— Да, госпожа?
— Когда уладишь дела, выдашь этому воину меч. Да смотри у меня — самый лучший!
— Слушаю и повинуюсь, моя несравненная повелительница!
Пока Ратников таскал вместе со всеми снаряжение — ибо настоящий джигит никогда не доверит оружие и сбрую рабу, пока пообедали, прогулялись по саду, то се… уже и стемнело. Тут только Михаил вспомнил про меч и принялся искать управителя, да так и не нашел. То здесь его «только что видели», то там, то совсем в другом месте, а на кухне вообще сказали, что господин Рахман «отошел ненадолго в мечеть молить Аллаха за здоровье любимейшей госпожи».
Причина уважительная, что тут скажешь? В общем, пришлось явиться на караул без меча — зато с копьем и кинжалом.
И тем, и другим Ратников давно уже пользовался уверенно — была возможность натренироваться и в Новгороде, и в орденских землях. Да повелительница про меч и не вспомнила, лишь холодно кивнула сквозь приоткрытую дверь — мол, хорошо, сторожи и не вякай.
Миша только хмыкнул: и эта недоступно-ледяная красавица не так давно делила с ним ложе?! Пусть по-хозяйски делила, на правах госпожи, но все же… все ж было в ней хоть что-то человеческое, доброе. Где все осталось? Там, в степи? Вот что дворцы с людьми делают!
— Мисаил!
Ага! Хорошо хоть имя еще помнит.
— Да, госпожа?
— Сейчас ко мне придут мои служанки и с ними рассказчица. Пропустишь!
— Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа.
Молодой человек едва не расхохотался в голос — в роли восточного слуги ему еще никогда не приходилось бывать. Что ж, все когда-то бывает впервые.
Услыхав за дверями шаги, Михаил приосанился и, опершись на копье, сурово воззрился в изрисованный затейливой росписью простенок.
Появились женщины — наперсницы и служанки, среди которых Ратников заметил и Анфиску, весьма, кстати, похорошевшую и, похоже, покуда не имевшую особых оснований жаловаться на жизнь. В длинной, до щиколоток, тунике, бежевой, с узорочьем, в кожаной степной жилеточке, девушка о чем-то оживленно переговаривалась с другими служанками и смеялась. Нет, вот пару раз стрельнула серо-голубыми глазками на застывшего неподвижной статуей Мишу и почему-то зарделась.
Около покоев госпожи девушки замерли, и Ак-ханум, выглянув, нетерпеливо махнула рукой:
— Заходите! Что, сказочница Айрилдин-биби еще не пришла?
— Нет, госпожа. Но она непременно явится, коль уж обещалась.
Сказочница явилась минут через двадцать — в темной хламиде с наброшенным на голову капюшоном, в узких зеленых сапожках, украшенных жемчугом. Этакая себе на уме дама лет сорока, смуглая, с черными цыганистыми глазищами.
Вошла…
За дверью опочивальни, где до того слышались веселые девичьи голоса и смех, сразу все стихло. И — чуть погодя — послышался голос сказочницы. Обволакивающе плавный, он то становился громче, то наоборот, едва слышался — Айрилдин-биби строила свое повествование, словно музыкальную партитуру. О чем она там говорила и на каком языке, было не разобрать, да Ратников и не особо старался — просто стоял себе да о своем думал.
Кроме него, внутренние покои дворца охраняли еще четверо стражей из числа наиболее доверенных багатуров; снаружи на часах стояли двое нукеров, ну а во дворе, в саду, охранников вообще было до дури — вся орда! Никакой враг не сунется.
Миша едва не задремал под убаюкивающий голос сказочницы… даже чуть не пропустил, как девчонки и сказочница вышли, а из-за двери послышался шепоток:
— Мисаил… Зайди сюда, мой верный страж!
— Да, госпожа…
Красавица Ак-ханум растянулась на ложе, словно кошка, и так же лениво щурилась. Кроме шальвар и короткой жилеточки из конской кожи, на ней больше ничего не было, лишь в пупке, переливаясь, поблескивал сине-голубой драгоценный камень — сапфир.
— Как ты прекрасная, моя госпожа! — Вот тут Ратников ни капельки не лукавил! И тут же сморозил глупость. — Не пойму, почему такая красавица и умница, как ты, томишься в одиночестве? Почему не найдешь себе достойного мужа? Ну, подумаешь, вдова…
Ак-ханум засмеялась:
— Может быть, и найду. Не сейчас, позже.
И так же, смеясь, развязала тесемки жилетки, сбросила, ничуть не рисуясь. Улеглась на живот:
— Погладь мне спинку, мой воин.
О, Ратникова не надо было долго упрашивать! Тем более — приказ госпожи.
Ах, как изогнулась эта обворожительно юная женщина! Застонала:
— Так, так… сильнее!
А вот уже перевернулась, подставляя под сильные мужские руки грудь и живот… И вот уже полетели в угол щальвары и знаменитый голубой дэли, изодранный непонятно чьей стрелой…
И звезды за окном вдруг стали ближе. Колыхнулась штора. И два тела слились в одно…
— О! Мой воин…
Они не спали до самого утра, правда, не столько занимались любовью, сколько болтали. Ак-ханум неожиданно пожаловалась на сказочницу, мол, таких страстей нарассказывала, что хоть стой, хоть падай.
— Представляешь, оказывается здесь, в Сарае, есть люди, которые пьют кровь! Айрилдин-биби называет их — гули.
Ратников хохотнул, покрепче прижимая к себе девушку:
— Что? Вот так прямо и пьют? Кружками?
— Не кружками, а чарками! Тонкого венецианского стекла.
— Да что ты! Неужто — венецианского.
— Зря смеешься! Сказочница та-ак рассказывала — кровь в жилах стыла. Мол, есть у этих гулей особый зуб, блестящий, вроде как серебряный или железный… Вот этим зубом они вены-то на руках и прокусывают!
— Так, та-ак… — сразу насторожился Ратников, слишком уж этот «железный зуб и чарка» напоминали шприц.
Ну, конечно… брали кровь на анализ! Как тогда, в замке… И, тех, чьи органы подходили для пересадки, отправляли к Азовскому морю… на мотобот!
Хм… а не слишком ли сложно?
Да нет, если поставить дело на широкую ногу… нет. К тому же и богатейший работорговец Эльчи-бей, похоже, в деле. Или его приказчик Иштым.
Черт! Темку надо быстрее искать!
— Госпожа моя…
— Хочешь что-то спросить?
— Помнишь, я говорил тебе о забавном отроке? Моем родиче…
— Да-да, я не забыла… Ты уже встретился с ним?
— Увы, нет, моя госпожа. Рахман сказал, что здесь такого и не было!
— Рахман так сказал? Хм… Погоди, утром я его сама спрошу!
И ведь спросила, не забыла, за что Ратников был своей госпоже очень благодарен.
Вышла во двор, подозвала управляющего, взглянула строго:
— А ну, признавайся, куда смешного мальчишку дел?
— Но, госпожа…
— Я сказала — живо!
Ох, каким тоном она это произнесла. Ясно теперь, почему монголы завоевали полмира. Раз уж у них такие женщины…
Пройдоха с крашеной бородкой съежился и задрожал, словно осиновый лист.
— Не вели казнить, моя госпожа.
— Так где он?
— Я просто… просто подумал, что так будет лучше.
— Как будет лучше?
— Я обменял бесполезного парня на ту самую самаркандскую черепицу. Ведь красиво же!
Глава 8 Осень 1245 года. Сарай ТЫ — МНЕ, Я — ТЕБЕ
Однако, в этот день приступить к поискам Темы не получилось — Ак-ханум снова вмешалась в Мишины планы. Вызвала к себе сразу после полудня, надменная, словно бы ничего такого между ними и не происходило, глянула, как солдат на вошь, да бросила сквозь зубы:
— Готовься.
— К чему, моя госпожа?
Владычица махнула рукой:
— Рахман все скажет.
Лучше б Рахман помог в поисках!
Что ж, делать нечего, пришлось пока уступить госпоже. Как пояснил тут же подбежавший управитель, их «лучезарнейшая госпожа» была звана на пир в Золотой шатер Бату-хана, где вечером собиралась вся кочевая знать и столь же знатные гости.
— Твое дело, уважаемый, сопровождать госпожу, вызывая зависть своим внушительным видом.
— Надо же — зависть! — Ратников ухмыльнулся. — А я-то думал — охранять.
— Охранять ее нет никакой надобности, — расхохотался Рахман. — Никто не осмелится напасть без веления великого хана. Ну, а от его гнева уже ничто не спасет.
— И что ж мне там делать-то?
— Сейчас я выдам тебе сверкающие доспехи, шлем, плащ, копье с цветным бунчуком… Не думай, ты не один отправишься — есть и еще воины, просто госпожа хочет, чтоб ее сопровождали… гм-гм… ну, как бы выходцы изо всех земель: кыпчаки, монголы, кара-коюнлу и вот ты — урусут.
— Понятно — пыль в глаза хочет пустить девчонка.
— Что-что?
— Да ничего. Пошли за доспехами.
Михаил выбрал блестящую пластинчатую броню — как раз по размеру вполне подходила: кованый шлем с высокой тульей и бармицей, ярко-синий плащ с серебряной вышивкой, высокие сапоги, а под бронь — длинную — почти до колен — голубую тунику с узкими рукавами и обильным узорочьем по вороту и подолу. Еще взял секиру — больно уж понравилась, серебристая такая, красивая, с резной ручкой. И щит выбрал — миндалевидный, червленый, с большим блестящим умбоном и рисунком в виде золотых сплетенных змей.
— Ну и добра же у вас! — бросив беглый взгляд на арсенал, развешанный по стенам амбара, молодой человек присвистнул. — Откуда все?
— По-разному, — Рахман пожал плечами. — Что-то старый хозяин с Калки-реки привез, что-то из Хорезма, Ургенча, что из Булгара, а кое-что и местное — из степи.
— Понятно, — Миша кивнул. — Когда идти-то?
— А как госпожа скажет… Пока посиди во-он под каргачом, в тенечке.
Ратников так и сделал — уселся на небольшую скамеечку, поставив рядом тяжелый шлем. Видел, как к амбару прошли трое парней-воинов, подозвали управителя… вышли — красавчики писаные: в разноцветных плащах, в кольчужицах, в ламеллярных доспехах из узких, сверкающих на солнце платин, а кое-кто — в изысканных монгольских латах из полированной, с узорочьем, кожи. Степные витязи знали толк в доспехах ничуть не хуже рыцарей, и весило их снаряжение ничуть не меньше. Впрочем, в эти времена ничего слишком уж тяжелого еще не имелось — до изобретения сплошного «белого» доспеха оставалось еще лет двести.
С левого крыла дворца доносился шум — строительство шло полным ходом, как и везде, по всему городу. Ордынская столица только еще строилась, прямо на глазах превращаясь в красивейший и великолепнейший город с канализацией, водопроводом, мощеными улицами. О, на этой стройке можно было очень хорошо заработать, и угнанные в полон артельщики — каменщики, плотники и прочие — не очень-то торопились вернуться в разоренные набегами родные края. Еще бы, Сарай — город хлебный. Сарай-Бату — так станут его называть, или уже называли. Улус Джучи еще не стал независимым государством, все только начиналось, хотя Бату-хан открыто ненавидел верховного правителя — Гуюка, сидевшего в далеком Каракоруме и номинально считавшегося главным. Впрочем, Гуюка еще, верно, и не выбрали главным, но матушка его, Туракина-хатун, это дело уже замутила.
— Раствор, раствор давай! Чего встали? — стройкой деятельно распоряжался Прохор.
Младший его братец, Федя, тоже казался вполне довольным — кормили здесь неплохо, работа оказалось знакомой, к тому же после окончания строительства дворца имелись вполне реальные перспективы обрести свободу и поработать уже на себя — строители в Сарае требовались повсеместно, тем более такие умелые, как эти русские парни.
Михаил вздрогнул — во дворе звонко протрубила труба, и слуги с готовностью подвели к самому крыльцу белую лошадь. Ак-ханум, в голубом, сверкающем драгоценностями дэли и круглой белой шапочке, украшенной павлиньим пером, казалась волшебной феей из сказки. Надменная и красивая, как картинка с обложки глянцевого журнала, юная вдова ловко уселась в седло, едва сдерживаясь, чтоб не пустить лошадь вскачь — в ханскую ставку полагалось въезжать торжественно и невозмутимо. Впрочем, слишком уж медленно тоже не тащились.
Впереди скакал приодевшийся по такому случаю Джама, исполнявший роль синей мигалки:
— Дорогу владетельной госпоже Ак-ханум! Дорогу госпоже! Эй, ты, деревенщина! Посторонись, кому говорю?!
За ним ехала пара багатуров в одинаковых зеленых плащах, затем — сама Ак-ханум в окружении толпы прихлебателей и слуг. Замыкали всю процессию воины, в их числе и Миша.
Ехали недолго, хотя дворец ханум располагался на окраине. Выехав в степь, прибавили ходу, и вот уже впереди, на крутояре, заблестел огромный золоченый шатер — Золотая Орда — ставка и обиталище великого Бату-хана.
У шатра уже собирались гости, раскланивались со знакомыми, смеялись, шутили. Степная аристократия на сытых конях, какие-то хитроглазые восточные господа с крашеными бородами, были и русские. Ратников вздрогнул, вдруг заметив в толпе носатого молодого человека лет двадцати пяти, в котором тут же признал старого своего знакомца — новгородского князя Александра Грозные Очи, впоследствии — лет через двести-триста — прозванного Невским. Обычно хмурый, нынче Александр улыбался, почесывал реденькую сивую бородку, весело болтая с каким-то весьма приятным молодым человеком в ослепительно белой епанче, отороченной горностаем. Красивое улыбчивое лицо, нос с едва заметной горбинкой, серые чувственные глаза — лишь несколько выступавшие скулы выдавали в нем степняка. О чем они говорили с князем? И что здесь Александр Ярославич делал? Просто приехал в гости? Или — за ярлыком? Нет, за ярлыком вроде бы еще рано — еще батюшка жив, Ярослав Всеволодыч, сын знаменитого владимирского князя Всеволода Большое Гнездо. Ярослав Всеволодыч хитер, осторожен, ловок — тот еще интриган, в прошлом году в Булгар ездил — тогда там еще была ханская ставка — с богатыми дарами. Выпросил у Бату-хана ярлык, нынче вот тоже приехал — во-он подошел к сыну — осанистый, седовласый, а глаза — как две букашки — хитрые, так и бегают.
Где-то в городе вдруг послышался колокольный звон, Александр и его батюшка тут же перекрестились, следом за ними и тот степной юноша в белой епанче. Хм… христианин, значит. Впрочем, в Орде много христиан… В Орде… Еще ее никто так не именовал, и не было такого государства — Золотая Орда. Говорили «ехать в татары»… или «к татарам», но не «в орду», до этого не пришло время. Ратников кое о чем мог уже судить вполне здраво и даже с научной точки зрения — дома еще подчитал книг.
— Хэй, Сартак! — спешившись, юная госпожа подбежала к князьям, слегка поклонилась.
Юноша в белой епанче обернулся:
— Ак-ханум!
Они обнялись, потерлись щеками, а уж о чем там говорили — Миша не прислушивался. Видел, как поморщился старый князь — видать, не очень-то одобрял столь вольное поведение, а монголы ведь именно этим и славились — вольностью, особенно — среди женщин. Монгольская женщина — тем более, госпожа! — это вовсе не изнеженное создание и никакая не затворница, а вполне самостоятельная личность, которая и на коне скачет, и повозкой управляет, и стрелой при нужде метко бьет! И мужиков себе выбирает — сама. Нет, не в смысле замужества — там-то условности есть, в смысле секса. И какому-нибудь степному богатырю-аристократу ничуть не зазорно взять в жены женщину, у которой уже двое-трое детей, и воспитывать их как своих.
Это что касается обычных женщин, а уж вдовы… Вдова — полностью самостоятельный и уважаемый человек, ничуть не хуже любого князя. Вот как Ак-ханум. Ишь, что-то рассказывает, машет руками, смеется… А князь-то, князь — не молодой, старый — скривился, аж сейчас плеваться начнет! Сразу видать кондовое воспитание.
— Ах, Сартак…
Сартак. Совсем еще юный царевич — сын Бату-хана. Христианин. Названный брат Александра Ярославича. Самый ближайший его конкурент и соперник — родной дядя Берке. Берке, в конце концов, племянника и отравит. Не сейчас — много позже. Либо Гуюк, сын Туракины — тот тоже мог. Вполне.
По обеим сторонам от входа в ханский шатер горели костры, вокруг которых, жутко завывая, извивались шаманы — Бату-хан по старинке исповедовал черную веру бон, поклоняясь верховному небесному отцу — великому Тенгри, и прочим, более мелким богам — в каждой роще, у каждой горы, реки, озера. Многие монголы оставались язычниками, хотя хватало и христиан, и мусульман. В кого хотели, в того и верили, как завещал Чингисхан — великий потрясатель Вселенной.
Вот противно завыли трубы — длинные, узкие, неудобные. Откуда-то из-за дальней кручи показался отряд, и все поспешно расступились, видать, великий хан возвращался с соколиной охоты или откуда-нибудь еще. Да, так и есть… Прищурив глаза, Михаил увидел Бату — невысокого, кряжистого мужичка лет сорока на вид, с желтым усталым лицом и небольшими вислыми усиками. Чуть усмехаясь, великий хан довольным кивком приветствовал гостей, а уж те низко кланялись…
— Тот высокий человек рядом с императором — герцог Аргун-ага, бывший невольник, а ныне — наместник Хорасана, — послышалось сзади.
Михаил немедленно обернулся, услыхав за спиной латинскую речь. Европейцы! Худые, с бритыми лицами, в сутанах… Монахи! Вероятно, посланцы папы Иннокентия Третьего.
— А где этот Хорасан, — брат Бенедикт?
— В Персии, брат Иоанн. Кстати, видите женщину в белом?
— Молоденькую хохотушку? Она, бесспорно, красива.
— Она еще и умна, эта красавица Ак-ханум, графиня западной кыпчакской степи, но я сейчас не о ней, брат Иоанн, о другой… более, так сказать, в возрасте… Вон она, на черной лошади с большим султаном из перьев.
— Ага, вижу. И кто это?
— Королева, брат мой.
— Сама королева?
— Одна из королев, ведь император Бату — язычник. А эта — Баракчин-хатун — его старшая жена, дама весьма властолюбивая и склонная к интригам. А вот тот мужчина с одутловатым лицом — владетельный герцог и принц Берке, младший брат императора. Тоже тот еще интриган.
— Понятно. А что здесь делают русские?
— Они же вассалы императора!
— Император еще не выбран. В Монголии вот-вот должен быть созван съезд всех князей — курултай. Однако регентша Туракина очень хитра — специально все затягивает, хочет, чтоб императором избрали ее сына, Гуюка.