Та, у которой был юный голос, по имени Татьяна, «36 лет, симпатичная, хозяйственная, добрая, заботливая», как было сказано в объявлении, жила в большом девятиэтажном доме, в самом центре — на короткой и почти непроезжей, тихой улице Богдана Хмельницкого. Выспавшись днем и поработав над кроссвордами, ровно в семь часов вечера я стоял перед дверью неведомой Татьяны и нажимал на кнопку звонка. Открыла девушка лет шестнадцати. Услышав ее голос, я понял, что именно она говорила со мной по телефону.
— Антон Петрович? — спросила она приветливо, но деловито.
— Да.
— Проходите.
Я прошел. Попадая в иные квартиры, тут же почему-то хочется посмотреться в зеркало: хорошо ли ты причесан и побрит, не торчат ли лохмотья волос на голове или пучки щетины на подбородке, хочется проверить чистоту рубашки, ну, и вообще, так сказать, внешний вид. Все, что могло блестеть в этой двухкомнатной квартирке, блестело, что могло сверкать, сверкало, ни соринки, ни пылинки не смог бы уловить самый придирчивый глаз, каждая вещь точно стояла на своем месте: ваза с цветами в центре стола на салфетке, книги — в книжном шкафу, а отнюдь не на диване, не на стульях и уж, конечно же, не на подоконнике, как это случается у меня. Телевизор — на столике-подставке в абсолютно равном удалении своими боками от краев столика, перед телевизором лежит вырезанная из газеты программа передач, и этот газетный прямоугольник тоже равноудален от краев — при этом строго параллельно по отношению к плоскости экрана.
— Садитесь, — пригласила меня девушка.
Я сел на краешек стула и положил руки на колени.
— Мне понравилось ваше письмо, — сказала она. — Нет хвастовства, нет жалоб на одиночество. Удивительно, как мужчины любят хвастаться и жаловаться. Простое честное письмо. Простое честное лицо на фотографии. Вы действительно такой — или ловко маскируетесь?
— Не мне судить, — сказал я. — Однако, прежде, чем продолжать разговор, позвольте задать вам один вопрос…
— В объявлении все верно. 36 лет, симпатичная и так далее. Это моя мама. Она очень трепетная у меня, зачем ей лишние волнения? Поэтому первое собеседование, ознакомительное, веду я. Уже около десяти кандидатов отсеялось после такого разговора, мама их и в глаза не видела. Еще десять отсеялось после разговора с мамой. Но пусть даже двадцать, тридцать, я найду то, что ей нужно.
— А что ей нужно? — спросил я, не воспринимая почему-то ситуацию всерьез и поневоле любуясь решительностью и взрослостью этой девочки, которая очень странной казалась при ее еще детских глазах, неустоявшемся подростковом голосе (но вот губы и очертания скул были уже совсем взрослыми, были — навсегда; глаза изменятся, а это — нет).
— Ей нужен спокойный человек, — сказала она. — Без вредных привычек. Домосед. Скромный. Истосковавшийся по женской ласке и заботе. В общем, то, что в школьной литературе называют почему-то «маленьким человеком». Но я поняла уже давно, что только с такими людьми возможно счастье. Первый муж мамы, мой отец, был актер с жестоким самолюбием. Ему не давали главных ролей — и он ушел из театра. Устроился на телевидении диктором и организовал какой-то подвальный театр под названием «Альтернатива». Это было давно. Набрал талантливых молодых ребят, стал что-то репетировать. Он был, может быть, очень умный человек, но любил поговорить. Почти год они репетировали за столом, то есть он весь этот год излагал свое понимание пьесы и ролей. Актерам это надоело и они помаленьку съели его, руководителем театра стал их товарищ из тех, кто понаглее. Кстати, театр жив до сих пор, он на хозрасчете и они кормятся каким-то шоу фокусов и чудес. Выступают по школам и рабочим коллективам, по селам ездят. Ладно. Это лирическое отступление.
— А где он сейчас, ваш отец?
— В психушке. Допился до белой горячки и что-то с тех пор сдвинулось. Причем буйный. Если не уследить, разбивает телевизоры, потому что сам работает за телевизор. С утра до вечера передает новости и комментирует футбольные матчи. Он очень любил комментировать футбольные матчи. А вы — не честолюбивый человек? Вы написали, что поступаете на работу в милицию. Зачем?
— Это еще вопрос не решенный.
— Хорошо бы решить его в отрицательном смысле. Ваши занятия кроссвордами нам с мамой очень понравились. Замечательное хобби.
— Честно говоря, для меня это источник существования.
— И что, хорошо платят?
— Достаточно.
— Слушайте, ведь это идеальный вариант: человек сидит дома занимается тихой умственной работой — и даже деньги за это получает! А мама тоже надомница, пишущей машинкой кормится, она лучшая машинистка в Саратове, между прочим. Правда, сейчас все перешли на компьютеры.
— Это не проблема. У меня есть компьютер.
— Правда? Таня, Таня! — закричала девушка. — У него компьютер есть! Да иди сюда, мы уже побеседовали, он в принципе годится!
Вошла женщина — действительно симпатичная, худощавая, с большими карими глазами, в легком платье, перехваченном по тонкой талии широким поясом. И смуглость кожи, и разрез глаз — что-то в этом даже иноземное было, испанское, что ли, такой в моем представлении должна была быть Кармен, и удивительно, что вместо затаенной страсти и хищной гибкости в ней была российская северная плавность, бесшумность движений, и даже глаза она опускала, смущаясь.
— Вы не удивляйтесь, что я ее Таней зову, — сказала девушка.
— Это у нас с детства повелось. Она мне в шутку: твоя Таня пришла, иди к Тане на ручки, шутка да шутка, шутка да шутка — и я так накрепко привыкла, что по-другому уже не могу. Скажу: мама, и чувствую, меня как-то переворачивает всю.
— Привычка — вторая натура, — сделал я оригинальное замечание, вполне подходящее тому маленькому человеку, роль которого мне с ходу всучила дочь Тани. А как ее-то зовут?
— А меня зовут Нинка, — сказала девушка, будто услышав мой мысленный вопрос. — Так мама меня зовет — Нинка. С шутливой грубостью, чтобы скрыть свои нежные материнские чувства. Она меня очень любит. Даже слишком, — укорила Нина Таню, а та еще ниже опустила голову.
— Короче, — сказала Нина матери. — Я с ним поговорила и впервые почувствовала: то, что нам надо. Слово за тобой: нравится он тебе?
Таня взглянула на меня, горя пунцовым румянцем смуглых щек.
— Ну? Ну? — торопила ее Нина.
— Не знаю, — прошептала Таня.
— Хоть бы раз сказала — нравится или не нравится. Всегда одно и то же: не знаю! Ну, дело твое. Единственный, может, приличный и подходящий человек во всем городе. Что, отпускать его? Или он все-таки немного тебе нравится?
Не поднимая головы, Таня шевельнула губами.
— Я умру! — закричала Нинка. — Первый раз слышу! Вы ей нравитесь, слышите?
Таня опять шевельнула губами.
— Она спрашивает, нравится ли она вам, — перевела Нинка.
— Да, — коротко и честно ответил я.
— Ну, тогда познакомьтесь с тактикой и стратегией нашего ближайшего будущего, — объявила Нинка. — Примерно недели две ходите в кино, гуляете по вечерам, разговариваете, иногда вы, Антон Петрович, заходите к нам в гости. После этого, если все будет хорошо, вступаете в интимную связь. Ну, чтобы проверить сексуальную совместимость. Тут я почти спокойна: наша Таня умеет подлаживаться. Нужна вам страстная женщина — она будет страстной, нужна умеренная — будет умеренной.
— Нинка! — воскликнула Таня.
— Мы свои люди, — парировала Нина. — Стесняться нечего. Главное, Антон Петрович, я скоро уезжаю в Москву, буду учиться там в одном театральном институте.
— Институт ни при чем. Ты едешь к нему, — тихо сказала Таня.
— Ну, и к нему тоже. У меня бой-френд есть, знаете, что это? — спросила Нинка.
— Знаю.
— Значит — современный и культурный человек. Люди вашего поколения обычно не знают такого понятия. Этот бой-френд — … Она назвала фамилию известнейшего актера и режиссера. — Он, правда, женат, но находится в стадии развода.
— Ты уверена? — спросила Таня.
— Абсолютно. Так вот, Антон Петрович, мама моя одна жить не сможет. Дома она аккуратнейший и организованнейший человек. Но на улице с ней что-то происходит. Будто из джунглей приехала — машин пугается, через дорогу переходить боится. Зеленый свет зажжется, а она боится — вдруг машина из-за угла, вдруг сейчас опять красный. Пока решится — как раз красный и загорается, а она уже посреди дороги в обморочном состоянии. Один раз попала-таки под машину, слава Богу, легко обошлось, только ушибы. В магазине сроду сдачу забывает взять, деньги сосчитать не умеет. Ходит вообще вдоль стеночки, около домов, не дай Бог на площадь попасть — истерика может случиться.
— Ну, ты уж слишком, — сказала Таня.
— Ничего страшного. Это агорофобия, — успокоил я ее. — Это у многих людей.
— В самом деле?
— Уверяю вас.
— Ну, ты уж слишком, — сказала Таня.
— Ничего страшного. Это агорофобия, — успокоил я ее. — Это у многих людей.
— В самом деле?
— Уверяю вас.
— Короче, самое лучшее для нее — дома сидеть, — продолжала Нина. — Она, кстати, последний раз выходила из дому три недели назад. Работу ей приносят, за продуктами я хожу. Но мне надо уезжать. И что будет? Ужас сплошной. Поэтому, Антон Петрович, вы долго не тяните, вы, пожалуйста, решайте. Что она за человек — вы сами видите. Врать абсолютно не умеет. Ни словами, ни лицом. Учтите, мы поиски прекращаем, если вы согласны, а вы ведь согласны, да? Да? Да?
— А вдруг найдете кого лучше?
— Нам лучше не надо. Нам надо вас.
— Это приятно слышать.
— Может, вы боитесь ответственности? Уверяю вас, если Таня почувствует отчуждение с вашей стороны, она скажет об этом прямо и сразу же.
— Что ж. Я зайду дня через два. В четверг — вот так же, вечером. Или в пятницу.
— Решено и подписано! — сказала Нина. — Ну, хватит мучить нашу Таню, а то у нее личико загорится и обуглится, примет нетоварный вид.
— Нинка! — жалобно сказала Таня и, окончательно смутившись, ушла на кухню.
— Я провожу вас, — сказала Нина. — Мне в магазин нужно.
На улице она подробно рассказывала мне о достоинствах своей мамы, идучи со мной почти в ногу. Я хожу всегда очень быстро и, если приходится с кем-то куда-то идти (что бывает, правда, очень редко), то досадую на медлительность большинства людей, особенно женщин. У женщин и девушек мне нравится походка энергичная, легкая, быстрая. Вот такая и была у Нины.
— А почему обязательно в Москву? — спросил я. — В Саратове отличный театральный факультет. Выпускники многие стали знаменитостями. Я знаю, там мой приятель преподает.
— Я же сказала, у меня бой-френд в Москве. В будущем, возможно, муж.
— Но ведь он намного старше вас. Он и меня-то намного старше.
— Это не играет роли. Как мужчина он прекрасно сохранился. Во всех смыслах.
— Еще десять лет — и он старик!
— Вы что, отговариваете меня? — Нина даже остановилась. — По какому праву, интересно?
— По праву твоего отчима — в перспективе.
— Извините, права решать за меня нет ни у кого, даже у моей мамы. Странно, правда? Ее я только Таней, а за глаза — только мама — и дико представить, что за глаза могу тоже Таней.
— А сколько тебе лет?
— Семнадцать скоро.
— Прекрасный возраст.
— Не жалуюсь. Так что вы имеете против, я не поняла?
Я промолчал.
Я промолчал потому, что не мог сказать, что я имею против.
Против было то, что не Таня мне понравилась, мне Нина понравилась — и так, как никто не нравился в последние годы.
Я зашел с нею в один магазин, в другой, глупо стоял у прилавка, пока она делала покупки, потом спохватился, придумал тоже что-то купить.
— Слушайте, — вдруг сказала она. — Может, кроме кроссвордов у вас еще одно увлечение?
— Какое?
— Ну, берете объявления одиноких женщин, знакомитесь, очаровываете, заводите предсвадебный роман, получаете порцию эротическо-сексульных впечатлений — и тихо-мирно, на вполне законном основании сматываетесь. Такой вот вид дон-жуанства, а?
— С чего это вы решили, Ниночка, Господь с вами!
— Бросьте, я неверующая. С того решила, что вы на меня посматриваете как-то странно. Однозначно посматриваете.
— Потому что вы похожи на свою маму.
— Неправда. Я похоже скорее на отца. Разве только глаза.
— Вот в глаза я и смотрю. Очень красивые глаза. Как у вашей мамы.
— Тогда ладно. До свидания — до четверга. Потом сводите ее в кино, в театр, но для начала — семейный ужин. Под моим контролем, извините. Я должна видеть и слышать ваш разговор. Тогда я пойму вас окончательно.
— Вы считаете себя очень умной, — заметил я без укора.
— Не я одна так считаю.
— Пожалуй. Вот и я тоже.
— О чем тогда разговор?
* * *76. БОЛЬШУЮ ЧАСТЬ ВРЕМЕНИ ВЫ ЧУВСТВУЕТЕ КАК БЫ КОМОК В ГОРЛЕ.
Верно. Неверно.
77. ВЫ ЧАСТО ЧУВСТВУЕТЕ В РАЗНЫХ МЕСТАХ ТЕЛА ЖЖЕНИЕ, ПОКАЛЫВАНИЕ «ПОЛЗАНЬЕ МУРАШЕК».
Неверно.
78. ИНОГДА ВАМ ХОЧЕТСЯ ЗАТЕЯТЬ ДРАКУ.
Набоков не относится к числу моих любимых писателей. Даже в самой близкой для моей души вещи, в «Машеньке», видна некоторая механистичность исполнения замысла, который заранее продуман. Пушкинского «даль свободного романа сквозь магический кристалл я неясно различал» у Набокова нет, он всегда все различает от начала до самого конца, это вдохновение ума, но не вольный полет фантазии, а если и есть фантазия, то это опять-таки фантазия ума, если есть неожиданные повороты, то эти неожиданности — умственного, запланированного характера.
Наверное, я не прав. Я не специалист.
Просто я вспомнил книгу, к которой у меня отношение особое. Первую половину я не мог читать без отвращения, вторую — без восторга. Это, конечно, «Лолита». Отвращение мое вызвано естественным неприятием нормального здорового мужчины патологической любви эгоистичного самовлюбленного интеллектуального самца к девочке — именно к девочке, а не девушке, к девочке, которую природа еще не подготовила к тому, чего возжелал от нее Гумберт Гумберт (и не имеет значения, что она уже оказалось женщиной — в смысле сугубо анатомическом), к девочке, а не к нимфетке, как поименовал ее изощренный сладострастник, пряча этим красивым словечком суть: ребенок перед ним, дитя. Вторая же половина, если убрать из нее необходимые автору для сюжета скабрезности, есть замечательная панорама подробностей американской жизни. Многие, подозреваю, эти-то страницы как раз и пролистывают, для них история кончилась эпизодом в гостинице, они пролистывают от одной постельной сцены до другой. А для меня образ страны, начертанный талантливым, тут не поспоришь, пером Набокова, гораздо интереснее. И вообще, психологические переливы, полагаю я — как неофит, естественно, — не такое уж трудное дело. В двадцатом веке психологию описывать, вникать в нее и выворачивать то так, то эдак довольно просто: предшественники хорошо взрыхлили, удобрили и засеяли почву, осталось собирать урожай. Куда реже встречается мне способность показать — ну, что бы? — да вот то, как вдруг у тополя за окном при полном безветрии, когда весь он застыл тускло и молча, вдруг, будто невидимая птица присела, прогнется и закачается одна ветка — или даже один лист вдруг встрепенется, словно и не от ветерка, а сам по себе, по собственной юле…
Но и не в этом суть (я о «Лолите»). Суть в том, что, на мой взгляд, сам автор и близко не чувствовал ничего такого, что он присочинил своему герою. По одной хотя бы простой причине: если бы он сам это действительно чувствовал, то не сумел бы описать все настолько подробно, искусно, психологично и — вот парадокс! — достоверно! Не способен художественно описать это тот, кто действительно это испытал.
Будь он даже литератор по профессии — не способен! Не знаю, в чем тут дело. Уверен — восходя из этого частного факта к общему, что о себе вообще никто не сумеет ничего художественно рассказать и написать, — только о других, только о других — и лучше всего о выдуманных. И часто мы складные рассказы, устные и письменные, принимаем за чистую монету, правде же не верим, потому что не находит человек для изречения ее нужных слов, поскольку знает, каков зазор между событием, предметом и рассказом о событии, предмете. Тот же, кто не испытал — не знает, не чувствует этого зазора, поэтому и не боится ничего и смело берется за любое изображение.
Я вот о том, что со мной произошло и происходит, пишу очень приблизительно и понимаю это. Слишком это мое и рядом со мной, слишком…
Как описать мне бурю мыслей этого вечера?
Как описать то состояние, когда я нашел не один, а сразу два вопроса, которые меня терзали — так глубоко и тайно, что я даже не мог вспомнить их?
Вот эти вопросы, один из отвеченных и один — почти в конце:
22. НЕКОТОРЫЕ ИЗ ВАШИХ БЛИЗКИХ СОВЕРШАЛИ ПОСТУПКИ, КОТОРЫЕ ВАС ПУГАЛИ.
99. ВАМ НРАВЯТСЯ ЛИЦА ПРОТИВОПОЛОЖНОГО ПОЛА НАМНОГО СТАРШЕ ИЛИ НАМНОГО МОЛОЖЕ ВАС.
Встреча с Ниной — Господи, ну что тут сказать, как сказать? — допустим: молнией озарила мою душу, — и пусть пошло, пусть банально, истина тут мне важней, чем прицельная точность и выверенность слова.
Я понял вдруг, почему именно Алексину душа моя выбрала для любви. Она была старше — и именно намного старше. Это никакое не открытие, девочки в определенном возрасте обгоняют сверстников в развитии. Но утверждается, что потом все якобы выравнивается — и вот с этим я не согласен. Алексина так и осталась старше меня — навсегда. Дело не в ее раннем опыте и раннем созревании ума, дело в том, что это старшинство заложено в большинстве женщин как данность, многие же мужчины остаются там, в детстве или юности — и чувствуют свою младшесть даже с женщинами, которые возрастом моложе на десять и даже двадцать лет. Почему я мысленно кажусь себе чуть ли не подростком перед молоденькой продавщицей, перед юной секретаршей в каком-нибудь учреждении, перед разукрашенной и полуобнаженной красавицей, выходящей из какого-нибудь лимузина — и уж, конечно, совершенно не видящей меня? Почему? Почему до сих пор Алексина, замечательно сохранившаяся, больше тридцати лет не дашь, кажется мне все равно старше — хоть специально в зеркало глядись, чтобы убедиться в своих морщинах, в загрубелости кожи, в седине, которая довольно рано проявилась у меня…