Теперь те, кто постарше, уже давно переступили порог, отделявший детство, и вошли во взрослую жизнь, обзавелись семьями, а младшие еще не относились серьезно к происходящему вокруг.
Одиночество мучило Леона. Хотя сам он не мог точно определить, что это за неясная тоска и откуда она берется.
Это продолжалось до тех пор, пока отец, вернувшись под утро, поставил около копья еще и окованную железом палку.
– Леон… Сегодня ночью пойдешь со мной. Выспись лучше.
Сердце Леона забилось часто-часто, но он подавил волнение и ответил:
– Да, папа.
Мать хотела было что-то сказать, но отец поднял руку.
Невысказанные тяжелые слова повисли в воздухе.
Конечно же, днем Леон не спал, хотя и честно пытался уснуть. Он ходил по дому, несколько раз брался за тяжелую, очень тяжелую палку. Старался представить, что же ему придется делать там, в зимней ночи. И день казался бесконечно долгим. По приказу отца он нагрузил сани хворостом. Уложил в дорожную сумку хлеб и толстый кусок жирной домашней колбасы. Намотал несколько факелов из пакли, растопленного жира и смолы. Но все эти заботы взяли совсем немного времени. Впереди был целый день, но идти с малышней кататься с горки, кидаться снежками и лепить снеговиков было уже совершенно невозможно. Смесь возбуждения, страха и любопытства не позволяла сидеть на одном месте и уж тем более спать.
Леон впрыгнул в новенькие, купленные на той самой ярмарке валенки и побежал в сторону церкви.
Деревня располагалась на взгорке, отсюда была хорошо видна дорога, что вилась вдоль обрыва, на дне которого текла река. В центре деревни стояла церковь. Более похожая на крепость. Старики рассказывали, что сначала это и была крепость, потому и располагалась в самой высокой точке. Для лучшего обзора. Но потом, постепенно, вокруг крепости выросла деревня, возникла потребность в богослужениях, и, естественно, так получилось, что под церковь отдали старый форт. Если вера заботится о душе, то здание церкви могло позаботиться и о теле.
По утоптанной, скользкой дорожке идти было нелегко. И Леон изрядно запыхался, пока добрался до высоких кованых ворот. Он приоткрыл тяжелую калитку и прошел во внутренний двор.
– Отец Тиберий? – позвал Леон.
Ответа не последовало, и мальчик пересек дворик и вошел внутрь главного здания.
– Отец Тиберий?!
– Заходи, – донеслось откуда-то сверху. – Да закрывай двери плотнее. Не лето чай.
Леон притворил высокие створки. Сделал несколько шагов и оказался в высоком просторном зале, в центре которого стоял алтарь, а длинные лавки были отодвинуты к стенам. Тут редко кто сидел. Наверх, туда, где по церковным праздникам располагался приезжий хор, вело две лестницы, через них можно было попасть на длинную галерею, которая проходила мимо высоких, но очень узких окон, забранных решетками. В случае чего через эти окна можно было метать стрелы и охотничьи дротики.
Леон огляделся, чувствуя, как мурашки прокатываются по спине каждый раз, когда взгляд его падает на алтарь. Чье-то незримое присутствие ощущалось в церкви. Словно неуловимое движение воздуха, легкий, невозможный зимой запах трав, шелест крыльев бабочки, но не одной, а множества.
– Где вы, отец Тиберий?
– На галерее, сын мой, на галерее. – Голос у Тиберия был хриплый, старческий. – Поднимайся и захвати воду. Около лестницы.
Леон поднял большое деревянное ведро и поразился его тяжести. Как только дряхлый священник мог дотащить его сюда?..
Тиберия он нашел в дальнем конце галереи. Там, в больших, длинных кадках, росли цветы. Много цветов. Леон знал, что отец Тиберий собирает их отовсюду. И мальчишки приносят ему все необычные растения, которые находят в поле или около реки. Сам Леон когда-то таскал сюда зеленые ростки и слушал, раскрыв рот, как отец Тиберий толкует об удивительных свойствах той или иной самой обычной травки.
Священник рыхлил землю в кадках маленькой деревянной лопаткой.
– Спасибо, сын мой. – Старик легко поднял ведро и вылил немного воды в землю. – Что тебя привело ко мне? Хочешь спросить, когда начнутся зимние занятия?
Тиберий легко улыбнулся.
– Нет, – Леон помотал головой, и священник огорченно вздохнул.
– Это печально. Жажда к знаниям, молодой человек, это важная, самая важная сторона души человеческой. Без нее и человека-то нет, так, оболочка одна. А знания дает человеку церковь. Так-то. Хотя… – Он помедлил, словно о чем-то размышляя, потом отложил лопатку и потянулся к Леону. – Помоги-ка…
Леон подхватил отца Тиберия под руку и отвел его к скамье. Тот с легким кряхтением присел.
– Хотя, – продолжил священник, – я уже слишком стар для учения. Жду замены.
Он снова вздохнул.
– Замены? – удивился Леон. – Как же это?
– Да, сын мой. Скоро, уже очень скоро на мое место придет кто-то другой. И это хорошо. Одно меня волнует. – Он качнул головой в сторону кадок с травами. – Мои цветы. Я столько времени провел среди них. Будет жаль, если…
Он закашлялся, захрипел, но подавил приступ. Его лицо покраснело, на глаза навернулись слезы. Отец Тиберий осторожно промокнул их тонким платочком. Развел руками, видишь, мол, какие дела.
– Так с чем ты пришел ко мне, Леон?
Тиберий погладил мальчишку по голове.
– Отец берет меня сегодня в дозор! – радостно, чувствуя, как гордость распирает его изнутри, выпалил Леон.
Тиберий тяжело вздохнул и задумался.
– Это нехорошо…
– Нехорошо? Но почему?
– Ты еще мал.
– Если бы я был маленьким, отец не взял бы меня…
Священник снова вздохнул.
– Плохо не то, что ты мал, плохо то, что мы вынуждены делать детей взрослыми не в срок. Дурное время. Дурное. – Тиберий посмотрел на Леона. Улыбнулся. – Нет-нет. Не хмурь брови. Быть маленьким не всегда плохо. И не всегда хорошо быть взрослым. Ведь взрослая жизнь подразумевает умение принимать решения. А это не всегда приятно. Более того, это всегда трудно. А уж правильные решения никогда не даются без крови и боли. Той боли, которая не видна снаружи, той, которая тут.
Он прикоснулся к своей груди.
– Эти решения оставляют на нашем сердце рубцы. А эти рубцы потом находят отражение на нашем лице. Морщинами. Так взрослые люди становятся стариками, у которых сердце в рубцах, а лицом они похожи на печеное яблоко.
Тиберий замолчал, глядя куда-то поверх головы Леона. Мальчик тоже молчал, боясь нарушить мысль священника. Тот часто говорил о том, что было не совсем понятно. Однако дети всегда слушали его, не перебивая.
– То, что ты пойдешь в дозор этой и другими ночами, не означает, что ты стал взрослым. Запомни это. Это значит, что время. Что близится плохое, трудное время. И тебе придется делать взрослую работу. Порой трудную, часто грязную. Но эта работа не есть взросление. Не есть взрослая жизнь. По-настоящему большим ты станешь только тогда, когда сам, сознательно выберешь путь взрослого мужчины. Не под влиянием обстоятельств. Не по приказу. Не по просьбе. Но сам. Такой момент придет. Он будет. Обязательно. Но даже подойдя к нему, мой мальчик, попытайся сохранить ту чистоту души, которой сейчас обладаешь. Это важно, очень важно, – сохранить чистой душу. Потому что только она делает тебя человеком. Большим человеком.
Он вздохнул. Дотронулся двумя пальцами до лба Леона.
– Хранит тебя Всевышний. Иди, мой мальчик.
Глава 7
К линии костров ехали на санях. Лошадка шла нехотя, настороженно прядая ушами, всхрапывала. Отец покрикивал на нее, подгоняя.
– Запомни, сынок, сани мы развернем так, чтобы ты мог в случае чего вскочить и гнать обратно. Если я крикну «Беги!», то без разговоров… В сани – и ходу. Сразу к старосте и расскажешь все.
– Что все?
– Все как было.
– А что может быть?
Отец помолчал немного, потом махнул рукой.
– Не знаю. Вчера кто-то напал на один костер. Тушить стали… Мы едва подоспели.
– А зачем тушить костры-то?
– Известно зачем. Чтобы внутрь прорваться. Они огня боятся.
– Кто?
– Точно и не знаю. Мертвяки… Наверное.
– А что, их и не видел никто?
– Линц видел. Так кто ему верит? – Отец пожал плечами. – Может, и не врет. Только если так, то вокруг деревни что-то их много ходит. Кружат, кружат. А подойти боятся. Мы днем ходили. По следам. Вроде человеческие. Много. Но далеко мы не отходили. Боязно все же.
Снова пошел снег. Стало заметно темнее. Отец буркнул что-то злое и хлестнул лошадь.
– А ну живее! Пошла!
Леон представил, как вокруг их деревни в беспросветной темноте ходят жуткие, ломаные тени. Исковерканные смертью и магией мертвецы. Ему сделалось холодно и страшно. Нечего было и думать забить такого палкой, пусть даже окованной железом.
– А если за помощью послать? – робко спросил Леон.
– Мы и послали… – мрачно ответил отец. Впереди замаячил свет костров. – Давно уже как послали.
Навстречу им вышел высокий мужчина в черном лохматом тулупе. Леон узнал его, это был отец Карла, веселого, беспокойного парнишки.
– Мы и послали… – мрачно ответил отец. Впереди замаячил свет костров. – Давно уже как послали.
Навстречу им вышел высокий мужчина в черном лохматом тулупе. Леон узнал его, это был отец Карла, веселого, беспокойного парнишки.
– Привез? – спросил он.
– Да. – Отец вытащил из сена связку факелов. – Держите. Сразу только не палите.
– Уж разберемся как-нибудь.
Леон вылез на снег. Обернулся. Снег медленно засыпал следы.
– Хорошо, сынок. Разворачивай лошадку. И давай за мной к тому костру. – Отец махнул рукой. – Понял?
– Да… – Леон взял лошадь под уздцы, повел ее по снегу.
Позади слышались разговоры. Треск сучьев. Кто-то разгружал привезенный так же на санях сушняк.
Леон шел, чувствуя, как становятся ватными ноги и как страх накатывает душной, слезливой волной.
Ему вспомнился нелепый, детский восторг, когда отец решил взять его в дозор. Сейчас эти чувства представлялись особенно глупыми, как и все потуги казаться взрослым. Вот оно, взросление!
Леон закусил губу. Ему хотелось плакать от страха. Бежать назад, к дому, через. Он посмотрел в темноту. Дороги уже не было видно. Вообще ничего не было видно! Только снег и чернота. Солнце село, и ночь настала внезапно. Обрушилась с неба! Все. Куда бежать? Как не потеряться в этой темноте?! Не заблудиться… Леон представил, как он бродит в этой снежной круговерти, а со всех сторон к нему сходятся, приближаются, вытянув перед собой слепые руки.
Лошадь фыркнула и попыталась ухватить его варежку с налипшими комьями снега зубами.
Леон вздрогнул. Ткнул животное в бок. Обернулся.
Позади него, метрах в пятнадцати, горела цепочка костров.
Вперед нельзя. Там только чернота и нет ничего. Страх сковывал мысли.
Мальчишка повернулся и потащил за собой лошадь.
К огню, к костру! Быстрее… Он побежал, чувствуя, как по щекам льются горячие слезы.
– Леон! – гаркнул кто-то над ухом.
Мальчик отпустил лошадь и с разбегу ткнулся лицом в отцовский тулуп.
Плечи его сотрясались от плача.
– Куда ты с кобылой-то?! Леон! – Отец потряс его. – Очнись!
Он с усилием оторвал мальчишку от себя, встряхнул еще раз, присел, заглянул в лицо.
– Ты что?
Чтобы не видеть его лица, Леон зажмурился. Но предательские, детские слезы все равно текли и текли.
– Эй. – Отец снял варежки и осторожно дотронулся до лица сына. Руки были теплыми. Пахли сеном, давно скошенной травой. Леон ткнулся в них и зарыдал еще сильнее. Теперь уже от облегчения.
– Ну вот, – пробасил отец, прижимая сына к себе. – Поплыл? Ну все-все. Страшно?
Леон закивал.
– Это хорошо, что страшно. Боишься – значит живешь. Это только мертвяки ничего не боятся.
– А огонь?.. – всхлипнул Леон.
– О! – тихо рассмеялся отец. – Точно! Вот видишь, даже мертвые чего-то да боятся. Огня, например. А мы не боимся. Мы на нем кашу варим. Видишь, как оно выходит. У человека оно же как… глаза боятся, а руки делают. Правда?
Леон часто закивал. Он еще всхлипывал, но уже не плакал. Стараясь незаметно вытереть слезы, чтобы, не дай бог, никто не увидел. С отцом было не страшно. Точнее, не так, страх был, но другой. Не похожий на те холодные клещи, что стянули его грудь несколько минут назад.
– Ну, как? Все? – Отец заглянул ему в лицо. – Кончились слезы? Вот и хорошо. Мы ночь всего-то простоим. А там утро. Солнце взойдет. Пойдем с тобой спать. Привыкай… Ты же мужчина. Сестренка будет на тебя смотреть, кто ее защитит?.. Вот то-то.
Он встал.
– А теперь давай. Разворачивай сани и обратно к костру. Живо.
И отец натянул Леону шапку на нос.
Получилось смешно.
Мальчишка фыркнул, замахал руками.
– Палку не забудь… – строго сказал отец.
Когда мальчишка в очередной раз вернулся к костру, отец был уже не один.
– …и снег скрипит, – услышал Леон обрывок фразы, рассказывал старик в наброшенной на плечи бараньей шкуре.
– Что-то рано сегодня, – ответил отец Карла. У него в руках были вилы на неестественно длинной рукояти. – То под утро начиналось. Не хочешь парня назад отослать?
Этот вопрос адресовался отцу Леона.
– Нет. – Тот покачал головой. – Случись что, он убежать успеет. А вот если мертвяки в деревню придут, да без предупреждения. Может получиться совсем плохо.
Остальные закивали. Никто на Леона не глядел. Чему тот был даже рад. Никто не видит зареванных глаз.
Вскоре мужчины разошлись. Леон остался с отцом.
Чтобы не мерзнуть, они прохаживались между тремя кострами, подбрасывая по необходимости ветки. Слишком большой огонь старались не разводить, просто не давали гаснуть.
Поначалу Леон вслушивался, стараясь за треском костров услышать, что происходит там, с той стороны круга света. Ходит там кто-то? Стоит? Ждет?
Только как услышать мертвеца, если он стоит и не шевелится? Мертвый не дышит, не переступает с места на место, у него не устают ноги, ему наплевать на холод. Он может часами стоять столбом и напасть, когда никто не ожидает. Может быть, сейчас там, невидимые в темноте, стоят десятки, сотни мертвых чудищ. Стоят. Ждут.
Леон вздрагивал. Всматривался туда, где, как ему показалось, что-то блеснуло. Но всякий раз он убеждался, что это льдинка отразила свет огня или просто померещилось. Так продолжалось довольно долго, и через некоторое время чувства Леона притупились. Даже страх отступил. Устал пугать.
Да и холодно стало. Не до страхов становится, когда мороз колкими мурашками начинает бегать по спине.
Наконец отец хлопнул по спине съежившегося Леона.
– Замерз?
– Нет. – Мальчишка помотал головой, но получилось не очень убедительно.
– Тогда давай-ка дуй во-о-от к тому костру, видишь, где большая вязанка хвороста. И принеси нам горячего отвару. Кружки только возьми. А палку оставь. Мешать будет. Понял?
– Ага!
– Дуй.
Леон побежал с удовольствием, от одного только быстрого бега стало теплее. Можно было бежать по протоптанной вдоль кольца костров тропке. Но мальчишка несся по целине, вспарывая снежное поле фонтанами белоснежных брызг. Вскоре он тяжело задышал и к походной кухне подошел уже запыхавшийся, даже чуть взопревший.
Тут хозяйничал дед Скагге. Старый, но крепкий бородач, который по сей день сам ходил в поле за плугом, хотя и сыновья у него были уже взрослые, такие же крепкие и сильные. Вон они, несколькими кострами дальше несут свою вахту.
– Дедушка… – Голос Леона прервался. Он тяжело втянул воздух.
– Чего носишься? – проворчал старик. – Переполошишь всех напрасно.
– А вдруг не напрасно? – возразил Леон. Старик Скагге был ворчлив, но добр. С ним можно было поспорить.
– Ха. – Дед глухо хохотнул в бороду. – Если бы чего случилось, ты бы, пострел, кричал бы так, что в деревне слышали бы!
И он заухал, как старый филин на суку.
– Ладно, – протянул Леон. – Меня папка послал отвар взять.
– Холодно? – ехидно поинтересовался дед.
– А вам, можно подумать, тепло?
– Мне-то? Мне-то самому холод побоку! Я его и не чувствую вовсе.
– Как это? – удивился мальчишка.
– А вот так. Может, я. – Дед делано огляделся по сторонам и, наклонившись к Леону, прошептал: – Может, я того.
– Чего? – Леон тоже перешел на шепот.
– Тоже мертвяк! – рявкнул Скагге и довольный откинулся на санях, захохотал.
Леон сплюнул. Тоже мне взрослый.
– Кружки давай! – Дед тряпицей откинул крышку котла, зачерпнул из него большущим деревянным половником.
Обратно Леон возвращался уже по тропке. Осторожно, чтобы не расплескать.
Добирался долго, как ему показалось, целую вечность. Из кружек валил пар, одуряюще пахло медом, травами, концентрированным летом. Жизнью пахло.
– Пап! – позвал Леон, добравшись до своих костров. – Пап!
Отец, до того настороженно присматривавшийся к чему-то по ту сторону, обернулся. С улыбкой направился к Леону.
– Принес? Чего долго-то? Я уж инеем тут покрылся. – Он протянул руку. – Леон?..
Но мальчишка кружку не отдал. Он вообще не пошевелился. Так и стоял, глядя куда-то за спину отцу. В темноту, окружавшую кольцо из костров.
А там, из этой темноты, бесшумно вырастало нечто мерзкое, оскаленное, с торчащими костями и плотью, висящей лоскутами. Но живое! Это Леон видел по глазам, жадным, алчным глазам, наполненным лютой злобой и голодом.
Это не было похоже на ярмарочного еретика, это не было похоже ни на что! Даже и на мертвеца это не было похоже. Потому что не бывает таких мертвых, таких уродливых и страшных. Тварь, поднятая чужой, злой волей! Обреченная на страдания и оттого ненавидящая все сущее.
Отец понял, что за спиной происходит неладное. Лихо развернулся, кинулся к костру. Пинком закинул туда крупный сук. Взметнулись искры! Пламя вспыхнуло ярче! И на какой-то миг Леон увидел всех. Всех, кто стоял за спиной у мертвеца. Таких же, как он, безмолвных, голодных и злых. Страшных.
Поднялась суета. Огонь вспыхнул ярче. Кто-то закричал. В темноту полетели факелы. А горячие кружки в руках у Леона вдруг стали ледяными…