - только эмоции сменялись, резкие, как электричество в глаза. То раздражение нападало, то жалостливость, то смех, то бешенство.
Что-то пролетало мимо, скорые поезда на жарких скоростях, громыхая… Рваные флаги лезли прямо в лицо. Выдыхал дым презрительными, кривящимися губами, флаги исчезали. Оставалась муть качающаяся.
Проснулся и минуту силился вспомнить, когда именно он добрался до кровати. Но эта минута выпала из сознания безвозвратно.
На кухне, куда он, придерживая себя за стены, добрел, среди неопрятных тарелок стояла почти пустая вторая бутылка.
"А где мать-то?" - подумал Саша.
Набрел смурным взглядом на часы - и обнаружил, что еще рано. Спал-то, наверное, часов пять.
Быстро сгреб посуду в раковину, прихватил одну недопитую и другую непочатую, горбушку хлеба, плеснул воды из крана в высокий стакан. Когда заходил в свою комнату, - мать уже открывала дверной замок.
Поставил все принесенное за диван, накрылся покрывалом (заснул на нерастеленной кровати, без простыни) - и притворился спящим. Знал, что мать минуты через две заглянет, проверит - дома ли. Он дома, лежит с тяжелой башкой, внутри башки ухает противно. Зубы не почистил. Погонял поганую слюну, плюнул на батарею - высохнет.
Мать заглянула - он лежал, накрывшись покрывалом с головой, но с открытыми глазами: если закрывал их, мутить начинало.
Дверь в комнату мягко закрылась.
"Мама смотрела на несколько секунд дольше, чем обычно, - заметил Саша, - переживает о деньгах, откуда взял их… Надо бы соврать ей что-нибудь". Саша перегнулся через спинку дивана, цапнул бутылку с остатками водки. Сначала будет очень противно, а потом хорошо, бодро и задорно. Но сначала противно.
Выпил, крутя головой, как собака, выбравшаяся из воды. Сидел минуту с выражением необыкновенного омерзения на лице.
Запил воды из стакана и прилег. Теперь можно глаза закрыть и прислушаться - как все внутри расцветает.
Ну?…
Что-то никак.
Саша перенес себе корочку хлеба на грудь, отламывал немного мякоти, скатывал в шарик, клал на язык.
Лежал так. Хлеб таял.
"А какое сейчас время года?" - подумал Саша, прислушиваясь к звукам за окном. Несколько секунд повалял дурака, нарочно плутая рассудком, словно бы всерьез не зная, зима на дворе или лето.
Но число он не помнил точно. Да и месяц, вдруг признался себе Саша, тоже. Декабрь наступил, это точно. Давно, вроде, уже. Но Нового года еще не было… Скоро ведь Новый год. Черт возьми, а…
А чего - "черт возьми"? Как будто ты его отмечал когда. В прошлом году лег спать спокойно и проспал до утра. Мама дежурила опять. Она каждую новогоднюю ночь дежурит, за это ей платят на три с половиной копейки больше.
Зиму легко угадать, не открывая глаз, - подумал Саша. Мысль ему показалась завлекательной. Он быстро откупорил новую бутылку, отпил из горла, залил горький огонь водичкой, придерживая мысль в голове, чтоб не потерялась, снова плюхнулся на подушку, глаза закрыл.
Да, о зиме…
Ну, сейчас самое простое - запоздалый дворник скрежещет лопатой, снег собирает. Очень нежный звук, если спишь и не надо просыпаться. Необыкновенное чувствуешь блаженство, оттого что на улице идет снег, кто-то работает, а ты лежишь тут, под одеялом. Перевернешься на другой бок и блаженствуешь дальше.
Зимой машины едут медленнее, и воздух глуше. Троллейбус проезжает так, словно идет в натяг, словно пространство сгустилось, - приходится упираться большим лбом. Трамваи едут сосредоточенно и дребезжат на поворотах деловито, бережливо относясь к своему железному тулову. Иное дело - весна.
Тогда очень много воды, машины проезжают по ней, шумной, прохожие ругаются вслед машинам, всех хорошо слышно, воздух пуст и неприятно гол на вкус, в горле нехорошо першит. Трамваи ведут себя развязно и грозят осыпаться. Сосед за стеной кашляет так отвратительно гулко, словно он медведь, проснувшийся в ледяной луже, - пропустил дни, когда таяли снега. Вышел из берлоги, худой, всклокоченный, неприятный - а там его злые и пьяные дембеля избили - по почкам, по легким, по хребтине. Вот так кашляет сосед, убил бы его.
К середине весны воздух становится прозрачен и мягок до неприличия, чувствуешь себя распустившейся почкой, нежность застит рассудок, даже тошно становится.
Мир преисполнен звуками на исходе весны, кажется, что к лету просто оглохнешь. Но ничего - привыкаешь. Утренние птицы - воробьи, скажем… дворовые собаки, а также их подросшие щенки… пьяные песни, музыка из открытых машин - всего так много, что сил нет разобрать гам на составные части. Живешь в этом гаме, удивляясь иногда вдруг возникшей тишине. И та обманчива. Обязательно кто-то жужжит в уголке, если прислушаться.
И вот осень… Осенью, осени, осеннее…
Сырое, осклизлое, сырое, серое. Пошумят поначалу школьники, а потом все глуше, все глуше… Пока дворник не заскребет лопатой.
Выпил еще. Подержал бутылку перед глазами и, подумав, глотнул опять, раза три, задыхаясь, в полную глотку. Все, убит.
Саша заснул.
Лежал недвижный, дышал тяжело, лоб горячий, потный, ступни ледяные, тоже потные.
За несколько секунд до пробуждения побежал, побежал к судье, стремясь настичь его. Никак не мог добежать, очень медленно получалось.
Вышел на кухню, когда проснулся. Мама сидит, пригорюнившись. Бутылки его стоят, все три почему-то. Саша смотрел на них какое-то время, прищурившись от света. Догадался, наконец, что мать заходила к нему в комнату, проверяла, как спит сынок, приметила его нычку, забрала все.
- Есть хочу, - сказал сипло. Сам пить хотел.
- Компот есть? - спросил. - А лучше рассол… О, рассольчик.
Присосался к банке.
- Сушняк, - пояснил.
- Ты зачем пьешь-то? - спросила мать. - Не пил, не пил, и вот тебе… Как папа хочешь быть?
- Все, мам, все, не буду больше, - просипел Саша. Ему отчего-то было не стыдно. Оттого, наверное, что он точно знал: пьяницей не станет. Ну, выпил, и что?
Молчал.
Мама поставила перед ним омлет. Ел жадно, обжигаясь. Весь день не ел ведь. Поглядывал все время на третью, недопитую - не то чтоб хотелось выпить, просто удивлялся, отчего там так мало осталось. Вроде отпил два раза всего… Неужели во сне прикладывался. Вроде было что-то такое, было вроде. Ох, беда со мной…
- Мне на смену сегодня. Пить не будешь больше? - спросила мать, одеваясь.
- Не буду, не буду, - и в ответ на ее слабое, жалостливое бубнение: - Иди, мам, иди, не буду, я же сказал.
Сидел на кухне, молодой, сильный, совсем непохмельный. Разве что пьяный до сих пор чуть-чуть, самую малость. Невыветрившийся даже, а не пьяный. С застоявшимся дурманом в голове.
Ушел в комнату, лежал с открытыми глазами.
Телефон зазвонил.
"Хочу я кого слышать?" - спросил себя. Никого не хотел.
Вышел в коридор, к телефонному столику.
- Але? - спросил, глядя на беснующийся телефон, трубку не снимая. - Кто нас хочет? Кому нужны? Может быть, это Яна? "Прошу прощения, Саша, ты не придурок. Купи мне лимон!" А может быть, это Костенко? "Саша, вы пьяны. Держите себя в руках, Саша". Или это Негатив… "Саша, я все сижу. Вот как ты херово, Саша, отомстил за брата…"
Звонок смолк.
Включил телевизор, щелкал, прыгая с канала на канал, как кузнечик на помойке. И вдруг вылетел на черно-белое изображение, усатое лицо, много вооруженных людей увидел, Анку с пулеметом. "Чапаев", да, было такое кино. Саша вдруг заинтересовался, хотя видел этот фильм в детстве много раз. Но с той поры "Чапаева" лет десять не показывали.
С каким-то странным чувством, почти не вникая в происходящее, а, вернее, откуда-то зная его наперед почти дословно, Саша смотрел на экран. Фильм при всей своей предсказуемости завораживал и Саша не мог понять, отчего.
Еле ощутимо подрагивало где-то внутри, под ложечкой, какая-то смутная жилка дрожала слабо.
Смотрел жадно, ловя каждый жест.
И когда, в самый замечательный момент фильма, Чапай вылетел на коне, в развевающейся бурке, навстречу противнику, во главе краснознаменных, диких, красивых, с шашками наголо, - когда Саша увидел это, он вдруг разрыдался и плакал счастливо, чисто и нежно, не в силах остановиться.
"Господи, да что же это? - спросил. - Что же я так плачу?"
Посмотрел еще немного, успокаиваясь с трудом, улыбаясь иногда тихо. Выключил экран - там Чапая убивают, ни к чему смотреть, еще сердце остановится к черту.
Включил чайник.
Взял сигарету, зашел в ванную, чтоб покурить, сел там на пол, на половичок. Забыл свет включить - и курил в темноте.
Странно курить в темном помещении, с полоской света под дверью. Ты и сигарета, и пальцы, ее держащие, освещаются, когда затягиваешься. И глаза неотвязно смотрят на полоску света - странно, что человек всегда на свет смотрит, когда вокруг темень.
И всю квартиру становится слышно по-новому. Чайник шумит, как безумный. Никогда днем не догадывался, что он умеет так шуметь. Заходится весь. Днем чайник тихий - парит себе, не в силах перешуметь машины за окном, соседский гам, разговор в подъезде, лай. А теперь, смотри-ка ты…
Саша оделся, взял сигареты, гильзу, и, постояв несколько мгновений, глядя на свои ботинки, - не забыл ли чего, вышел на улицу, тихо захлопнув дверь.
На столе чай дымился, в большой белой кружке - Саша не стал пить его. Саша пришел к Олегу, позвонил в дверь. Олег открыл и, судя по ясному лицу, он не спал. Не удивился.
- Заходи, - сказал.
- Кто там, Олег? - спросил женский голос из комнаты, мамы или бабушки.
- Спи, все нормально, - ответил он негромко, но внятно.
- Погулять не хочешь? - спросил Саша.
- Давно хочу.
- Пошли. Я на улице подожду.
Саша покурил у подъезда, не успел выкурить и полсигареты, как появился Олег, быстрый, подтянутый, ловкий.
- Что, теперь пулемет нужен? - спросил Олег серьезно.
Саша отрицательно покрутил головой.
- Пригодился ствол?
Саша подумал секунду и ответил:
- Все нормально. Пригодился.
- А я че-то не слышал ничего. Премьер жив, президент жив. Министры живы.
- Нам просто не сказали. Они все умерли.
- Вот как, - нехорошо усмехнулся Олег.
- Грохнем "Макдоналдс"?
Любой другой "союзник" переспросил бы: "Сейчас?" - или: "Когда?" - или: "Чем?". Олег ничего не переспросил.
Они пошли быстрым шагом, руки в карманах курток, две черные вязаные шапочки, только у Олега с нелепым помпоном. Саша еще с прошлой зимы приметил этот нелепый помпон у Олега, черт знает, откуда он взялся на черной шапочке. С ним Олег еще более зловещим казался: жестокий ребенок, переросток-мутант - чем-то таким веяло от вида его башки, увенчанной пушистым шариком на макушке.
- Мы не туда идем, - сказал Олег.
- К Верочке надо зайти.
- Она бегает медленно. Не надо, может?
- Пригодится.
- Смотри сам. Я один побегу, вас ждать не буду.
- Как хочешь.
Верочка жила на первом этаже четырехэтажной "сталинки". Саша постучал в низкое, зарешеченное окно пальцем. Скоро появилось Верочкино лицо, сонное, но не испуганное.
- Выйдешь? - спросил Саша. Она коротко кивнула.
Тут уже пришлось выкурить полторы сигареты - и то, судя по тому, как споро застучали Верочкины каблучки в подъезде, она очень торопилась, собираясь.
- Вера, надо бы забрать у тебя коктейль, - сказал Саша.
Верочка быстро кивнула, словно пришло что-то неизбежное, чего, кажется, даже не хотела, и вот теперь стало совсем страшно.
- Так, - она юркнула быстрой ручкой в карман курточки, - ключи… ключи у меня с собой. Только там нужно будет посветить. Зажигалкой хотя бы.
Сарайка стояла во дворе ее дома, покосившаяся, с поломанным шифером на крыше. В сарайке был подпол. Там, за банками с помидорами и огурцами, заготовленными Верочкой, хранились два коктейля Молотова - бутылки с зажигательной смесью. Саша спустился в подпол вместе с Верочкой, то и дело щелкая двумя зажигалками. Бережно принял от нее бутылки, передал Олегу, поднявшись на шатких ступеньках отсыревшей лестницы.