– Товарищ Федор не годится, – Гришаев махнул рукой, отметая Алино еще не высказанное предположение. – Не тот типаж, и вообще...
Аля не стала спрашивать, что вообще, просто с легким сердцем согласилась с тем, что товарищ Федор ни при чем. Она спросила о другом, как ей казалось, не менее важном:
– А тот второй, тракторист, он тоже от яда умер?
– Тракторист не от яда. Тракторист от естественных причин – разрыв сердца или что-то вроде того.
– Его тоже проверяли, ну, на те яды?
– Проверяли – все чисто. Это всего лишь совпадение. Нашему отравителю просто повезло.
– Ты же не этнограф? – она осторожно коснулась гришаевской руки. – Мне следователь про деда ничего такого не говорил, а тебе почему сказал? Ты не этнограф. Кто же ты тогда?
– А ты много видела этнографов? – он усмехнулся своей коронной кривой ухмылкой.
– У тебя взгляд совсем не близорукий.
– Близорукий. Минус полторы диоптрии. Без очков тоже нормально, но в очках солиднее. Не находишь?
Она не находила, но спорить не стала.
– Ты дерешься.
– Этнографы тоже люди, – Гришаев пожал плечами. – Я рос в очень неблагополучном районе. Мои товарищи не любили сказки, зато любили бить друг другу морды. Пришлось соответствовать.
– И плаваешь ты хорошо. – Пусть он знает, что она в курсе того, что это именно он спас их с товарищем Федором.
– Ты тоже.
– Я полжизни занималась синхронным плаванием.
– А я полжизни купался в речке с ранней весны до поздней осени. Люблю, понимаешь ли, воду. Еще вопросы будут?
Вопросы были, вот только у Али никак не получалось их сформулировать. Наверное, из-за водки.
Разговор зашел в тупик. Это тяжело, когда двум незнакомым людям приходится существовать в замкнутом пространстве. Разговаривать вроде бы уже не о чем, а молчать как-то неловко. И нужно что-то делать, как-то приспосабливаться, преодолевать неизбежную неловкость...
Самое время поблагодарить Гришаева за гостеприимство, пожелать спокойной ночи и уйти к себе. Только вот она не может, не находит в себе сил уйти. Лучше говорить ни о чем или просто молчать, чем оказаться наедине со своими страхами. Рано или поздно Тимур вернется, и тогда ей несдобровать...
– Что-то я устал, – Гришаев зевнул. – Давай спать, а?
Как понимать это «давай спать»? Как намек, что пора уходить, или как приглашение остаться?
– Только предупреждаю сразу, я, может быть, и гостеприимный, но не до такой степени, чтобы уступить прекрасной даме постель, а самому спать на коврике. Кровать широкая, так что, если у тебя нет особых возражений, спать будем вдвоем. Ты как предпочитаешь: с краю или у стенки?
Она предпочитала в одиночестве, но если нет альтернативы...
– У стенки.
– Вот и хорошо, – Гришаев широко улыбнулся, пропел: – Не люблю я спать у стенки, упираются коленки. Я люблю, когда простор и никаких ограничений. Значит, устраивайся, а я сейчас...
...Женский крик, такой громкий, что в окнах, кажется, задрожали стекла, заставил их обоих вздрогнуть.
– Что за черт! – Гришаев выскочил на балкон, Аля выбежала следом. – Что-нибудь видишь? – спросил он, всматриваясь в кромешную темноту. – Это Эллочка орала, что ли?
– Кажется, она.
– А где?
– Где-то близко. Может, возле озера?
– Надо бы посмотреть. Что-то сегодняшняя ночь не особо благоприятствует прекрасным дамам, – Гришаев вернулся обратно в комнату.
– Я с тобой, – Аля ухватила его за рукав рубашки.
– Ты в неглиже, – он окинул многозначительным взглядом ее голые коленки.
– Дай мне минуту, чтобы одеться. Ну пожалуйста!
– Тридцать секунд, – Гришаев вытолкал ее из комнаты. – Время пошло.
Тридцати секунд хватило на то, чтобы достать из шкафа и натянуть джинсы. Аля выскочила из своей комнаты, когда гришаевская спина уже маячила в конце коридора. Пришлось догонять и, точно малое дите, хватать его за руку. Не стыдно. Потому что страшно.
Эллочкин крик всполошил весь дом, они были уже на лестнице, когда наверху хлопнули двери и послышались торопливые шаги. Наверное, это Толик с Николаем. Или Егор.
Им не пришлось бестолково метаться в темноте. Эллочка орала и не собиралась замолкать. Разве что крик ее стал чуть глуше, временами захлебывался и срывался на придушенный хрип.
Гришаев шел очень быстро, тащил за собой оскальзывающуюся и спотыкающуюся Алю, тихо чертыхался. Позади слышались возбужденные мужские голоса: Николай и Толик не отставали.
Эллочка стояла на берегу, у самой кромки воды. Эллочка всматривалась в темноту и жалобно всхлипывала. Рядом суетился Вадим Семенович, тщетно пытался успокоить супругу.
– Что тут у вас? – Гришаев отпустил Алину руку, шагнул на берег.
– Там... – Эллочка икнула, махнула рукой в сторону лодочного причала. – Мы с Вадиком идем, а он там стоит, на самом краю. Я хотела мимо пройти, а этот решил посмотреть, – она со злостью врезала кулачком в грудь Вадима Семеновича, – Посмотрел, да?! Насмотрелся, козел вонючий?!
Гришаев опасливо обошел бьющуюся в истерике Эллочку, спросил у Вадима Семеновича:
– Кто стоит? О чем она?
Ответить Вадим Семенович не успел, потому что по крутому склону на берег скатились экологи и Егор.
– Что за шум, а драки нету?! – Толик подпрыгивал на месте, рвался в бой. – Дамочка, да не орите вы так! Всех василисков нам здесь распугаете!
Эллочка не ответила, Эллочке было не до обид, потому что было очень страшно. И страх этот был не придуманный, чтобы привлечь мужское внимание, а самый что ни на есть настоящий – первобытный.
– И вы здесь? – Вадим Семенович осуждающе уставился на Алю. – Почему вы здесь, когда он там?
– Кто – он? – хором спросили Гришаев и Николай.
– Муж ее, вот кто! – Вадим Семенович точно так же, как до этого Эллочка, кивнул в сторону причала. – Видите, плавает! Он плавает, супругу мою пугает, а вы тем временем с совершенно посторонним мужчиной... прохлаждаетесь.
Наверное, это должно было прозвучать обидно, про постороннего мужчину, но Аля не обиделась, она смотрела в ту сторону, куда показывал Вадим Семенович, туда, где в черной воде что-то белело. И не что-то, а Тимурова рубашка...
– Приплыли, – Николай зло присвистнул, шагнул на причал. Следом направились Толик с Егором. Гришаев уходить не спешил, стоял на берегу, задумчиво ковырял носком сандалии влажный песок.
– Кто приплыл, а кто и уплыл, – Вадим Семенович сорвал с головы панаму – зачем ему панама посреди ночи? – утер ею влажное от пота лицо, зачастил, точно опасаясь, что его перебьют: – Мы с Эллочкой прогуливаемся, никого не трогаем, а он стоит на причале, руки раскинул и поет что-то странное, не по-русски. Почему не по-русски, а?
Не по-русски, потому что татарин... Как же здесь холодно, от озера тянет сыростью и пахнет как-то... жутко пахнет.
– Эллочка моя говорит: «Не трогай его, Вадик. Видишь, человек не в себе». А я, дурак старый, сунулся, – Вадим Семенович жалобно всхлипнул, достал из кармана носовой платок, шумно высморкался. – Думаю, мало ли что, думаю, может, человеку помощь какая нужна. Ну и окликнул. Вежливо так, чтобы не нарушить, так сказать, уединение. Кто ж думал, что он ненормальный, что возьмет и такое сотворит?..
Со стороны причала послышался громкий всплеск: кто-то из мужчин, с берега было не разобрать, кто именно, спрыгнул в воду. Вадим Семенович замер, вытянул шею, даже Эллочка перестала причитать.
– Точно приплыли! – Голос был злой и растерянный одновременно. Кто это? Кажется, Николай. – Принимайте еще один труп, господа хорошие! Получите и распишитесь!
Не успели слова Николая раствориться в стелющемся над озером тумане, как округу огласил забористый мат. Толик в выражениях не стеснялся, Толик желал поведать миру все, что он думает об этом гребаном озере и этом гребаном Василиске, а заодно об этом гребаном утопленнике...
Утопленник... белая рубашка, песни на непонятном языке – Тимур?..
Берег под ногами качнулся, чтобы не упасть, Аля вцепилась в Гришаева.
– Вот видите?! Видите?! – Вадим Семенович сделал маленький шажок в сторону причала. – Утонул, гад такой! И мы с Эллочкой теперь виноватыми будем. А ведь могли пройти мимо и горя бы не знали, – он вздохнул, сказал с неожиданным пафосом: – Не делай людям добра, не будет зла. Я ж как лучше хотел, а оно вот как вышло.
– А как оно вышло? – вежливо поинтересовался Гришаев.
– А так и вышло, что этот, который муж, – Вадим Семенович метнул в Алю испепеляющий взгляд, – стоял-стоял, пел-пел, а потом как сиганет в озеро. Я сначала подумал, что он просто искупаться решил. Но ведь в одежде же! Кто же купается в одежде-то? Я еще понимаю, совсем без одежды...
– Сиганул, и что дальше? – Гришаев тронул его за локоть, направляя поток причитаний в нужное русло.
– А то дальше, что я вспомнил, как давеча наш Федор тонул, и испугался. Думаю, вдруг человек выпивши, я ж не следил, сколько он за ужином выпил. Ну вот, думаю, выпивши, а пьяным, сами знаете, и море по колено. Бросился на причал, добежал до площадки, а его не видать. То есть тьма вокруг кромешная, в метре ничего не видно. Я бы, может, спрыгнул за ним, но плаваю как топор, а тут еще темнота эта. Эллочка тоже подошла, – Вадим Семенович осторожно приобнял всхлипывающую супругу. – Мы долго стояли, все ждали, что ему купаться надоест. Кто ж думал-то, что оно вот так...
– Сиганул, и что дальше? – Гришаев тронул его за локоть, направляя поток причитаний в нужное русло.
– А то дальше, что я вспомнил, как давеча наш Федор тонул, и испугался. Думаю, вдруг человек выпивши, я ж не следил, сколько он за ужином выпил. Ну вот, думаю, выпивши, а пьяным, сами знаете, и море по колено. Бросился на причал, добежал до площадки, а его не видать. То есть тьма вокруг кромешная, в метре ничего не видно. Я бы, может, спрыгнул за ним, но плаваю как топор, а тут еще темнота эта. Эллочка тоже подошла, – Вадим Семенович осторожно приобнял всхлипывающую супругу. – Мы долго стояли, все ждали, что ему купаться надоест. Кто ж думал-то, что оно вот так...
– Он внезапно из воды выпрыгнул, – вдруг почти нормальным голосом заговорила Эллочка, – прямо возле лодок. Вода забурлила сильно-сильно и кругами пошла, причал даже пошатнулся. Или мне показалось? – она вопросительно посмотрела на мужа.
– Не показалось, – тот старательно закивал, соглашаясь. – Вот видишь, у меня ноги мокрые, и брюки тоже. Это потому, что волна пошла и их замочила.
– Да, волна пошла, причал зашатался, а потом он выпрыгнул, словно чертик из табакерки, – Эллочка поежилась. – Как будто даже не сам выпрыгнул, а вытолкнуло его что-то. Я сначала подумала, что этот урод специально нас напугать решил, а потом смотрю – а он вниз лицом лежит и не шевелится. А озеро все вздыбилось, и звук такой... – она на секунду задумалась. – Как будто на дне трансформаторная будка – вот какой.
– Вы, наверное, очень сильно испугались? – сказал Гришаев сочувственно.
– Еще бы мы не испугались, когда тут такое творится! – Эллочка нервно дернула плечиком. – Муженек у тебя козел припадочный! – она с ненавистью посмотрела на Алю. – Только приехал, а уже успел отдых всем испортить. Сейчас точно менты понаедут, начнут расспрашивать-допрашивать...
– Эллочка, солнышко, мы же с тобой не виноваты! – Вадим Семенович нерешительно переступил с ноги на ногу, оставляя на влажном песке следы от сандалий.
– Это ты ментам будешь рассказывать, что не виноваты! – Эллочка зло оттолкнула супруга. – А менты скажут, что это мы с тобой его утопили!
Ответить Вадим Семенович не успел, из предрассветного тумана, который с каждой минутой становился все гуще, выплыла высокая фигура.
– В общем, не доставали мы его. Спасать там уже некого, а вытащи на берег, так следак нам потом головы пооткручивает, что место преступления изгадили, – сказала фигура голосом Николая.
– И что там с ним? – спросил Гришаев.
– А ты бы сам пошел и посмотрел! – из тумана вынырнула вторая фигура. – Или ты только страшные истории рассказывать умеешь, а как до дела доходит, так кишка тонка?
Егор злился. Не на утонувшего Тимура, не на всполошившую всех Эллочку, Егор злился именно на Гришаева. И злость его была такой же призрачно-неоформленной, как этот предрассветный туман, который пушистым облаком накрыл озеро и дом.
Ответить Гришаев не успел, Николай его опередил, сказал устало:
– Хватит собачиться! Толик, эй, Толик! Что ты там завис?! Сюда иди! Надо ментам позвонить, – и добавил совсем тихо: – Ох, блин, веселуха начнется... Третий жмурик за неделю.
– Алевтина, а позвольте полюбопытствовать, – в присутствии Егора и Николая Вадим Семенович осмелел, даже голос его сделался звонким, обличающим, – как это вышло, что ваш супруг оказался на озере в полнейшем одиночестве? Что ж вы его одного-то отпустили? Человек ведь с дороги, уставший, выпивший – мало ли что. Неужто сердце не дрогнуло?
Не дрогнуло... Потому что устало дрожать. Сил не осталось даже на то, чтобы бояться. В голове пусто и гулко, и вместо мыслей ошметки тумана. Тимура больше нет, Тимур утонул, и плетка-семихвостка осиротела...
Руки вдруг задрожали, и губы тоже. И дышать стало тяжело. На плечо легла горячая ладонь, не то успокаивающе, не то предупреждающе.
– А позвольте в таком случае и мне полюбопытствовать? – Голос Гришаева звучал спокойно, точно разговор носил исключительно светский характер и никаким боком не касался Алиного мертвого мужа. – Что вы делали на озере среди ночи? Согласитесь, время для прогулок не самое подходящее.
– Подходящее, если прогулка романтическая! – Вадим Семенович подбоченился, с вызовом вздернул подбородок. – Если хотите знать, у нас с Эллочкой второй медовый месяц. Вот!
– И в самом деле романтично. – Ладонь с плеча сместилась к затылку, запуталась в распущенных волосах. – Наверное, поэтому вы каждый день ровно в полночь уходите из поместья и возвращаетесь только под утро?
– Не твое собачье дело! – вдруг вызверилась Эллочка. – Когда хочу, тогда и гуляю! Кстати, гуляю с собственным мужем, а не с каким-то там подозрительным типом. Думаешь, мы тут все слепые? Думаешь, не видели, как ты с этой шалавой, – она ткнула пальцем в Алю, – прошлой ночью развлекался? Так что у самих рыльце в пушку! Так что не надо нас дешевыми понтами пугать! Может, это вы его и порешили, муженька-то! Чтобы не мешал!
– Эллочка, душа моя, – Гришаев говорил спокойно, но в голосе его отчетливо слышалась угроза, – вы, по всей вероятности, что-то путаете. Вы же сами всего каких-то пять минут назад говорили, что видели, как господин Юсупов совершил самоубийство.
– А вот ничего я не видела! Ясно тебе, очкарик недоделанный?! – Эллочка помахала перед гришаевским носом кулаком. – Может, он не сам в воду сиганул. Может, его столкнул кто. Может, ты и столкнул. Или вот любовница твоя! Пусть менты сами разбираются, отчего он коньки отбросил, а я им в этом деле не помощник. Темно было и туман! Мы с Вадиком подбежали, а он уже в воде – мертвый. И как он в воде оказался, мы не видели!
– Вадим Семенович, можно вас на пару слов? – Гришаевская ладонь соскользнула с Алиного затылка, и унявшаяся было дрожь снова вернулась.
– Не о чем мне с вами разговаривать, молодой человек! – Вадим Семенович раздраженно взмахнул рукой.
– Ребята, ну кончайте вы этот базар, – подал голос спрыгнувший с причала Толик. – Противно слушать, честное слово! Там человек мертвый, а вы тут отношения выясняете.
– Я же сказал, всего на пару слов, – Гришаев шагнул к Вадиму Семеновичу, аккуратно ухватил за ворот рубашки, притянул к себе, что-то шепнул на ухо и почти сразу же отпустил.
После этого Вадим Семенович сделался точно сам не свой, задышал часто-часто, утерся панамой и, подхватив сопротивляющуюся Эллочку под руку, потащил в сторону дома.
– Пригрозил его утопить, если не заткнется? – усмехнулся Толик, усаживаясь прямо на влажный песок.
– Что-то вроде того, – Гришаев кивнул, а потом спросил: – Ну что, звоним в милицию?
* * *Милиция приехала на рассвете, когда солнце уже выбралось из-за горизонта, но еще не яркое, а лениво-сонное, зябко кутающееся в обрывки тумана.
Тело Тимура доставали из воды долго, матерясь и переругиваясь. Долго, потому что Тимур не просто так утонул, Тимур запутался в бог весть откуда взявшейся у причала сети. Сеть была старой, наполовину сгнившей, но еще достаточно крепкой, чтобы не выпустить человека из своего плена. Тимур зацепился за нее пряжкой ремня и еще рукоятью плетки, засунутой за пояс. И ноги Тимуровы, кажется, тоже были стреножены этой непонятно откуда взявшейся старой сетью.
А следователь, все тот же, который вел дело Алиного деда, похоже, обрадовался, потому что выходило, что не было никакого убийства, и даже самоубийства не было, а был несчастный случай. Мужчина, находясь в нетрезвом состоянии, решил искупаться да и запутался в прибившейся к причалу сети. Если бы был трезв, если бы не темнота, то уж как-нибудь выпутался бы, а так случилось то, что случилось – роковое стечение обстоятельств. А то, что дамочка рассказывает про бурление и дрожание, так это исключительно из-за расстроенных дамочкиных нервов, с перепугу и не такое могло почудиться. Тем более что места здешние странные, ко всякого рода природным аномалиям располагающие. А может, и было какое бурление, кто ж его знает? Говорят, что со дна озера иногда газ подымается. Вот, может, и поднялся, а дамочка напридумывала себе всякого. Утопленника они, конечно, в город заберут, для порядку, чтобы эксперты на него внимательнее посмотрели, но тут и без экспертов ясно – несчастный случай и роковое стечение обстоятельств...
Аля в несчастный случай и роковое стечение обстоятельств не верила, а во что верила, и сама не знала. Да, этой ночью Тимур выпил много, но он умел пить, не пьянея. И плавал он хорошо. Странно все и страшно...
Их отпустили в седьмом часу утра, когда разбитый милицейский «уазик», постанывая и погромыхивая, увез тело Тимура в город. Гришаев с Николаем и Толиком остались на берегу, о чем-то спорили, что-то жарко обсуждали. Ивановы и Егор ушли сразу, как только следователь позволил уйти. А Аля вот стояла, не знала, что делать. Кажется, озеро освободило ее от мужа-садиста. Кажется, живи и радуйся. Не нужно больше бояться, и плетка-семихвостка больше по ее шкуре не заплачет, и роз больше никто не станет у нее на животе вырезать, а оно жутко – до озноба, до дрожи в коленках, до кровавого тумана перед глазами. И озеро ее не отпускает, лижет ноги, что-то шепчет едва различимое, ластится...