- Мы заплатим, - сказал мать, глядя на водителя почти в ужасе. - Куда же мы с гробом?
- Я говорю, поехали в город. А денег мне не надо. За новый автобус вы мне не заплатите. И ночевать в лесу с вашим покойником я не буду. Ясно? В город едете?
- Что же мы отца катать туда-сюда будем… - сказала мать.
- Ну, все тогда…
Водитель с лязгом открыл задние дверцы салона - разгружайтесь, мол. И ушел в кабину. Снова закурил там, ругаясь.
Мать заплакала.
- Что ты ревешь? - едва не закричал Саша. - Самое страшное уже случилось! Что теперь рыдать? Волки нас съедят, что ли? Дотащим, никуда не денемся.
- Вы же не донесете вдвоем! - в плаче выкрикнула мать.
- Я тебе говорю: дотащим! Волоком дотащим. Тут недалеко, - еще раз повторил Саша, скорей для Безлетова, - сам он знал, что до деревни еще километров семнадцать.
Саша со скрежетом придвинул гроб к концу салона.
- И у нас еда здесь на поминки… - жалилась мать.
- Возьми, что донесешь, остальное вон оставь этому…
Саша спрыгнул вниз.
- Давайте, я ноги на себя приму… - сказал он уже в остервенении. - А потом… как-нибудь…
- Стул бы, - сказал Безлетов. - Чтобы верх гроба поставить. Мы не удержим.
- Давайте, нет стула, - торопил Саша.
Он потянул гроб на себя, с каждым мгновеньем ему становилось все тяжелее, он отступал назад, по снегу, чувствуя непомерную тяжесть и саднящую боль в мышцах рук.
- Быстрей же! - выдавил он.
Безлетов спрыгнул, и мать неловко спустилась, некрасиво, по-бабьи.
Они взялись за верх гроба, вытаскивая его, но мать не выдержала и, охнув, уронила свой край. Саша и Безлетов тоже, естественно, не удержали. Гроб упал набок.
Незабитая крышка вскрылась, отец, уже ледяной, едва не выпал в снег. Гроб был тесным - это помогло тому, что покойный удержался во гробе. Но в то малое мгновенье, когда гроб стоял на боку, картина была страшна - мертвый профиль отца, выпавшая в снег иконка с груди, недвижимые, белые руки, открывшиеся под покрывалом…
Саша и Безлетов быстро поставили гроб ровно и накрыли крышкой.
Мать стояла ошарашенная.
- Мам, не на ноги упал? - спросил Саша, пристраивая крышку поровнее.
Она покачала головой: нет. Постояли немного.
- Надо с дороги убрать. Чтоб он отъехал, - сказал Саша.
Они сдвинули гроб на обочину - он утонул в снегу. Мать сходила за сумкой.
Саша подождал десять секунд и пнул ногой по автобусу:
- Давай, вали отсюда на хер! - закричал он.
Водитель дал по газам, и автобус попер задом, забросав снегом из-под заднего колеса крышку гроба. Саш присел на корточки и стал протирать крышку рукавом.
- Он так и будет… задом ехать? - спросил Безлетов, глядя вслед автобусу.
Было видно, как водитель вертит головой, пытаясь при помощи зеркал заднего вида не ошибиться, не вылезть на обочину.
Автобус остановился, водитель вышел.
Он побродил вокруг автобуса, заглянул в салон, забрался туда, спустя минуту жахнул дверью, появился с длинной, собранной в круг, веревкой в руке. Показал ее издалека стоящим у гроба - вот вам, держите, и бросил веревку на дорогу.
Сел в кабину, и автобус снова двинулся.
- И на том спасибо, - сказал Саша. - А то уж я и не знал на чем волочить.
Саша шел к лежащей в снегу веревке. Автобус, рыча и сипло отхаркиваясь, двигался задом - словно пятясь от Саши.
…Они обвязали веревкой гроб.
- Вот так, - выдохнул Саша, неустанно косясь на ботинки Безлетова, наверное, уже насквозь сырые. Сам он был в высоких теплых сапогах.
- Саш, может, нам в деревню сходить? Которую вот проехали недавно. Трактор попросить. Или сани? - спрашивала мать неустанно.
- "Недавно проехали…" - без злобы передразнил Саша. - Туда идти часа два. И нет там никакого трактора.
- А сани?
- А что сани? Они, наверняка, не поедут никуда. Четыре часа прохожу только… Отстань, мам… - оборвал Саша. - Все, повезли. Помогай, пап. Они взяли с Безлетовым по концу веревки и потянули.
Сразу далось тяжело, но еще был заряд остервененья и запас сил. Утопая в снегу, чертыхаясь, рыча, тащили недолго. Сразу взмокли.
Мать шла позади. Саша не оборачивался.
- Блядь! - выругался Саша, остановившись вскоре.
- Саш, ну не ругайся… Что ты ругаешься все время… - попросила мать устало. - Тяжело?
- Какие-нибудь лыжи бы… - сказал Саша и снова посмотрел на Безлетова.
- Или санки… - добавил Саша, отчего-то зло вперясь в своего напарника.
"Чего ты не взял с собой санки, Безлетов? - внутренне хамил Саша. - Разве ты не любишь зимой на санках в деревне… кататься… Пришел бы сегодня с утра к нам домой с санками. Сказал бы: "Заодно покатаюсь там у вас… Горка-то есть там?" Сейчас бы пригодились очень твои саночки…"
- Давай еще, - сказал Безлетов. - Сейчас в горку тяжело. Там вон вниз дорога идет. Будет легче.
- Будет легче, - повторил Саша без смысла. Вновь потащили.
Наезжали на колдобины, останавливались, приподнимали гроб, выползали. Еще наезжали на поломанные сучья. Вырывали их из-под гроба со скрежетом, отбрасывали зло в кусты.
С горки действительно было чуть легче. Несколько секунд гроб катился сам. Но потом резко поехал в бок - чертыхнувшись, Саша бросился выправлять, упал в снег, ухватился за боковину гроба, удержал. Лежал, обняв обитое тканью дерево.
Мать неожиданно громко заплакала.
- Что же мы делаем, господи… - причитала.
- Давай потихоньку… - сказал Безлетов тихо, не обращая внимания на плач.
Выправили гроб. Спустили его с горки, придерживаемый Сашой сзади.
- Может, легче узким концом вперед? - спросил Безлетов.
- Не знаю… - сказал Саша. - Будем перевязывать наново?
- Ладно, так пошли.
Саша снял шапку, засунул в карман. Она выпала вскоре.
- Санечка, - почти взмолилась мать. - Одень ты шапку. Простынешь же, Сань!
Саша не отозвался. Еще и расстегнулся.
Начало темнеть.
Мать иногда просила уступить ей место - хотела подменить кого-то из мужчин. Ей не отвечали.
Медленно шли, тяжело дыша. Все медленнее шли и все тяжелей дышали. Сплевывали длинно.
Порой менялись местами - когда уставало "тягловое" плечо.
Перевернули-таки гроб малым концом вперед - но так он зарывался быстрее. Пришлось опять перевязывать веревку.
Вновь полетел мягко тихий снег. Предночным холодом начало прижигать щеки и лоб. Уши онемели, ледяные.
Длинные ветви деревьев, вытянутые над дорогой, видные издалека, раскачивались дурнотно. Хотелось прихватить их зубами.
Стало как-то тошно и мерзло, словно кто-то холодным, ржавым ртом дышал на внутренности.
- Мам, брось шапку! - попросил Саша.
Она брела позади, тихая. Встрепенулась, бросила. Деревья стали чернеть.
"Хорошо мы тут смотримся, наверное, посреди леса… С гробом…" - подумал Саша.
- Настоящие русские похороны… - неожиданно сказал Безлетов почти о том же, что прибрело в голову Саше, -…русские проводы… - поправил Безлетов последнее слово, тяжело дыша.
Они молчали почти всю дорогу, иногда Саша забывал даже, что он рядом, этот человек. Да и сил не было говорить.
Пока светлело небо, Саша пытался угадать те места, которые с детства остались памятны. Зимой сложно распознать летние полянки и стояночки, но иногда получалось. Ничего особенного - там вот, кажется… да, там, однажды остановились - ехали с дядей Колей на его машине, и мама, молодая, с отличной улыбкой и очень счастливыми глазами пошла в лес и сразу вернулась с грибами - она находила их легко, только очень боялась ужей… Мужики в это время курили.
"Ай да Галенька, - сказал дядя Коля. - Хозяюшка какова?" - И оглядел мать всю как-то особенно.
Только сейчас Саша понял, что дядька влюблен был в маму. Что-то еще вспомнилось сразу, какая-то сценка на пляже… Забыл. Саше было тогда лет шесть.
А вот где-то здесь… они откуда-то шли… "Почему шли, не помню…" Саша устал тогда. Отец нес его на шее. Посадил и нес. Саше нравилось, что - высоко. Но веток было не достать, потому что отец шел посередь дороги. "Почему мы все-таки шли пешком? И скоро ли мы пришли? Не помню ни черта…" И Саша снова брел с пустой головой, иногда пытаясь дыханьем согреть руки, которые были и жаркими, и замерзающими одновременно. Не помогало.
Стемнело, и вообще стало не за что зацепиться мыслью.
Иногда Безлетов начинал резко, почти визгливо кашлять.
- Ребята, может, съесть чего хотите? - спросила мать.
"Мать этот кашель спугнул с ее тоски черной…" - догадался Саша.
- Не надо, - ответил он на вопрос.
- Нет, надо, - сказал слабо Безлетов. - Не могу больше, - выдохнул он.
Мать неловко засуетилась с сумкой, не зная, куда ее поставить.
- Ставь на гроб, ладно, - сказал Саша. - Не обидится отец.
Саша присел у гроба и стал пускать слюну.
"Сейчас вырвет…" - подумал он отстраненно. Встал.
Руки мелко дрожали. Слезы на глазах стали намерзать.
Саша прикурил и увидел при свете зажигалки, что Безлетов бледен.
"А если у него сердчеко шалит?…" Мать тоже приметила.
- Алексей Константинович! Может, вам таблетку? Безлетов слабо замотал головой.
Мать дала ему какой-то бутерброд, он стал вяло жевать.
- Чай остыл, наверное… - мать достала термос.
- Холодный, да, - подтвердила она, плеснув себе. - Будете? - спросила у Безлетова.
- Может, у тебя что погорячей есть? - спросил Саша, с отвращением затягиваясь сигаретой.
- Остыл же, говорю… - не поняла поначалу мать. - А, есть, кажется. Да… Водка. Водку будете?
- Будем-будем… - сказал Саша хмуро и забрал бутылку. - Дай нож.
Легко стукнул о гроб открытой бутылкой, чокаясь. Выпил прямо из горла. Налил Безлетову в стакан. Тот отпил половину, закашлялся. Остатки выплеснул.
Стало еще тошнее и холодней.
Взялись за холодную веревку, как неживые.
"Тяжело как, господи…" - неожиданно признался себе Саша и чуть не заплакал.
Ползли, как дурные, еще, наверное, минуть семь, и снова стали.
- Сил нет… - сказал Саша вслух. Оглянулся и понял, что они ушли метров на тридцать, не больше, от того места, где только что пили водку.
- Мы замерзнем здесь… - сказал Безлетов тихо. - Надо в деревню идти.
- А то околеем, - повторил он и смолк, сипло дыша. В горле его клекотало, но даже раскашляться сил у него уже не оставалось.
- Надо бы костер развести, - прошептал Саша. Его потряхивало совсем нехорошо. Он присел, взял в ладонь снега, поднес к губам, но не решился положить белое, хрусткое и холодное в рот.
Мать дрожала. Она присела на гроб, опустила голову.
- Мам, с сердцем плохо? - спросил Саша. Она остановила его рукой. Посидела минутку.
- Саш, достань… - она не договорила. Раскрыла рот, дышала часто.
- Мам? - снова осторожно спросил Саша.
Она молчала еще минуту. Сын стоял рядом, ненавидя себя, снег, синь, сумрак.
Но по дыханью матери Саша почувствовал, что ей стало на малую толику легче.
- Положите сейчас меня вместе с отцом… - сказала она ожившим немного голосом.
Слабыми руками поворошив сумку, достала таблетку, кинула в рот, зацепила снега, закусила, сглотнула тяжело.
Никто уже не мог разговаривать.
Все уселись на гроб и сидели спина к спине. Мать - недвижно, Саша - потряхивая головой. Безлетова сильно трясло.
На небе появилось несколько звезд, совсем крохотных.
Саша неожиданно понял выражение "колючие звезды". Откуда-то выбрело это понимание, но разжевать его, изъяснить внутри себя Саша не смог, ни воли не хватило, ни желания.
Холод последние силы подъедал. Захотелось спать… свернуться калачиком на гробе…
Безлетов сполз с гроба, встал на четвереньки. Его вырвало. Он долго отплевывался.
Мать тихо завыла.
- Давайте сдохнем все здесь, - сказал Саша. Безлетов долго стоял на четвереньках, покачиваясь, потом сел прямо на снег.
Саша достал зажигалку, посветил часы. Два часа ночи. Они шли больше десяти часов. Кто бы мог подумать…
Ну ладно, не шли. Последние часа полтора вот на этих ста метрах провели, ковыряясь в снегу…
- Кто в деревню пойдет? - спросил Саша.
- Ты, Сань, - сказала мать. - Мы тут костер попробуем развести. Или лучше вместе идите. Я посторожу.
- А то украдут… - прошептал Саша.
Оставить мать он не мог. Не идти не мог. Отправить одного Безлетова тоже не мог.
"Как все глупо, Господи!" - хотелось заорать.
"Я все перепутал. Все перепутал. А где? В каком месте я ошибся?"
- Саш…
- Чего, мам? Я пойду сейчас.
- Тихо!
Мать прислушивалась.
Безлетов поднялся, стоял, раскачиваясь и глядя куда-то в темноту.
Спустя минуту стал слышен нестройный, пугливый топот, шум полозьев и хрусткий, наглый мат здорового, крепкого мужика, погоняющего лошадь.
- Это Хомут… - сказал Саша, узнав по голосу соседа, живущего через дом от бабушки с дедушкой.
- Эй, мы здесь! - неожиданно для себя заорал Саша, хотя они стояли на дороге.
- Тпрру! - конь стал в нескольких метрах от них. Хомут вылез из саней, подошел ближе.
- Санек, ты, что ли? - спросил он голосом, в котором слышались крепко замешанные и ненаигранные суровость и почти веселость. Но и за суровостью, и за веселостью едва различимой жесткой нитью чувствовалась смертная тоска. Нить была жестка и крепка настолько, что ей и удавить можно было и удавиться.
- И Галя тут, Галенька, - признал Хомут, пожал руку Безлетову.
- Ну что, Васята, не замерзла спина? - Хомут присел рядом с гробом и похлопал по крышке. - Сейчас домой поедем.
Он ничего не спрашивал, не суетился, подогнал сани, ловко правя, развернул. Конь перетаптывался, нюхал снег, косился на гроб, крутил головой. Хомут велел мужикам (он их так назвал, околевших вконец - "мужики", что Сашке отчего-то прибавило сил) взяться за узкий конец гроба, сам подхватил тяжелый, хэкнул, и гроб улегся на сено.
- Н-но! - негромко велел Хомут. - Придержи, - попросил Безлетова, указав на гроб. - А то потеряем кого.
Тут только и спросил у Сани:
- Давно вы тут стынете?
- Давно. Водитель уехал в город. Дальше не поехал.
- Ну, еще бы… - ответил Хомут и рассказал, чуть помолчав. - А я проснулся и думаю: надо в лес ехать. Бабка-то надысь мне говорила: привезут. А сегодня пришла вечером, вся черная, говорит: знать, передумали. "Решила, - говорит, - Галя поближе к себе положить. Чтоб родители одни тут в сиротстве сгинули". Я сразу подумал: что-то не так, бабка. А ночью меня как толкнули. Фуфайку набросил, запряг и поехал было. Моя проснулась, зашумела, крикунья-то, давай меня раздевать, коня распрягать, а я говорю: "Вася там замерз. Поеду". Влепил ей разок. Она говорит: "К бабе собрался". А то я к бабе не найду времени съездить… Сейчас, Вася, мы уже дома.
Саша лежал в санях на боку, как в детстве, и сани летели легко и мягко, и конь торопился домой, чувствуя деревню.
Глядя на Хомута, Саша приметил, что и вправду - фуфайку он на голое тело набросил - пока гроб укладывали, она расстегнулась, и голая грудь виднелась. Ветер вылетал порой навстречу саням, злой, хваткий, но вскоре исчезал в лесу ни с чем. Все ему нипочем было, Хомуту. Правил, стоя на коленях, легко и сурово.
У стариков оконца горели. Бабушка на пороге встречала. Дверь открыла. Спросила у Хомута:
- Что, Вася позвал? Он завсегда тебя на всякую дурость подбивал. Сегодня первый раз для дела ты ему понадобился, сыночку-то…
Мать зарыдала. Бабушка запричитала голосом высоким, пронзительным и горьким, как черная земля.
Дед вышел, высокий, в рубахе с расстегнутыми рукавами.
- Приехали, Санькя? Ну, заходите.
Глава пятая
В очнувшемся мозгу проявилась похмельная, проверенная годами, максима: сон алкоголика крепок, но краток. Крепок. Но краток.
Саша открыл левый глаз. Да, на улице было еще темно.
"Бес-сон-ни-ца…" - шепотом, по слогам произнес Саша.
Он проснулся на своей кровати.
На полу были расстелены два матраца. На матрацах, укрытые пледом, лежали Веня и Лешка. Их лиц Саша не разглядел.
"А Негатив? Где он? Он, кажется, ушел домой… Да-да, ушел…"
Саша отвернулся к стене, накрылся одеялом с головой. Вставать не хотелось. Но и уснуть не было возможности.
Глаза под закрытыми веками чувствовали себя неуютно. Им хотелось открыться и смотреть.
Саша выпростал голову из-под одеяла и увидел расплывшиеся в полутьме, пожелтевшие от частых касаний обои. Рисунок их был почти неразличим.
Думать о предстоящем сегодня не было никакого желания.
Вспоминать о произошедшем вчера тоже не хотелось.
Саша вспомнил себя - пьяным, громким - поморщился брезгливо.
"Какой я?" - неожиданно подумал Саша.
Кто и какой? Дурной? Добрый? Надежный? Безнадежный?
Не было такого зеркальца, чтобы разглядеть свое отражение. Словно на это зеркальце наступили сапогом, раздавили его. И, силясь рассмотреть себя в осколках, можно было увидеть лишь непонятные черты, из которых не составить лица.
Саша никогда не мучался самокопанием.
Редко из-за чего переживал глубоко и болезненно. Только из-за того, что стоило переживаний. Отец, да.
Не совершил за свою жизнь ни одной откровенной подлости. И не откровенной тоже…
Не пережил ни одного унижения, кроме дурацких пацанских, когда старшеклассники отнимали деньги.
Ползая на четвереньках по плацу, в составе поднятой за очередную дурость роты, под надзором, кажется, пьяного офицера, Саша испытывал скорей равнодушие. Это была игра, с очень серьезными правилами. Он сразу их принял. В армии ему было почти легко. Хотя можно было туда и не ходить.
Всегда были друзья. Всегда были девушки. Если подруга уходила, откуда-то появлялась новая. Каждый раз случайно. Саша их не искал. Хотя он не был красив, нет.
Саша перебирал себя, тасовал осколки зеркала. Удивиться или огорчиться было почти нечему. Нет, просто нечему.