Трое преследователей не боялись дышать шумно и вели себя, как дикие и уверенные в безнаказанности звери, которые потеряли добычу и вынуждено прервали погоню. Они остановились за переулком, там чертыхались, осматривались, прислушивались. Неожиданно для них за угловым забором опасливо тявкнула дворняга. Тот, на кого она тявкнула, задеревенел от отчаяния и безнадёжности, слыша, как они шаг за шагом приближаются к его выданному дворнягой укрытию.
– Вот он, – показал на него пальцем один из преследователей, и он узнал голос Плосконоса.
Высокий сообщник Плосконоса волком ринулся за угол и ударил жертву ножом в живот, умело зажав ей широкой лапой рот и заглушив предсмертный крик. Потом ударил ещё и ещё раз и обождал, пока жертва не расслабилась и не начала сползать на землю. Очередная, затянутая дымкой прореха в тучах позволила луне осветить переулок, и Плосконос с хода наклонился к убитому, за подбородок рывком повернул лицо кверху.
– Не он, – зло и без раскаяния сказал он высокому и внешне неуклюжему, как горилла, подельнику, узнав в только что зарезанном пешеходе Расстригу.
За забором виновато заскулила дворняга, ей в ответ завыли другая собака, третья. Сообщник высокого убийцы и Плосконоса отступил.
– Сматываемся, – глухо посоветовал он им и себе. – Вдруг дозорные сторожа объявятся. Мне не хочется задаром убивать их, раз уж на то нет особой нужды.
– Ты прав, – согласился Плосконос.
Убийца наспех вытер нож об одежду Расстриги, и они скоро зашагали от переулка, направляясь к притонам у городской пристани, впрочем, уверенные, что до рассвета никто за ворота не выйдет, шума не поднимет.
Серое безветренное утро не было таким уж ранним, когда мрачный Задира разузнал в купеческом доме, в котором жил последнюю неделю Удача, что тот накануне не возвратился и не ночевал. Однако веснушчатый мальчишка, слуга купца, сказал, что может показать, где его найти. Вдвоём на хозяйском мерине они отправились из Кожевенной слободы и выехали к пригородному лугу на пологом склоне речного берега. Правее и вдалеке паслись несколько коров и телок, а левее обнажённый по пояс и босой Удача живо перемещался и часто прыгал у ленивого течения воды, в руках у него мелькали сабля и шпага, и оттуда доносился свист непрерывно рассекаемого воздуха.
– Во-он! – останавливая мерина наверху склона и не выпуская поводьев, лохматой головой указал мальчишка Задире. – Каждое утро так. Ловкость после ранения восстанавливает. Я с ним тоже иногда так делаю.
Задира, которому пришлось ехать неудобно, сзади жёсткого седла, предпочёл дальше идти пешком и неуклюже слез с лошадиного крупа. Пока он шёл напрямую, по остриженному недавним покосом разнотравью, мальчишка не уезжал, верхом увлечённо наблюдал, что вытворял Удача, который не переставал биться с невидимыми противниками, будто сражался с сонмом злых духов. Он втыкал оружие в землю, чтобы освободить руки, и вновь хватался за него, отбивался ударами ног и кулаков, рёбрами ладоней, локтями, рукоятями оружия и затылком, вдруг перебрасывал оружие из рук в руки, подхватывал с лёту, тут же делал разящие выпады. Казалось, он был увлечён сражением с нечистью и не замечал Задиру. Но когда тот приблизился к его блестящей от пота спине, вдруг резко провернулся с короткого прыжка, шпагой и саблей рассёк в крест воздух перед его ожесточённым лицом, вынудил сразу остановиться.
– Ты где ночевал? – хмуро потребовал ответа Задира и заиграл желваками скул.
Удивлённый требованием отчёта о личной жизни Удача прекратил сражение. По виду старого знакомого почувствовав неладное, он пропустил мимо ушей грубость, без слов показал саблей на копну сена на краю луга. Он в свою очередь ждал разъяснений, глубокими вдохами и выдохами успокаивая дыхание.
– Расстригу зарезали, – сухим, надтреснутым голосом сказал Задира. И на вопросительно приподнятую бровь собеседника продолжил: – Накануне, в сумерках к нему пришёл плосконосый. За своим кафтаном, какой с него сорвали в драке в харчевне... Ну, ты знаешь.
Удача кивнул в подтверждение, готовый внимательно слушать, что тот скажет ещё.
– Будто бы в кармане того кафтана была важная бумага... Объяснялся, что вышло недоразумение, он виноват и очень хочет у тебя испросить прощения. Но не знает, где найти. Ты же знаешь... знал Расстригу. Он искренне поддался желанию вас помирить, рассказал. А потом тревожиться стал. Не вытерпел до утра, пошёл тебя предостеречь. – Он примолк, сухо и быстро сглотнул, большим пальцем смахнул ненужную слезу под глазом. – А ты оказывается, здесь спал.
Удача воткнул в землю сначала шпагу, затем саблю и без оружия спустился с берега. Вошёл по колена в реку, с шумным всплеском нырнул, проплыл под водой, тревожа над собой речную поверхность. Когда вынырнул, быстро вернулся и встал на дно, по грудь в холодной воде.
– Стрельцы из старообрядцев его хорошо знали. Надо среди них пошуметь, – сказал он громко. – Пусть Морозов Плосконоса на розыск и допрос выдаст.
– Почему это Плосконоса? – разозлился Задира, вспыхнул и с вызовом шагнул к прибрежному песку.
Но тут же стал остывать, пытаясь догадаться о причинах, отчего убийство могло понадобиться плосконосому чёрту, который и ему не нравился. Переступая по дну, Удача вышел прямо к нему. Под звонкое и частое капанье воды со штанов в реку, объяснил:
– Расстригу за меня приняли. – Наклонившись, руками выжал штаны прямо на бёдрах и голени, обошёл Задиру к своей рубахе и полукафтану. – Это меня хотели убить, – сказал он вполголоса. – Я бы мог через Матвеева или Ртищева достать Плосконоса. Но ведь доказательств нет. А без них можно и честь потерять, запросто прослыть клеветником. Да и поплатиться... С ними со всеми так не сладишь. Нет. – Надевая рубаху, глянул через плечо на старающегося понять его рассуждения вслух Задиру. – Надо стрельцов подбить на шум. Может и выгорит наказать преступника, и даже вполне законно, для наглядного примера другим. Хоть я в это не верю.
Мысль о возможности использовать такой благой повод и возмутить стрельцов понравилась Задире, что было видно по оживлению в голубых глазах. Это в полной мере соответствовало его представлениям о средствах достижения справедливости. Оба тут же на берегу договорились, что надо сделать и где начинать действовать.
Служба в московских стрельцах была почётным наследственным делом. А вознаграждение за неё шло в зависимости от порядкового значения и положения полка среди двадцати других. В наименьшей чести и с худшим обеспечением были полки, которые оказывались последними в общем списке. По улицам проживания этих полков в Стрелецкой слободе и повёз Задира телегу, в которой на соломе лежал зарезанный Расстрига. Он часто останавливался возле людных мест и произносил страстные обличительные речи против несправедливости и боярского произвола.
И к полудню, когда он выехал к торговым рядам слободского рынка, его там ждали. Едва он поднялся на край телеги, к нему начали стекаться покупатели и продавцы, плотно обступать местной толпой. Женщины крестились при виде убитого, показывали его притихшим детям. Свободные от службы и хозяйственных дел стрельцы мрачнели с первых же слов его страстного выступления.
– Стрельцы! – с взмахом кулака обратился он к толпе. – Сегодня ночью воровски подло, из-за угла убили вашего защитника, который открыто и всегда обличал жадность и корыстолюбие бояр. Нас призывают жертвовать всем ради победы в войне. А чем жертвуют те, кто больше всех на ней наживается? Воры и казнокрады Морозов, Милославские и другие. Чем они пожертвовали на общее дело? Ничем! Жертвует только русский народ, жертвуете вы, своими жизнями и благополучием. Бояре звенят многим золотом и шуршат дорогими шелками, наглеют от безнаказанности. Вам же стали выдавать за тяжёлую службу медные деньги вместо серебряных, объясняя нуждами войны и бедностью казны. А когда вы возмутитесь, то и вас будут так же воровски и как воров убивать, подкупая для этого негодяев, оставляя ваших жён вдовами, а детей сиротами...
Он с вызовом замолчал, вскинул руку в направлении приближающегося верхом стрелецкого полуголовы. Толпа стала оглядываться, куда он указывал, мрачно загудела, однако расступалась перед гнедым конём полуголовы, позволяя ему проехать к телеге. Задира расправил плечи, глаза его удовлетворённо блестели, ноздри подрагивали от возбуждения. Он был похож на бойцовского петуха, который наконец-то увидел противника. Полуголова глянул в его голубые глаза со всей суровостью, на какую был способен, однако не выдержал ясного ответного взгляда, отвернулся к толпе, заворачивая к ней морду коня.
– Расходитесь! – зычным голосом распорядился он с привычной строгостью, для убедительности упёрся левым кулаком в бок. – Царь приказал разобраться и наказать виновных в этом убийстве.
Он с вызовом замолчал, вскинул руку в направлении приближающегося верхом стрелецкого полуголовы. Толпа стала оглядываться, куда он указывал, мрачно загудела, однако расступалась перед гнедым конём полуголовы, позволяя ему проехать к телеге. Задира расправил плечи, глаза его удовлетворённо блестели, ноздри подрагивали от возбуждения. Он был похож на бойцовского петуха, который наконец-то увидел противника. Полуголова глянул в его голубые глаза со всей суровостью, на какую был способен, однако не выдержал ясного ответного взгляда, отвернулся к толпе, заворачивая к ней морду коня.
– Расходитесь! – зычным голосом распорядился он с привычной строгостью, для убедительности упёрся левым кулаком в бок. – Царь приказал разобраться и наказать виновных в этом убийстве.
Но толпа и не думала расходиться, заворчала, как недовольный медведь. Редкий, слепой дождь, будто слёзы неба, с порывом ветра окропил рынок и телегу. Завыли женщины, а затронутые за живое речью Задиры стрельцы явно показывали намерение продолжать слушать, что он скажет ещё. Чутьё подсказывало полуголове, что не стоит перегибать палку.
– Ребята, не дурите, – мягче начал он увещевать своих стрельцов. – Вы же на царской службе. – И вполоборота к Задире, главным образом для него, объяснил, точно был в глубине души на его стороне: – Я же сказал, царь приказал найти виновных и наказать их смертью.
10. Каждому по заслугам
Последняя треть сентября баловала столицу потеплением. Казалось, чистая прозрачность воздуха позволила солнечных лучам нанизать голубую ткань небосвода и спустить её покрывалом, чтобы зацепить краями за верхушки окрестных лесов, которые радовали глаз сочной пестротой красок самой разной листвы. Солнце, уже не жаркое, по-приятельски запросто заглядывалось в Москва-реку, с удовольствием отражалось на золотых куполах прибрежных соборов и церквей и обещало горожанам дни сухие и погожие.
В такую погоду любое затрагивающее чувства зрелище собирает множество любопытных. В этом лишний раз могли убедиться в большом купеческом струге с белым спущенным парусом, который во втором часу плавно влекло медлительное речное течение между левым обрывистым берегом, где гордо возвышались кремлёвские стены, и низким правобережьем Замоскворечья. Гребцы струга отдыхали и вместе с выделяющимся сизым носом кормчим и мордатым краснощёким купцом облепили правый борт, всматривались туда, где волновалась большая толпа, запрудив всё Болотное поле вокруг деревянного помоста. На помосте готовились к свершению наглядной казни.
Тревожная палочная дробь барабанов вдруг застрекотала посреди толпы, заставила её замереть и согнала недовольно каркающих ворон с обступающих поле редких и чахлых деревьев. Звучание барабанной дроби пролетело над рекой до Кремля, отразилось от его стены и почти осязаемо зависло над водной поверхностью, точно некое сказочное существо, которое можно только слышать, но нельзя увидеть. Стрекот барабанов внезапно оборвался, и существо это испуганно вспорхнуло, растворилось в воздухе, а на всём поле воцарилась жуткая, напряжённая ожиданием тишина.
Из струга было хорошо видно, как рослый палач в пурпурно-красной рубахе и с кожаным передником, отличаясь от мясника только надетым на голову чёрным мешком с прорезями для глаз, легко вскинул длинный топор и в долгом замахе искусно задержал дыхание зрителей. Вдруг он бросил лезвие топора к шее темноволосого разбойника на плахе и отсёк голову с одного удара. Затем неторопливо нагнулся, подхватил её за волосы и, распрямляясь, показал толпе на вытянутой кверху руке. Свежая кровь капала от разрубленной шеи на край помоста, и толпа постепенно приходила в себя от чарующего ужаса свидетельства разом свершившемуся переходу бытия к небытию, жизни к смерти.
– Да здравствует царь! – раздался в толпе высокий пронзительный возглас.
Толпа вздрогнула, будто трава от порыва ветра, в каком-то исступлении от вида жестоко восстановленной справедливости вся, как есть, нечеловечески взревела:
– Да здравствует царь!
Удача и Задира стояли позади крайних спин зрителей, оттеснённые к самому берегу, и слышали крики не только в толпе, но и на реке, в плывущем мимо струге. Они казались единственными из всех присутствующих при казни, чьи лица не были осветлены и обессмыслены иступлённым выражением радостного облегчения.
– Ура, казнили исполнителя, – высказался Удача вполголоса, хлопнул в ладоши с сумрачной усмешкой. – А зачинщик убийства, Плосконос, отвертелся. Проиграли мы схватку с ним, во всяком случае в этот раз.
Задира не разделял его настроения.
– Но стрельцов мы подняли, – бодро заявил он, возражая всем своим видом. – Заставили Морозова отдать этого Плосконоса на разбор дела. И он выдал ради спасения своей шкуры того, кто ударил ножом. Ты не прав. Мы показали свою силу и выиграли у бояр. Расстрига погиб не напрасно.
В то самое время от Тверской дороги прямой улицей к Кремлю одна за другой устало катили три кареты в сопровождении отряда дворянской конницы. В каретах возвращалось посольство, которое после трудных переговоров с представителями шведских правительства и короля больше недели поспешало в столицу, везло предварительное соглашение о заключении мира и новых границах. Предчувствуя завершение пути, лошади чуть повеселели, живее побежали по малолюдной улице.
– Что за чёрт?! – глава посольства Ордин-Нащокин высунулся головой из окна первой кареты. С лёгким сердцем человека, который в долгое отсутствие пережил много опасностей и событий, а теперь видел, что близок к дому и встрече с родными, он шутливо удивился необычному малолюдству. – Мор их разогнал, что ли? Я им почётное перемирие везу, выцарапал больше, чем можно было ожидать. И так встречать?!
Дуновением ветерка донесло до слуха гулкий рёв огромной толпы: "Да здравствует царь!"
– Казнь на Болотном поле, – сидя к ходу кареты спиной, подобострастно объяснил несложную загадку тучный дьяк посольства.
– Сам знаю, – отозвался Ордин-Нащокин снаружи. – Лишь казнь для обывателей важнее всех прочих дел.
Он не вернул голову в карету, продолжал смотреть вперёд, где показался Кремль, а возле угловой башни приостановились два всадника. Острым зрением Нащокин отметил про себя, что один из них старался держаться неприметно, хотя у него это плохо получалось. Быть неприметным ему мешал приплюснутый нос, заметный и под тенью кожаной шляпы. На плечах его обвисал шерстяной, обшитый кожей дорожный плащ, а к седлу был приторен дорожный мешок. Не приходилось сомневаться, что плосконосый отправлялся в долгий путь, в котором надо иметь одежду удобную и прочную, выдерживающую любую непогоду. Другой всадник даже со спины привлекал внимание изяществом стройного худощавого тела, что подчёркивали кафтан чёрного бархата, обшитый серебряными шнурками, и такого же цвета лёгкая шапка с серебряными узорами, отороченная волчьей шкурой. Он уж точно, никуда не отправлялся, выглядел провожатым. Всадники отвлеклись от тихого разговора, и тот, что был в бархатном кафтане, повернулся головой к каретам посольства. Гордое и белобрысое лицо его, с глубоко посаженными глазами возле тонкого прямого носа, было почти бледным. Начальник Посольского приказа не мог слышать, что сказал бледнолицый, однако догадался по его пристальному любопытству во взоре, что вопрос касался именно его.
В действительности тот не спросил, а вопросительно заметил.
– Никак Афанасий Нащокин? – со спокойным неодобрением признал он торчащую из окна первой проезжающей кареты непокрытую голову, которая наблюдала за ними.
И отвернулся. Его примеру последовал озабоченный своими делами Плосконос.
Ордин-Нащокин тоже перестал смотреть на них, откинулся внутрь кареты. Он поправил мягкие дорожные подушки, размышляя о причинах неприятного впечатления, которое осталось от обмена взглядами с двумя похожими на сообщников всадниками.
Посольство завернуло к проезду в Кремль, последние дворяне сопровождения миновали угловую башню. После этого бледнолицый, отбросил гадания, с какими новостями оно возвращалось с переговоров.
– Где тебя искать, если вдруг понадобишься? – продолжив разговор, спросил он Плосконоса низким голосом, будто никогда не смеялся и не знал, что такое шутка.
– Отсижусь в Нижнем Новгороде, – Плосконос оправил плащ. – Пусть здесь всё успокоится, позабудется.
Бледнолицый слегка кивнул, соглашаясь, что так оно и будет.
– Под Астраханью беспокойные казачьи вожди объявились, – сказал он, как бы между прочим. – Если они настолько умны и дерзки, что решаться на большие разбойные предприятия, непременно пошлют лазутчиков в верховья Волги. Постарайся выявить таких лазутчиков и изловить. Снюхайся через них с самыми ловкими вождями, заставь служить нам. Для важных дел могут понадобиться.