И если было что-то немыслимое, на что мог найтись покупатель, – оно продавалось тут!
Леона подхватил и понес людской поток, он останавливался то тут, то там и, казалось, окончательно потерялся, заблудился в круговерти товаров и скоморохов, прорицателей и проходимцев. Его толкали, обнимали, кричали что-то в уши, совали в руки сладости и обсыпали мелкой резаной бумагой. Окончательно запутавшийся и замороченный Леон обнаружил себя в первых рядах среди тех, кто стоял перед большим деревянным помостом.
– А сейчас, – неожиданно громко, даже для шумной ярмарки закричал высокий, лысый, в черном кафтане мужчина с гладко выбритым подбородком. – Удивительное зрелище! Номер, которым восхищался имперский двор! Последний раз в этом сезоне! Спешите видеть! Эльфийская. – Он сделал паузу. – Принцесса!
Занавес за ним упал. И на сцене появилась девушка.
Такая худенькая, что казалось, ее почти нет. Но это не была голодная худоба, когда кости скелета выпирают через кожу, грозя порвать ее. Нет. Девушка была изящна, утонченна, стройна. И свет будто бы проходил сквозь нее, как через дымчатое стекло, окружая ее свечением.
Леон замер и во все глаза смотрел на нее, впитывая каждый жест, каждое движение.
У девушки были густые, длинные ресницы, чуть заостренные аккуратные ушки и большие, невероятные глаза. И она танцевала.
Так, наверное, кружатся мотыльки в лунном свете весной, так движется ветер над травой, так птицы высоко в небе, там, куда не достигает взгляд человеческий, играют с тучами. У Леона что-то сжалось в груди. Стало тепло в животе. И захотелось плакать.
А девочка все танцевала и танцевала. На сцене был кто-то еще, кроме нее, помогал ей, подбрасывал вверх, раскручивал. Но Леон видел только ее стройную фигурку и ничего больше. А потом, когда публика захлопала и закричала, а девочка ушла за сцену, Леон выбрался из толпы и осторожно протиснулся вдоль помоста.
За сценой было шумно и грязно. Оказавшись здесь, человек обнаруживал себя в совсем другом мире. Отсюда были видны задние стороны цветастых шатров и кибиток, прилавков и клеток. И волшебство ярмарки терялось, будто бы отпускало с сожалением. Кто-то кашляет, подавившись слюной, вот факир прыгает и трясет обожженной рукой, хотя там, снаружи, он только что бесстрашно глотал огонь и выплевывал его, будто заговоренный. Разминаются актеры. Волшебные платки и палочки торчат из сундуков с реквизитом. Оборотная сторона чуда – чья-то работа.
– А ты что тут делаешь, малец? – Огромный, как медведь, полуголый бородач неожиданно схватил Леона за плечо.
– Я… – Мальчишка растерялся.
Но со сцены закричали:
– Снежный гигант! Прошу!
Бородач хмыкнул, подмигнул и исчез за занавеской.
Леон принялся осторожно пробираться между сундуками, клетками и корзинами. Мимо сновали люди, которые не замечали парнишку, занятые своими важными делами.
Наконец Леон заглянул под полог небольшой кибитки и увидел ее.
Сидя перед небольшой отполированной медной пластинкой, которая заменяла ей зеркало, эльфийская принцесса расчесывала волосы. Они оказались длинными, до пят, и светлыми, но не цвета соломы, как у Леона, а скорее медовыми, с переливом и блеском. Заостренные уши лежали на столике. Вместе с какими-то пузырьками, пудрой и духами.
Леон испугался поначалу, но потом понял, что уши накладные.
– Ты не лесовичка, – сказал он.
Девушка вздрогнула, обернулась. Посмотрела на него внимательно, без тени страха.
– Кто?
– Лесовичка… Ну… – Леон смутился. – Не эльфийская принцесса.
– Откуда ты знаешь? – Она продолжила прерванное занятие.
– У тебя уши… – Леон завороженно разглядывал ее. Такую хрупкую, невесомую.
– Что уши?
– Человеческие.
– Много ты понимаешь! – фыркнула она и ловко стянула волосы на затылке в аккуратный хвост. Повернулась к нему лицом. – Как тебя зовут?
– Леон?
– Леон… – Она закатила глазки, словно пробуя имя на вкус. – Хорошо. Годится. А я – Марта.
Они замолчали. Леон лихорадочно искал слова, но не находил. Наконец он сунул руку в карман и протянул ей конфету.
– Хочешь?
– Спасибо. – Она развернула фантик, захрустела леденцом. – Папа говорит, что мне нельзя есть сладкое. Но я его очень люблю. Вот. А ты местный?
– Да. Мы живем недалеко. Там. – Леон махнул рукой куда-то за спину, туда, где, как ему казалось, располагалась деревня.
– Здорово. – Она соскочила со стула и протянула ему руку. – Пойдем погуляем.
– Давай. – Леон коснулся ее руки с осторожностью. Будто она могла рассыпаться в его ладони.
Она выбралась из кибитки. Им навстречу шел, осторожно протискиваясь и стараясь не свернуть что-нибудь, давешний бородатый Снежный гигант.
– Папа! – крикнула Марта. – Это Леон. Мы погулять.
– Валяйте! – пробасил Снежный гигант и рассмеялся, будто зарокотал далекий гром.
– Это твой папа? – спросил Леон, когда они прошли мимо.
– Да. Приемный, – беззаботно кивнула Марта. – Он работает силачом. Ты уже видел семиголовую утку?
– Нет. Только обычную…
– Ну так пойдем, я тебе ее покажу. Она такая злющая, но мне дает себя погладить. Может, и тебе разрешит.
И она потащила его куда-то, уверенно лавируя между людьми, лавками, бродячими торговцами и артистами.
А потом вдруг кто-то закричал, громко и надсадно. Совсем не так, как кричат обычно зазывалы. По-другому.
И смолкло все вокруг. Людские головы будто по команде обернулись на звук. Толпа раздалась в стороны, и Леон увидел давешнего священника, которого они с отцом встретили по дороге. Тот стоял в центре, воздев руки к небу, его борода развевалась незримым ветром, черная ряса распахнулась, показывая немытое худое тело, увешанное железными веригами, изъязвленное следами от многочисленных проколов, от стальных колец пронзавших его плоть.
– Бетрезен! Бетрезен! – завопил священник. – Внемлите мне, люди! Ибо я глас Бетрезена Заточенного, проклятого и преданного. Внемлите мне, люди! И гордитесь! Пусть ваша гордость заставит вас слушать, ибо к вам обращается создатель мира! Радуйтесь, люди!
И он завертелся, поднимая пыль. Захохотал, как безумный.
– Бетрезен! Гордитесь, люди! Ибо вы есть дети Бетрезена! Так восстаньте же, чтобы освободить отца своего! Вспомните, откуда вы! Найдите в себе силу, чтобы признать это родство. Довольно быть скотом. Достаточно вы пресмыкались! Пусть гордость заставит вас вспомнить, кто дал вам жизнь на этой земле!
Вокруг священника кружилась, не оседая, пыль. И невидимый ветер рвал полы его рясы. Завывал, крутил пыльные вихрики. Люди слушали, как околдованные, завороженные.
– Бетрезен! Ваш отец! Предан, унижен, обречен на муки! Слышите, люди, он стучится к вам в души, стучится из огненного ада, страдающий, но все еще живой! Впустите его, люди! Впустите Бетрезена в свои души, иначе будете вы гореть в аду еще более страшном! Ведь не могут дети предавать отца своего. Впустите его люди, в кровь и плоть свою! Чтобы не стала она пеплом, чтобы налилась она жизнью, новой жизнью в Бетрезене! Слышите ли вы меня?!
Леон увидел, что священник вдруг остановился, повернул голову и немигающими глазами уставился на него, на Леона!!! Мальчишке хотелось бежать как можно скорее, бежать из этого страшного места! Но он не мог, прикованный к земле этим взглядом.
– Бетрезен, – выдохнул старик в рясе священника. – А ты хочешь служить Бетрезену? Хочешь служить отцу своему?
Его глаза приблизились, вжали мальчика в пыль. Уродливое лицо нависло над Леоном. Он хотел было крикнуть, что у него есть отец, его, родной, настоящий, но не мог! Будто язык прижгло раскаленным гвоздем!
– Впусти, впусти Бетрезена в свою душу, мальчик, впусти. Быстрее!
Мир вокруг почернел! Налился предгрозовой синевой, зарокотал! Стало нечем дышать, из-под ног у Леона ушла земля, он почувствовал, что валится куда-то вниз, туда, где полыхает вечный пламень и ждет кто-то, ждет, только и ждет, чтобы вцепиться! Но тоненькая, хрупкая ладошка ухватилась за его, Леона, руку и тянет, тянет, не дает упасть, рухнуть, исчезнуть. И он сам что было сил вцепился в эту ручку, такую тоненькую и вместе с тем, такую сильную.
– Хочешь конфетку, мальчик… – просипел священник, застилая собой черное небо.
Дыхание остановилось. Леон захрипел, давясь слюной. Но тут…
– Эй, еретик.
Леон упал на землю. Закашлялся. Из его глаз полились слезы. Мир снова вернулся, стал твердым, осязаемым, наполненным звуками и красками.
– Леон, Леон. – Марта тормошила его, дергала за одежду. – Что с тобой?!
Но мальчишка смотрел через ее плечо. Туда, где в круг вышел человек. И из-под лохмотьев пилигрима вдруг показались блестящие, словно пылающие на солнце доспехи.
– Эй, еретик. Тебя, кажется, заждался твой Бетрезен. Но сначала с тобой хотят побеседовать инквизиторы.
И священник закричал, а к нему со всех сторон кинулись пилигримы, на ходу сбрасывая одежду паломников.
Но мальчишка смотрел через ее плечо. Туда, где в круг вышел человек. И из-под лохмотьев пилигрима вдруг показались блестящие, словно пылающие на солнце доспехи.
– Эй, еретик. Тебя, кажется, заждался твой Бетрезен. Но сначала с тобой хотят побеседовать инквизиторы.
И священник закричал, а к нему со всех сторон кинулись пилигримы, на ходу сбрасывая одежду паломников.
Еретик поднял руки вверх, его ладони налились ярким, слепящим светом.
Вокруг закричали, и Леон, опомнившись, потащил взвизгнувшую Марту прочь от этого места.
Лавируя между мечущихся в ужасе людей, он бежал туда, где, по его мнению, осталась телега. Там должен быть отец! Единственный, самый надежный, тот, с кем ничего не страшно.
Но Марта вдруг остановилась, потянула его в другую сторону.
– Куда? – Леон обернулся и увидел Снежного гиганта.
– Марта! – крикнул тот.
– Папа!
Бородач в два скачка одолел расстояние, разделявшее их, сгреб обоих детей и нырнул куда-то в сторону. Тут же на место, где они стояли, обрушился какой-то мусор, перевернутая бричка или ларек. Покатились по земле большие, круглые, оранжевые плоды. Грохнул где-то позади раскат грома.
Гигант вытащил их из круговерти, в которую превратилась ярмарка.
Зашвырнул, как двух котят, в повозку, на которую уже были погружены вещи артистов.
– Пора уходить! – Он ловко прыгнул на козлы.
– Мне нельзя! – крикнул Леон. – Меня папа ждет!
– Да? – Гигант обернулся. – А где он?
– Не знаю, там, где телеги…
– Тогда тебе туда. – Гигант махнут рукой. – Мы уходим.
И он покачал головой и вдруг предложил:
– А если хочешь, давай с нами.
– Нет. – Леон вдруг понял, что именно сейчас теряет Марту. Внутри все сжалось. К горлу подступил ком. – Нет. Мне надо к папе.
– Ну… – Гигант пожал плечами и отвернулся.
– Марта. – Леон не знал, что нужно говорить в таких случаях.
Девочка ловко распустила волосы. Сунула ему в руки длинную, пеструю ленту.
– Вот. И теперь ты должен меня поцеловать.
И она подставила щеку. Леон, сам не понимая, что делает, неловко ткнулся губами.
– Теперь ты будешь мой рыцарь. Беги… – Марта ловко столкнула его с края кибитки. Та, будто только этого и ждала, тронулась, набрала ход. Марта крикнула ему: – Ты будешь мой рыцарь!
И исчезла в клубах пыли.
– Леон! – Крепкие руки отца подхватили его, закрутили. – Леон, где ты был?! Я все обежал! Я у всех спрашивал! Леон?! Что случилось, почему ты плачешь?! Тебя кто-то обидел?!
Глава 5
Обратно возвращались уже в темноте. Дорога была одна, не заблудишься. Но отец все равно нервничал. Он то и дело смотрел в небо, на наползающие из-за горизонта тучи, на яркую, высокую луну и бормотал что-то успокаивающее, вроде: «Успеем… Точно успеем…»
Бормотал больше для Леона, чем для себя.
Леон прятался под тулупом. Было холодно. Дневное тепло улетучивалось так стремительно, что казалось, вот-вот пойдет снег. Их лошадка дышала паром.
– Пап. – Леон подобрался ближе, перетащил тулуп за собой, накинул на плечи отцу, сам залез ему под руку, как под большое крыло.
– Что, сынок?..
– А там, на рынке, это были кто? Паладины?
– Нет. – Леон понял, что отец смеется. – Не они.
– А кто?
– Это просто охотники.
– Какие охотники?
– На ведьм. – Отец вздохнул. – Они всегда там, где много народу собирается. Ну, по крайней мере, так говорят. За всем не уследишь. А чтобы к себе внимания не привлекать, охотники обычно одеваются в лохмотья всякие. Или купцом прикинутся.
Он снова вздохнул.
– Раньше так не было.
– Как не было? – Леон посмотрел на отца. Тот грустно улыбнулся.
– Чтобы еретик, да еще колдун, вот так в центре ярмарки. Не было. А уж чтобы он супротив охотников пошел, это уж совсем неслыханное дело. Говорят, что они, мол, чувствуют. Значит, он знал, что охотники рядом. И все равно.
– А кто такой еретик?
– Ну, – отец пожал плечами, – есть такие люди… Или не люди, уж не знаю. Ходят по деревням, народ морочат. За душами человеческими приходят.
– За душами? – Леон припомнил бездну под ногами и нависшее лицо еретика со страшными, голодными глазами. – А зачем?
– Они Бетрезену служат. А ему души человеческие нужны.
– Зачем?
– Сожрет или, там, в еретика превратит. И будет человек с такой душой ходить по белу свету, другим честным людям вред приносить. Или еще чего похуже.
Леон вспомнил, как на проповеди их приходской священник рассказывал о сотворении мира и о том, как Бетрезен создал мир и тех демонов, которые все испортили. И как страшно заплатил за это сам Бетрезен.
– А что с ним дальше будет?
– С кем? – удивился отец.
– Ну, с тем, который на ярмарке. Еретик.
– Известно что. В столицу потащат. Там разберутся…
Некоторое время они ехали молча. Отец посматривал на звезды, на реку, что вилась серебристой лентой внизу, под дорогой. Вздыхал.
Леон вспоминал суету на ярмарке. Страшного еретика. Марту.
– Ты вот что, – прервал молчание отец. – Ты матери не рассказывай ничего. И я не буду. Чтобы не волновать лишний раз. Понимаешь? Она, конечно, все одно узнает, но все-таки.
– Хорошо…
Отец присмотрелся к чему-то на том берегу реки. Хлестнул лошадь.
– Пошла, родная. Пошла.
Леон тоже вытянул шею.
Внизу, под косогором, на самой кромке Леса что-то происходило. Кто-то большой неуклюже ворочался. Трещали сучья.
– Что это? – прошептал Леон.
– Не знаю и знать не хочу. – Отец стегнул лошадь. – Ничего хорошего уж точно.
Кроме треска сучьев и голодного рыка зверя, до слуха Леона доносилось еще что-то.
– Пап, там плачет кто-то.
– А, шут его побери. – Отец выругался и привстал на козлах. – А ну пошла живее!
Плач стал громче. Перешел в крик. Зверь рявкнул и рванулся. Леон во все глаза смотрел вниз. Теперь он ясно видел фигурку, метавшуюся около воды. К ней подбиралось из Леса что-то огромное, бесформенное и страшное. Человек, хотя, может быть, это был кто-то другой, наконец решился и кинулся в холодную реку. Взметнул тучи серебряных брызг.
– Плывет! Плывет, папа, смотри!
– Плохо. Это плохо, – прошипел отец. Он натянул вожжи и вытащил из сена длинную палку, окованную железом.
Но река не остановила лесную тварь. Будто черная клякса с торчащими в разные стороны щупальцами она прокатилась по берегу и ушла в воду. Без всплеска. Только вода потемнела. Сверху было хорошо видно, как она стремительно настигает пловца. Тот закричал! И было столько ужаса и боли в этом крике, что Леон зажмурился и зажал ладонями уши.
Но даже так он слышал жуткие захлебывающиеся звуки и довольный рык.
Отец хлестнул лошадь. И гнал ее до тех пор, пока не показались в ночной темноте костры их деревни.
– Папа. – Леон осторожно заглянул отцу в лицо. Тот сидел напряженный, только крепко сжимал рукой палку. – А что это было?
– Лес это был, сынок. Лес.
– А это был человек?
– Нет, сынок. Люди в Лесу не живут.
Глава 6
Ветреная, шумная осень осыпалась листвой, унеслась за горизонт вместе со злыми ветрами. С неба медленно и неторопливо падал крупными хлопьями сырой снег. Зима еще не вступила в свои права в полной мере, природа словно бы сопротивлялась, не желала впадать в тревожную, льдистую дремоту.
Для Леона это было, наверное, самое беззаботное время в году. Всего и дел, что покормить скотину да сушняка натаскать из рощицы, что около поля.
А в остальное время – свободен, как ветер.
Целыми днями Леон пропадал на улице и только с приходом сумерек возвращался домой. Вечером из дома уходил отец. Брал дедовское копье и шел на дежурство. Отец, да и вообще взрослые в это время были какими-то странными. Мрачными, встревоженными. Леон поначалу пытался вызнать, не случилось ли чего. Но взрослые отмалчивались.
Ночью костры горели не только вдоль реки, как раньше, но и вокруг всей деревни. Днем отец отсыпался, а ночью снова уходил. Днем каждый час в церкви бил колокол. Тревожный и протяжный его звук разносился далеко, словно оповещая тех, кто мог заблудиться в снежной круговерти, что впереди есть жилье, тепло, надежда.
Леону казалось, что все ждут чего-то. Будто вот-вот должно произойти нечто. Не страшное, но… особое. От этого на душе делалось неспокойно. И обычные детские забавы не приносили той особой щенячьей радости, как бывало раньше. А может быть, он просто стал взрослее? Леон внимательно присматривался к другим детям, стараясь уловить, понять, произошла ли в их душах та перемена, что не давала покоя ему. Чувствуют ли они эту неясную тревогу? Ожидание?
Сверстников у Леона не было. Так вышло. Он родился после войны, когда по всей Империи гуляла из конца в конец страшная болезнь, приходившая в деревни вместе с мертвецами и уничтожавшая целые селения. По дорогам колесили разбойничьи ватажки, грабившие и убивавшие всех, от мала до велика, из Леса вылезали твари, уничтожавшие посевы и скотину. Голод был страшной обыденностью. И конечно, первыми страдали дети. В их деревне выжил только один ребенок. Так вышло.