Как бы в подтверждение его слов зловеще брякнула на закрывшейся двери стальная цепочка. Пространство вокруг Угрюмого замкнулось. Теперь он прекрасно понимал, что чувствует мышь, оказавшись наедине с голодной кошкой.
– Колян, ты о чем, в натуре?
Угрюмый сделал над собой усилие и попытался выглядеть браво: голос его зазвучал неестественно молодцевато, а губы растянулись в беззаботной, как ему показалось, улыбке.
– А о том, мой разлюбезный друг, что сейчас мы будем тебя убивать, – буднично произнес Колян.
Тем не менее фраза показалась не просто угрожающей – от нее повеяло загробным холодом, как от свежевырытой могилы. Федору показалось, будто потолок начал медленно опускаться.
– За что, Колян? – хмуро поинтересовался Федор.
В подобной ситуации бодрый тон был так же неуместен, как сальный анекдот у гроба покойника. Самое скверное состояло в том, что страх парализовал лицевой нерв, теребя веко и превращая улыбку в жалкую гримасу.
– Надька! – позвал Радченко жену. – Иди сюда, муж зовет.
Надежда приблизилась. Лицо у нее было белым, как первый снег.
– Да, Коля.
В голосе никакого сознания вины – обычная покорность покладистой жены перед строгим супругом.
– Что же это ты, хозяюшка, гостей не привечаешь? Они ведь и обидеться могут. Неси сюда все, что в холодильнике есть.
– Сейчас, Коля, – с явным облегчением сказала Надежда.
Радченко сел на свободный стул. Горыныч, не скрывая злорадства, вытолкнул обеими руками Угрюмого на середину комнаты. Дружеское обхождение осталось за порогом квартиры. Серый с Кротом уселись на диванчик, а Цыган устроился у самого входа на низенькой кушетке.
– Теперь-то, наверное, жалеешь, что меня не убил? – сочувственно поинтересовался Колян.
Цыган беззлобно хихикнул, Крот с Серым только слегка покривились. Лицо у Горыныча превратилось в маску, как и положено палачу, привыкшему исполнять не слишком почетную, но очень нужную работенку.
Вошла Надежда. В руках она держала поднос с закуской. Никаких гастрономических изысков – колбаса, сыр, ветчина, несколько пустых рюмок. Из груды фруктов торчала огромная бутылка водки с какой-то иноземной наклейкой на запотевшем боку.
– Мне кажется, я чего-то не понимаю. Объясни, Колян, что ты хочешь этим сказать? – медленно спросил Угрюмый.
Надежда неслышно расставила все принесенное на столе и уже хотела уйти, как вдруг Колян зацепил супругу двумя пальцами за коротенькое платьице и сказал:
– Тебя это тоже касается, ненаглядная моя. Останься!
Надежда поспешнее, чем следовало бы, села на стул и обреченно посмотрела на мужа.
– Напомню кое-какие факты из своей биографии, – Колян сделал небольшую паузу и посмотрел на Угрюмого. – Когда-то мне пришлось учиться в специальной школе, где нас помимо всего прочего обучали умению устанавливать подслушивающую аппаратуру. Не желаю иметь от вас никаких тайн: о вашем последнем разговоре мне поведал маленький «клопик», установленный у самой кровати. Так что ты, Надежда, напрасно думала, что я не бывал в квартире своей тещи. Мне это полагается по долгу службы. И, как видишь, я не прогадал.
– О Господи! – воскликнула Надежда и закрыла лицо руками.
– Ты о чем-то сожалеешь, моя радость? Ничего страшного, здесь все свои люди. Разве они способны причинить тебе какой-нибудь вред?
Надежда всхлипнула.
– Ну как же тебя успокоить, моя любовь? Что же такого предпринять, чтобы ты не плакала? Может, ты мне подскажешь, Цыган?
– Ну… – неопределенно пожал тот плечами.
– Ты очень красноречив, Цыган. Я согласен с тобой, абсолютно верно! Моей женушке не хватает именно этого. Вот что, ребятки, давайте утешьте мою женушку все хором. Мужа-то одного ей мало было, так пяток мужиков в самый раз будет.
– Коля, Боже мой, как ты смеешь!
– Смею, дорогая. Потому что имею на тебя право. Во всяком случае, в паспорте у меня стоит печать, что ты моя собственность.
Колян повернулся к Угрюмому:
– Ну как, Федя, хороша моя жена в постели?.. Молчишь? Впрочем, вижу, что ты ее одобряешь. Тогда вопрос: к нашему паровозу желаешь свой вагон прицепить? Эх, чувствую, ребятишки, что нас классное развлечение ожидает. Люблю кураж – ничего с собой поделать не могу! Кстати, Угрюмый, а ты каким способом мою жену любил? Сверху, снизу или, может быть, бочком?
– Послушай, Колян, к чему заводить весь этот никчемный балаган? Если хочешь меня пристукнуть, так сделай это побыстрее. Чего тянуть?
– Крот, откупорь пузырек, что-то без водочки совсем не думается, – произнес Радченко.
Крот послушно поднялся, ковырнул ножом пробку, и она весело покатилась в самый угол комнаты. Крот уверенно разлил водку в расставленные рюмки.
– А чего ты покойничку-то не нальешь? – оскорбился Колян. – В последний раз ведь водку пить будет.
– А дальше что, Колян? – хохотнул Горыныч.
– Потом вы его разрубите на куски и вынесете в чемоданах куда-нибудь на пустырь, а там бродячие собаки его сожрут с аппетитом. Угрюмый, как ты считаешь, твоим мясом собаки не отравятся?
– Колян, я понимаю, что был не прав, но у меня и в мыслях не было убивать тебя, – сделал Угрюмый шаг вперед.
– Стоять! – ткнул Горыныч стволом пистолета под лопатку Угрюмому.
– Ты бы, Славик, поосторожнее с нашим бывшим коллегой, так ведь и веселье наше можно испортить. Что же он будет делать с продырявленным боком? А потом кровища хлынет, тоже дополнительные хлопоты.
Колян взял со стола рюмку и стал с прищуром разглядывать радужные переливы света в граненом стекле.
– Мы с тобой поступим очень грамотно. Стукнем тебя по темечку чем-нибудь тяжелым, отнесем в ванну и там разделаем, как поросенка.
Сидевшие на диване Серый и Крот дружно захохотали.
Колян опрокинул стопку водки в рот, положил на хлеб толстый пласт ветчины и с аппетитом откусил большой кусок.
– Ты прямо как чужой стоишь, Федор, – обиженно поджал губы Колян. – Оглянись вокруг, здесь же все свои. А может, ты Надьки стесняешься?
– Николай, перестань! – взвизгнула Надежда. – Что ты здесь театр развел?!
– Перестать, говоришь? – задушевно пропел Николай. – Это не в моих силах, радость моя, потому что наша забава только начинается. Не окончено даже первое действие. А потом, как же я могу лишить представления таких искушенных зрителей, как Горыныч? Он ведь понимает толк в искусстве!
Горыныч раздвинул губы, вновь показав крупные зубы. Было непонятно, то ли это доброжелательная улыбка, то ли нешуточная угроза.
Угрюмый потерянно стоял посреди комнаты. Скверно. Какой-то час назад они составляли единую компанию, Крот и вовсе был его приятелем, а теперь судьба развела их по разным берегам.
– Колян, да брось ты. Я бы против тебя никогда не попер. А если бы измену заметил, то самолично бы такого гада придушил!
– Соловьем поет, слушать приятно, – саркастически заметил Николай. – Может, ты и петухом умеешь кукарекать?
Стоявший в дверях Цыган откровенно загоготал. Крупные лошадиные зубы показал Горыныч. Криво улыбнулся Крот.
В предвкушении потехи недобрым огнем блеснули глаза Серого. Угрюмый проглотил горькую слюну.
– Колян, давай поговорим по-хорошему. Мы ведь были с тобой друзьями.
Николай выпил вторую рюмку. Ситуация ухудшалась – Угрюмый увидел, как хмель зажег в зрачках Колина недобрый огонек. С Коляном такое происходило всякий раз, когда он выпивал больше трех рюмок. Радченко в подобные минут не узнавал никого, придирался к словам и становился мнительным, как гулящая девка, попавшая на светский бал. Поэтому от подвыпившего Коляна все старались держаться подальше. Лица присутствующих выразили облегчение, когда гнев всемогущего бригадира обратился против Угрюмого: – Среди говна у меня друзей не имеется. Ну что вы сидите?! – посмотрел Колян на Серого. – Или забыли, как на зонах крысятников пидорастят? Если он Надьку мою не хочет, так пусть она посмотрит, как из мужика за две минуты бабу можно сделать.
– Колян, может, просто грохнуть его без всяких там затей? – предложил Серый.
– Нет! Сначала сорвать с него штаны! – Радченко сунул руку в карман и извлек «барракуду» – красивую огнестрельную игрушку с изогнутой рукояткой. «Барракуда» угрожающе стукнулась о полированную поверхность стола. – Азарта в глазах не вижу. Или вы думаете, суки, что это он вас с чалки выдернул? Если бы не мои бабки, так вы бы до сих пор парашу нюхали. Живо!
Неожиданно Цыган прыгнул на Угрюмого и сомкнул пальцы на его шее.
– Придуши его! – с воодушевлением орал Горыныч, уцепившись пятерней за ремень Угрюмого. – Ну сейчас я вдую!
Угрюмый напоминал огромного медведя, в шкуру которого вцепились разъяренные псы.
– Осади его! Он же мне здесь всю мебель переломает.
– Осади его! Он же мне здесь всю мебель переломает.
Ноги Цыгана оторвались от пола, каблуками он зацепил ножку стола, и рюмка, стоявшая на самом краю, опрокинулась, пролив на пол содержимое. Густой ковролин ненасытно впитал водку, лишь на пушистом ворсе остался влажный след. С треском разошлась по швам рубашка Угрюмого, в угол покатилась оторванная пуговица.
– Вали его на пол! Давай! – рычал Горыныч.
Угрюмый ухватился за мизинец Цыгана и с хрустом выломил его из сустава. Цыган отскочил в сторону и, тряся в воздухе рукой, заревел от боли. С коротким замахом Угрюмый ударил локтем в горло Горыныча, пытавшегося стянуть с него брюки. Тот стукнулся затылком о стену, как-то сразу обмяк и мешком завалился на бок.
– Круто! – похвалил Колян. – Вижу, что не ошибся в тебе, когда взял в бригаду. Только что ты сделаешь против этого?
Радченко поднял пистолет и направил его прямо в лицо Угрюмому. Угрюмый прекрасно знал, что рука Коляна не дрогнет – девятимиллиметровая пуля войдет в лоб, исковеркает мозг и выйдет через затылочную кость.
– Не дергайся, Коля, – выдержал хищный взгляд «барракуды» Угрюмый. – Посмотри сюда.
Николай перевел взгляд на руки Угрюмого. В кулаке Федор держал «лимонку».
– Кольцо у меня в руках. Если ты надумаешь угостить меня пулей между глаз, то я разожму руку, и через пять секунд мы вместе с тобой взлетим на небеса.
– Ты блефуешь… У тебя там нет запала, – сказал Колян, но ствол пистолета слегка качнулся.
Федор усмехнулся:
– Хочешь проверить? А теперь все прочь с дороги! На сегодня у меня другие планы.
Крот неохотно отступил, пропуская Угрюмого к двери.
Федор посмотрел на Надежду:
– Кажется, наш любовный треугольник поломался. Жаль, занятная была история. Я бы вам, мадам, бросил гривенник за доставленное удовольствие, да боюсь гранату уронить. А вообще это дело семейное, вы как-нибудь разберитесь между собой без мордобоя и поножовщины. Договорились, Колян? Жена у тебя все-таки классная телка, ты ее береги.
Угрюмый медленно отступил к порогу. Дверь была закрыта, на петлю наброшена металлическая цепочка.
– Горыныч, открой дверь!
Горыныч бросил растерянный взгляд на Николая, который продолжал сжимать в руке «барракуду». Теперь пистолет не внушал страха – точь-в-точь морской хищник, у которого разом выдернули все зубы.
– Ладно, открой ему, Горыныч, пусть проваливает. У нас еще будет время, чтобы потолковать с ним.
Горыныч что-то мрачно буркнул и, стараясь не зацепить Угрюмого плечом, бочком пробрался к двери, сбросил с петли цепочку, и она, обиженно звякнув, ударилась о косяк. Угрюмый пнул дверь ногой и вышел на площадку. В подъезде царила тишина. Ему не бросились вдогонку, а посланные вслед оскорбления заглушила захлопнувшаяся дверь.
Угрюмый неторопливо спустился на один этаж и бросил «лимонку» в мусоропровод. Взрыва не последовало – только глухой стук железа о лоток и о трубу мусоропровода.
Все-таки полезно для здоровья иной раз иметь в кармане учебную гранату.
Угрюмый толкнул входную дверь и едва не столкнулся на пороге с высоким мужчиной. Тот стоял в дверном проеме и, похоже, пропускать его не собирался. Еще пару секунд они всматривались друг в друга, а потом незнакомец поднял руку. В руке он держал итальянский пистолет «танфольо» с накрученным на ствол глушителем.
– Не рыпайся, парень, – спокойно проговорил незнакомец. – Пошел вперед, если не хочешь, чтобы я наделал в твоей шкуре ненужных дырок.
Глава 48. РАБОТА ТАКАЯ
Следующим был огромный фарфоровый чайник с жизнерадостным медведем на крутом боку. Ударившись о стену, он издал короткий звон и рассыпался по полу множеством мелких осколков. Его крышечка, описав полукруг, закатилась по паркету под огромный шкаф. Вслед за чайником разлетелась на куски череда тарелок. Огромная ваза с грохотом врезалась в стену и обрушилась на пол грудой осколков. На картину погрома мудро взирал с этажерки фарфоровый буддийский монах. Его уже схватила было рука погромщика, но неожиданно ослабела и бережно поставила фигурку на прежнее место. Лама не удивился – ничего сверхъестественного в этом не было, просто его молитвы достигли ушей Будды, и тот спас своего верного слугу от неминуемой кончины.
Варяг двинул ногой ближайший осколок, который совсем недавно был фарфоровой вазой для цветов, и равнодушно поинтересовался:
– Успокоилась, что ли?.. Если хочешь, можешь расколоть и этого печального старичка. Ты же знаешь, что мне для тебя ничего не жалко.
К гневу жены Владислав отнесся философски. В конце концов, она годами сдерживала свои эмоции, так пусть немного разрядится. Битая посуда? Антиквариат? Какие мелочи, не на последние деньги куплены. Еще наживем! Он стряхнул сигаретный пепел на фарфоровые черепки и посмотрел на Светлану, ожидая ответа.
– Я вижу, тебя ничем не прошибешь. Господи, если бы ты знал, как мне все это надоело.
– Что именно, малышка? – участливо поинтересовался Владислав. – Я готов тебя внимательно выслушать.
– Ты внезапно исчезаешь и так же неожиданно появляешься. Помнишь, неделю назад мы хотели отметить день нашей первой встречи?
Варяг нахмурился.
– Я надела свое лучшее платье, приготовила праздничный ужин, зажгла свечи, а тебя нет.
– Но я же позвонил…
– Позвонил, – горько усмехнулась Светлана. – Ты действительно позвонил и сказал, что не можешь приехать и что в данную минуту находишься в самолете между Москвой и Санкт-Петербургом.
Варяг помрачнел еще больше. Так оно и было в действительности. На день раньше прибывала большая партия пистолетов из Америки, среди которых были пользовавшиеся большим спросом «митчеллы», «магнумы» и «ремингтоны». В последние годы среди братвы считалось особым шиком иметь именно американский пистолет. Пускай по некоторым показателям он значительно уступал отечественному «макарову», но за каждым стволом стояла трехсотлетняя традиция свободного ношения оружия, тогда как «макаров» напоминал о таких постылых вещах, как армия, ментура и КГБ. Зато каждый из тех, кто приобретал «ремингтон», чувствовал себя духовным наследником Аль Капоне.
– Я не мог, так сложились обстоятельства. И ты забываешь, что у меня есть конкретные обязательства перед людьми. Работа, наконец!
– Работа, говоришь? – двинулась к Варягу Светлана, и под ее туфлями зло затрещали осколки фарфора. – Знаю я твою работу! Это благодаря ей меня вместе с сыном держали в заложниках. Это благодаря твоей работе мы с ним едва не погибли. Ответь мне, разве я могу свободно ходить по улицам, как все нормальные люди?! Даже здесь, в собственном доме, у меня такое ощущение, будто я нахожусь под прицелом. По нашему дому ходят какие-то люди с оружием, и ты думаешь, что мне все это должно нравиться?! Я в первую очередь мать, и мне не безразлично, кем станет мой сын.
– Чего ты хочешь, милая? – грустно произнес Варяг. – Не мы выдумали этот мир. Мы просто следуем его правилам. А об Олежке ты не беспокойся, все будет так, как надо.
Варяг знал, что Светлана совершенно не умеет сердиться. Ее гнев выглядел очень наигранным, а сцена с битьем посуды казалась позаимствованной из какогo-то плохого спектакля. Однако в состоянии возмущения она необыкновенно хорошела: щеки розовели, как от макияжа, спина воинственно выпрямлялась, и вся она походила на готовую к бою амазонку. Совершенно того не сознавая, Светлана добавляла себе несколько баллов сексуальности. Варяг воевать с женой не собирался. Он отбросил в сторону сигарету, оперся о подлокотники кресла, неторопливо поднялся и шагнул к жене. Осколки под его ногами протестующе захрустели.
– Если мне что-то еще дорого на этом свете, так это моя семья. Не сердись на меня, прошу тебя. Я много повидал на этом свете, всего тебе не расскажешь. Я видел очень много горя, Светлана, так давай же хотя бы наш дом сделаем маленьким кусочком рая. Ты не против? – положил Варяг ладони на плечи жены.
Светлана как-то сжалась под его руками, превратившись из могущественной Венеры в доспехах в обыкновенную женщину, которой всегда приятна ласка любимого мужчины. В глубине души Светлана оставалась все той же девушкой, которую Варяг встретил когда-то. Это не он изменился, перевернулся весь мир, потеряв прежние ориентиры. Светлана тоже оставалась прежней. Даже внешне она оставалась такой же красивой и юной, только глаза стали спокойнее и мудрее. Она по-прежнему оставалась единственным существом на свете, в котором Варяг нуждался едва ли не ежедневно.
– Посмотри на меня, – мягко приказал Владислав.
Света медленно, словно с невероятным усилием, оторвала взгляд от сюрреалистической картины – осколков разбитых фарфоровых ваз на дубовом паркете – и отважно взглянула в лицо мужа.