- Я это где-то слышал…
- Я тоже.
- Только истины истончаются в вас самих! - Безлетов нацелился ложкой в Сашу. - Этот момент ты упустил. Они не вне вас истончились, а внутри вас. Внутри тебя, Саша! Вы не знаете, что все неминуемое заставляет людей меняться, вы еще не пришли к этому пониманию. Знаешь, почему ты, почему все вы так жаждете подмять всех вокруг себя? Вы не знаете, куда себя деть, что делать с собой. По сути, каждый из вас разрешает собственные психологические травмы…
- Алексей, пошлость. Ну, честное слово, пошло так говорить. Вам не стыдно? Человек, созданный из глины, - весь сплошная травма. Вы травма, я травма, любой. И все мы их разрешаем, свои травмы, всю жизнь… Как вам всегда хочется все свести к каким-то комплексам, причем к чужим комплексам. Вы со своими разберитесь…
- А я свои комплексы не реализую, пытаясь всех построить, а кое-кого и пристрелить.
Сашу слегка передернуло.
- Но вы живете в согласии с людьми, которые и глупы, и жестоки, и подлы, - сказал он, помолчав. - И даже работаете на них.
- Они нормальны, - ответил Безлетов, - им, может быть, не хватает интеллектуального блеска, но у них, в отличие от вас, хотя бы присутствует здравый смысл.
- Алексей, меня тошнит от ваших слов, поверьте. Я всегда догадывался, что вы либерал, но не в такой же степени.
Саша хотел сказать, что Безлетов стал холуйствующим либералом, но не сказал, увидев, что несут второе.
- Либерал - это что, ругательное слово? - спросил Безлетов. Он все еще не злился всерьез - но щедро добавлял снисходительности в речь.
- В России это хуже чумы, - просто ответил Саша. Безлетову тоже принесли второе - и некоторое время они ели молча.
"Водки бы предложил, что ли, - подумал Саша. - Не пьет, наверное, во время рабочего дня. А то пахнуть будет, когда придет время советовать… Как они советы дают, а? К уху припадают и шепчут? Хотя, какой рабочий день, время часов восемь вечера… А! Он же за рулем, наверное!"
Безлетов тщательно жевал и медленно проглатывал пищу.
- А что такое либерализм, Саша? - спросил он, наконец. - В вашем понимании?
- Если соскоблить всю шелуху, в России он выглядит как идея стяжательства и ростовщичества, замешанная с пресловутой свободой выбора, от которой, впрочем, вы легко отказываетесь во имя сохранения, так сказать, экономической составляющей либеральной идеи.
- Я что, занимаюсь стяжательством и ростовщичеством?
- В нашем споре вы уверенно принимаете сторону людей, занимающихся именно этим и в этом видящих цель своей жизни.
- Но свобода для меня все-таки важна, Саша, - не стал спорить Безлетов. - Куда важнее, чем, например, для тебя. Ты даже не знаешь толком, что это такое.
- Меня не волнует ваша свобода, меня волнует моя родина, ее почва, ее дети, ее рабочие, ее старики. Ваша свобода меня не волнует.
- Фашизм все-таки предпочтительнее вам, сознайтесь? - весело спросил Безлетов. Собеседник его определенно забавлял.
Саша положил вилку втарелку. Есть ему расхотелось.
- О, как вы любите это кипящее слово - "фашизм"! - сказал он. - Как вы любите им шипеть! Клянусь, у вас с этим словом сладострастные отношения. Оно вам снится. Ни один из моих друзей никогда не произносил это слово, ни разу. Я и не вспоминаю этого слова, пока вы его не произносите.
- А с чего ты взял, что я вас считаю фашистами? - спросил едко Безлетов. - Поначалу было опасение, но быстро прошло. Вы не фашисты. Вы хулиганье. Вы никогда не дотянете до фашистов. В лучшем случае, вы можете их плохо изобразить.
- И сдается мне, кое-кому это выгодно, - сказал подошедший к столу грузный человек с одутловатым лицом, впрочем с красивым, прямым носом. Сашу сразу что-то неприятно поразило в его облике, и вскоре он понял, что именно: губы у него были словно покрыты пленкой с кипяченого молока, и оттого казались чересчур, неприятно живыми, из мяса.
- Аркадий Сергеич. Мой молодой друг - Александр Тишин, - выполнил свою роль Безлетов, представив пришедшего и Сашу друг другу.
- Я уж понял, понял, по глазам узнаю их злую породу, - отмахнулся Аркадий Сергеевич. Голос его был нарочито груб и громок.
Аркадий Сергеевич уселся за стол, а Саша все смотрел на его губы - тем более что губы как-то неустанно шевелились, даже когда сам Аркадий Сергеевич молчал. То он читал губами меню, то просто перебирал ими - словно хотел найти подходящее для зачина слово и, попробовав на вкус несколько, не умел отобрать самого нужного.
И пахло от него - сквозь одеколон - каким-то тяжелым запахом, словно он только что был в конюшне.
На вид он казался старше Безлетова. За сорок, наверное, ему было.
- Обедать будешь? - спросил Безлетов.
- Не, я вот коньячку с бутербродиком, - ответил Аркадий Сергеевич, откладывая меню. - Будешь коньячок? - спросил он у Саши.
- Обязательно.
Бутерброды и коньяк принесли быстро. Четыре лодочки с красной икрой лежали на тарелочке, коньяк был в больших бокалах.
- В России от добра добра не ищут, но ищут от беды - беду, - сказал Аркадий Сергеевич, выпив. Обращался он исключительно к Саше - Безлетов все это, видимо, уже слышал. - Пока мы сами этого не поймем - ничего не изменится, - продолжил Аркадий Сергеевич, ловя глаза Саши, но тот был по-прежнему зачарован губами собеседника. - Мы с тобой куда большие соратники, чем, например, я и Алексей свет Константиныч. Потому что мы с тобой - оба! - патриоты. Для нас и Жуков - святое имя, и Деникин - святое. А Безлетов чуть что начинает пальцы ломать - тот ему одним нехорош, этот другим плох.
- Да все хороши, - отмахнулся Безлетов, хотя и без раздражения вовсе.
- Все тебе хороши, конечно, - в свою очередь отмахнулся Аркадий Сергеевич. - О чем с Безлетовым разговор ни заведи, - вывернутые губы вновь нацелились на Сашу, - он во всем будет ковыряться, как аллергик на званом обеде. А для нас история родины нашей - вся дорога. Да, Саня?
Саша даже не кивнул, но Аркадий Сергеевич удовлетворенно подтвердил:
- Вот так-то, - и съел бутерброд при этом. - И всю эту ломку мерзкую, что затеяли в свое время горе-реформаторы, мы оба с тобой ненавидим. А я еще в отличие от тебя на баррикадах был в одном приснопамятном году, среди прочей "красно-коричневой сволочи". И по мне из танков стреляли! И я, Саня, до сих пор не простил им этого. И будет еще время - сквитаемся. Но не сегодня. Потому что сегодня - нельзя.
- Кто так сказал? - спросил Саша для того, чтоб хоть как-то поддержать разговор. Ему, по правде, было все равно, кто так сказал.
- Раскрой глаза и увидишь сам, Саня, - влюбленно суживая глазки, ответил Аркадий Сергеевич. - Россия не вынесет еще одной ломки - сама разломится на части - и уже никаким совком ее не собрать тогда. Что еще держит всю это громадину на полконтинента, посуди сам? Ни общего Бога, ни веры в будущее, ни общих надежд, ни общего отчаянья - ничего нет, ни одной скрепы! Только власть! Да, да, Саня, вижу твое негодование. - Саша в это время любовно смотрел на бутерброд с икрой. - Но это правда. Дурная, косноязычная, лживая - но все-таки хоть немного русская, хоть чуть-чуть вменяемая. Там хорошие есть мужики, Саня, они все понимают, все. Мужики, которые колхозы поднимали своими руками, заводы возводили - вот те самые, старой закваски - они все постепенно вернулись во власть. Они потихоньку, понемногу выправят все, вылезут из ухабины и нас вывезут, Саня… А если вы… - Аркадий Сергеевич выпил еще немного и какое-то время сидел, сжав зубы крепко. - Ну а потом вас, конечно, используют, как пугало, - сказал он. - Чтоб детей русских пугать. И еще как-то используют. Только и делают, что используют. Хрен его знает, кто вам только деньги платит. Кто вам платит-то?
Саша вдруг зевнул, глядя в глаза собеседнику, и, выдохнув, ничего не ответил.
- Саня, я вижу тебя - так вот, лицом к лицу - первый раз в жизни, - сказал Аркадий Сергеевич, перейдя почти на шепот. - Но мне кажется, что я одну вещь в тебе уже понял. Тебе хочется, как в детстве, - быть ни в чем не виноватым.
- Хочется. И я во всем прав.
Аркадий Сергеевич замолчал и долго жевал губами. Безлетов доедал свое второе, ловко орудуя ножом и вилкой.
- В чем именно? - спросил, наконец, Аркадий Сергеевич.
- Например, в том, что сегодня "революция" и "Россия" - это равнозначные и равновеликие понятия. Россия немыслима больше вне революции и без революции.
- А еще в чем?
- В том, что от вашего поколения не останется и слова, которое можно за вас замолвить. Труха гнилая вы.
Аркадий Сергеевич и Безлетов переглянулись и засмеялись. Безлетов смеялся, словно кто-то мыл стекло. Смех Аркадия Сергеевича был похож на частый хрип. Саша тоже засмеялся.
- Как вы все заебали, - сказал он почти нежно и встал из-за столика.
Он бродил, странно гримасничая и иногда разговаривая вслух, по центру города. Горели фонари, матово сияли витрины, откуда-то все время раздавалась музыка, из раскрытых машин, из красивых дверей кафе. Яркие ночные девушки шли парами и по одной, иногда - с кавалерами. Кавалеры бродили по одному, по трое, иногда - с яркими девушками.
"Я мрачный урод, -думал Саша спокойно. - Я могу убить. Мне не нужны женщины. У меня нет и не будет друзей".
"Нет, ты, правда, урод, Саша, - разговаривал он сам с собою. - По кой ты взял у матери деньги? Ты сапоги видел ее? Она в обносках ходит третий год, а ты деньги у нее берешь. Взял бы и заработал, а?"
"И при этом он "Отче наш" советует читать Безлетову, святоша, блядь", - брезгливо вглядывался Саша внутрь себя.
"Черт, откуда у них столько денег? - привычно дивился Саша на дорогие машины, из которых выходили молодые люди в хорошей одежде. - Одна эта машина стоит столько, сколько мать моя не заработает за сто сорок лет. Она что, плохо работает?… Или я опять задаю глупые вопросы?"
От нечего делать Саша зашел в ночной супермаркет. Передвигался там, зачарованный, от прилавка к прилавку.
Смотрел на рыб, редких даже для учебника зоологии. Рыбы лежали в масле, как драгоценные металлы. Креветки, осьминоги, омары, кальмары, раки, медузы и мидии в таком количестве, словно их разводят в местном водохранилище, и не ловят уже, а черпают сачком из воды, расплодившихся до неприличия. А после не знают, под каким соусом подать.
И еще сыры, откуда-то из кладовых и подполов читанных давным-давно сказок. Сыры, ароматные, как самые лучшие и молодые женщины. Такой сыр нельзя есть, к нему нужно прижиматься щекой и плакать.
Мясо, неприлично много мяса, озвереть просто как его много. Такое голое, обнаженное мясо подобает видеть на природе, при свете костра, когда ты сам убил, забил, затравил зверя, - только тогда кровавый, беззащитный, лишенный шерсти и шкуры вид мяса хоть как-то оправдан. А тут - оно лежит на виду… Чем мы его заслужили?…
И ожерелья голых кур, и длинные, даже без голов и перьев, надменные гуси.
Зелень, душистая, как во сне, помидоры красные и большие, как в детстве, огурцы такие, что не поместятся в натюрморт.
Фруктовые ряды, с расколотыми сочно арбузами, ленивым, словно заснувшим виноградом, апельсинами с тупыми боками и мандаринами в легко, а порой и неряшливо наброшенной шкурке, - оттого их так легко очищать. Волосатые, как мужеские прелести неандертальца, киви, яблоки разных оттенков, доступные груши, неприличные бананы и еще какой-то фрукт, напоминающий красный глаз светофора, извлеченный хулиганами.
Ряды пивных бутылок, неведомых сортов. Ряды бутылок водочных, самых разных форм, словно их проектировали замечательные архитекторы, на время отвлекшиеся от построения города будущего. И еще множество спиртного, нет сил рассмотреть этикетки… Бр-р. Саша выбежал из супермаркета и долго потом стоял у входа с сигаретой, курил. Смотрел, как подъезжают красивые машины и оттуда выходят спокойные люди и потом, спустя какое-то время, возвращаются с огромными пакетами, полными такой едой, которую Саша никогда не пробовал и не пробовала его мать, вкус которой не известен ни Позику, ни Негативу, ни Шаману, ни Паяле… да и никому, наверное, из "союзников" этого города.
"Как будто ты очень хочешь этой еды, - сказал сам себе Саша. - Жить просто без нее не можешь".
"Ну да, не хочу. Могу жить без нее".
"А что тогда?"
"А то…"
Саша снова вытащил пачку сигарет и увидел, что она пустая.
Вернулся в супермаркет, сразу вывернул к кассе, оказался вторым. Впереди стоял мужчина в хорошей кожаной куртке, на черном, выделанном из красивого зверя, воротнике блестел подтаявший снежок. Мужчина разговаривал по мобильному. Продавщица назвала ему сумму, он кивнул. Извлек из кармана портмоне, раскрыл одной рукой, вытянул из толстой пачки несколько купюр с нолями - и все это время говорил по телефону. Собрал сдачу, прихватил огромный, позвякивающий пакет, и так с телефоном под ухом и вышел.
Саша купил своих любимых - разменял пятисотку. Стоя возле кассы, вскрыл пачку, бросил целлофановую упаковку и чек в коробку, засунул сигарету в рот и прикурил еще в магазине, подходя к дверям.
- В магазине не курят, - посчитал своим долгом сказать охранник в черной форме, стоящий у дверей.
Мужчина уложил пакет на правое сиденье, и сам уже сидел за рулем, продолжая разговаривать по телефону. Машина мягко задрожала и отъехала, нежно вильнув красивым бампером.
"Занятые люди", - вздохнул Саша и пошел себе.
Что-то не холодно ему было совсем: коньяк, что ли, грел.
"Сейчас домой пойду, поем гречневой каши. Сырную сосиску отварю. Когда ее варишь, - вода становится мутной, словно туда добавили бельевого порошка… А утром из кастрюльки пахнет, словно там утонула усталая, полинявшая мышь с ослабленным иммунитетом… Поем гречневой каши и лягу спать. Буду видеть сны. Чего бы такого увидеть во сне?… Херово, когда прожил четверть века и понимаешь, что уже ничего не хочешь увидеть во сне". Саша опять пошел по центру, город уже вступил в ночную пору - люди на улицах были возбуждены, как будто только что проснулись.
Он шел, потерявший ощущение холода и усталости, легкий, чуть ссутулившийся. Трогал языком зуб - тот, что вставили. Перекатывал в кармане гильзу.
Купил в ларьке пива и выпил на холоде, почти всю бутылку. Смотрел на людей, людям было весело. Они проходили мимо, смеясь, забегали в кафе, выходили оттуда, разогретые, улыбающиеся.
Саша вдруг поймал себя на том, что пытается лицом повторить форму той или иной примеченной им улыбки, - сделать такое же счастливое лицо. И не получается у него.
Захотелось отлить. Он заглянул в ближайший дворик, но там целовалась пара. Снова вышел на яркую освещенную улицу. Побрел дальше, нервно подтягивая живот.
В следующем дворе встретился лицом к лицу с патрулем, даже опешил на мгновенье. Не нашелся толком, как изобразить, чего он тут ищет, в темноте. Развернулся и ушел молча, в руке недопитая бутылка с пивом.
Минуты две топал по улице, подпрыгивая иногда, приметил еще один темный проулочек, свернул, прыгая между наполненных водой выбоин. Во дворике людей не было, но, видимо, кафе располагалось в подвальчике - машины возле стояли, три, с огонечками сигнализации.
Ну и ладно. Саша пристроился у стеночки за входом в кафе, расстегивался спешно правой рукой, одновременно трепыхаясь, куда бы деть пиво, поставил бутылку на асфальт, распахнул ширинку, изнемогая от нетерпения.
С минуту стоял, пытаясь разглядеть звезды, - козырек крыши мешал. К тому же сверху падал редкий, слабо моросящий снег.
Опустил глаза вниз - переставил ногу, чтоб не замочило стекающее со стены. Нога стала прямо в мерзлую лужу со льдом. Выругался, впрочем, без злобы. Весь дворик был в лужах, приметил Саша, покосившись.
Потряс концом, слыша, как из кафе кто-то поднимается по ступенькам. Судя по шагам - один. Мужчина. Ну, можно не торопиться.
Саша застегнулся и приметил с огорчением, что бутылка с недопитым пивом упала и разлилась. Поднял ее, потряс. Ни полглотка не осталось.
Обернулся на вышедшего из кафе и сразу узнал: это он продукты покупал в магазине час назад. А вот и машина его.
Саша не запомнил мгновения, когда решил сделать это. Не было ни одной мысли вообще. Он повернул голову и, подгадав секунду, когда мужчина будет закрывать дверь машины, легкой рукой тюкнул бутылку об угол дома. В руке образовалась "розочка". Как и загадал Саша, мужчина звук разбиваемой бутылки не расслышал.
Саша перехватил бутылку так, чтоб ее не было видно за рукавом, ловко левой рукой вытащил сигарету из пачки и, сжав фильтр в зубах, подошел небрежной, вполне искренней походкой к машине. Нагнулся к стеклу водителя. В машине уже играла музыка, мужчина смотрел в зеркало заднего вида - прикидывая, как бы поаккуратнее выехать.
Саша постучал ноготком в стекло:
- Будьте добры, дайте прикурить!
Из-за стекла на него посмотрели недовольно. Саша в ответ сделал улыбающееся, сладко-сливочное выражение лица.
Стекло опустилось.
- Чего тебе? - спросил небритый, но пристойный с виду человек.
- Тсс, - выплюнув под ноги сигарету, ответил Саша, левой рукой прихватив мужика за красивый воротник, а правой выставив "розочку" прямо напротив небритого лица, на уровне глаз. - У тебя в кармане бумажник. Отдай мне его.
- Отдам, - ответил мужчина, как показалось Саше, спокойно.
Саша взял бумажник левой рукой и сунул его за пазуху, за растянутое горло свитера.
- Теперь ключи от машины.
Мужчина выключил зажигание и подал ключи с брелком.
Саша не глядя бросил ключ в снег и лужи, вглубь дворика.
- За мной не ходи. Ключ вон ищи. А то еще машину украдут, - сказал Саша и побежал. Сразу влетел ногой в глубокую лужу, взметая ледяные брызги.
- Блядский род, что же вы тут развели! - выругался снова, очень весело.
"Молодец, сейчас вылетишь на освещенную улицу с "розочкой" в руке", - вспомнил вдруг, развернулся, бросил "розочку" в лужу.
Пересек людную улицу, стараясь изобразить быстрый шаг, а не заполошный бег, нырнул в дворик напротив, загадав, что он сквозной. И угадал.