Мальчик странно хрипел.
Встревоженный ужасным состоянием своего любимца, матрос закричал:
— Сеньор Кальдерон! Сеньор Кальдерон! Кардосо умирает! Помогите! Помогите!.
Но от Кальдерона ожидать помощи было нечего: он сидел бледный как полотно, не в состоянии пошевельнуться, и дрожал всем телом. Казалось, с ним должно было случиться то же самое, что и с мальчиком, и он в любое мгновение мог потерять сознание.
— Господи! Мадонна! Да что с нами? И у меня… Ох! И у меня кружится голова и дышать нечем! — простонал Диего, чувствуя, что силы изменяют и ему.
— Кажется… мы… ошиблись! — пробормотал Кальдерон. — Кажется, мы поднялись слишком… Слишком высоко…
Диего бросился к барометру и прошептал:
— Десять тысяч метров… Десять километров…
В самом деле, шар, освободившийся от балласта, незаметно для неопытных аэронавтов поднялся на головокружительную высоту в десять километров над уровнем моря, где для человеческих легких не хватало уже воздуха и где царил сильный холод, леденивший кровь в жилах.
С каждым мгновением шар уносился все дальше и дальше, выше и выше, словно собираясь совсем покинуть землю и унестись к звездам…
Инстинкт самосохранения заставил матроса припомнить все, что ему говорил об управлении шаром капитан Канделль. Он вспомнил, что надо отыскать веревку, ведущую к клапану, и дернуть ее. Но где эта веревка?
Обезумевшими глазами он глядел вокруг, ища веревку от клапана.
Кажется, эта? Он дернул первую попавшуюся на глаза веревку.
Нет, не поддается…
Другую… третью…
Шар каждый раз вздрагивал.
Корзина колыхалась…
— Нет, не эта, не эта! — с отчаянием бормотал Диего, чувствуя, что силы его покидают, сердце готово разорвать грудь, глаза уже почти ничего не различают.
Кардосо, потерявший сознание, давно уже лежал, словно труп, на дне корзины.
С отчаянием схватил Диего какую-то отдельно спускавшуюся сверху в корзину пеструю веревку и рванул ее. Послышался резкий свист, и шар остановился в своем стремительном подъеме, потом начал быстро опускаться, почти падать. Он быстро терял газ, уходивший десятками кубических метров в минуту, терял подъемную силу, правильнее сказать — терял свою жизнь.
Не прошло и получаса, как он уже находился в такой атмосфере, где пассажирам больше не грозила опасность задохнуться от недостатка воздуха. Они плыли теперь на высоте не более одного километра над уровнем моря.
Но кругом по-прежнему расстилался океан; не было видно и следа земли. А шар все опускался и опускался…
Опомнившись, Диего закрыл клапан, выбросил несколько мешков балласта из значительно уменьшившегося запаса, и тогда шар перестал падать.
По всем признакам, теперь аэростат находился на очень далеком расстоянии от берега, и его по-прежнему продолжало относить в глубь моря. Значит, аэронавтам грозила опасность опуститься на поверхность воды и утонуть, выбившись из сил.
Оставалась еще одна надежда: быть может, покажется какое-нибудь судно, обратит внимание на падение шара, подойдет на помощь.
— Однако мы можем попасть в руки аргентинцев? — спросил Кальдерон.
— Ни в коем случае! — отвечал решительно моряк. — Кто может заподозрить нас? Предположите, что в самом деле нас подберет даже аргентинское или бразильское судно. Разве на наших лицах написано, что мы — приверженцы Солано Лопеса и что мы бежали?
— Да, но никакого судна не видно! — уныло ответил агент.
— Постойте… Не видно? Нет, я вижу… И это судно направляется к нам! — ответил моряк.
Присмотревшись внимательнее, Кальдерон и уже оправившийся от припадка удушья Кардосо подтвердили заявление Диего: с запада, то есть не от суши, а с моря, по направлению к медленно спускавшемуся шару быстро двигался какой-то черный предмет. Но расстояние пока было так велико, что трудно было определить, какое это судно.
Прошло около получаса, и Диего, внимательно наблюдавший за всем происходящим, вскричал:
— Что за чертовщина? Это не парусное судно, потому что на нем не видно не только парусов, но и ни единой мачты…
— Ну так, значит, пароход! — отозвался Кальдерон.
— Но не видно и трубы, нет и следа дыма. Мчится со скоростью пятидесяти узлов в час.
— Вероятно, судно какой-нибудь новой, нам еще не знакомой конструкции.
— В первый раз слышу о судах без мачт, без труб, без колес! Нет, это какая-то чертовщина, говорю я вам! — ворчал моряк.
Прошло еще несколько минут, и вдруг Кардосо закричал:
— Это вовсе не судно!
— А что же? — спросил Диего.
— Разве ты не видишь? Это кит!
Присмотревшись, Диего должен был признать, что превосходное зрение юнги не обмануло его: им навстречу мчалось с невероятной быстротой огромное животное. Но это был не кит, а типичный гигант-кашалот с невероятно уродливой огромной черной головой, напоминавшей колоссальный ящик.
Через очень короткий промежуток времени шар уже несся над кашалотом, даже начал уходить от него. Тогда животное изменило направление и поплыло вслед за шаром, по временам почти выпрыгивая всем своим уродливым могучим телом из воды, хлеща по волнам своим гигантским хвостом, разевая огромную пасть, словно оно собиралось проглотить не только корзину с тремя пассажирами, но и самый шар.
Уж не сочло ли это хищное чудовище шар за врага, уплывавшего от его преследований в небо, за огромного кита, к которому кашалот относится без пощады?
Само собой разумеется, непосредственной опасности для аэронавтов кашалот не представлял, покуда шар держался над морем. Но опустись шар в воду, очутись аэронавты там, внизу, — нет никакого сомнения, им пришлось бы считаться с кашалотом, так упорно их преследовавшим. Зверь этот — один из опаснейших в мире, и горе не только одинокому пловцу, хрупкой лодчонке, затерявшейся в беспредельном просторе океана, горе даже и маленькому парусному судну, привлекшему к себе внимание кашалота: одним ударом могучего хвоста кашалот может разбить в щепки порядочную барку. Одним толчком своего тупого рыла он может пустить ко дну деревянное судно водоизмещением в полтораста—двести тонн. Бывали случаи, когда кашалоты топили таким образом и суда в пять, даже шесть сотен тонн.
Кашалот все плыл и плыл за шаром, разевая огромную пасть, и, казалось, только и ждал того мгновения, когда шар коснется поверхности воды.
Аэронавтам надоело это преследование, да к тому же шар уже слишком опустился, волны океана рокотали совсем близко от днища корзины. Диего взял один за другим несколько мешков балласта и опорожнил их, выкинув содержимое прямо в пасть кашалота. Чудовищу это угощение пришлось мало по вкусу — оно заметалось во все стороны, вздымая огромные волны своим неуклюжим телом, и свирепо, бешено хлестало хвостом по поверхности воды.
Но наблюдать за ним пришлось не очень долго: освободившийся от балласта шар, словно возродившись и обретя силы, опять умчался в поднебесье и скрылся в слое тумана, плывшем на высоте около двух километров.
V. Земля!..
Когда шар поднялся на высоту около двух с половиной километров, его начало швырять во все стороны, он дрожал, как в лихорадке, рвался, словно стараясь выбраться из опутавших его веревок сетки.
— Что случилось? — спросил Диего.
— Ого! Конь, кажется, хочет вырваться из упряжки! — отозвался Кардосо.
— По-видимому, мы попали в полосу сильной бури! — заметил Кальдерон.
Да, это было так. Еще там, у поверхности океана, дул свежий ветер, гнавший шар со скоростью до двадцати пяти километров в час. Здесь, на этой высоте, могучий поток воздуха подхватил его и помчал с безумной быстротой, и аэронавтам не было видно, куда его несет.
Быть может, к земле. Быть может, все дальше и дальше в глубь океана.»
Подъем, вызванный освобождением от балласта, однако, продолжался не слишком долго, и шар вновь начал опускаться, заметно теряя свои силы. Но скорость движения его не уменьшалась: буря по-прежнему гнала шар с невероятной быстротой.
Там, внизу, у ног аэронавтов, ревело и гудело море, сплошь покрытое могучими беснующимися, поющими свою победную песню валами. Здесь, в этом потоке мириадов частиц воздуха, полуобессилевший шар двигался скачками, прыжками, трясся, дрожал, корзина раскачивалась, будто готовая в любое мгновение оборваться и рухнуть вниз.
Ветер свистел в веревках шара и, нажимая на его поверхность, вдавливал тонкий шелк, словно сознательно задавшись целью раздавить, расплющить его, выдавить из него оставшийся газ.
— Земля!.. Земля!.. — закричал вдруг Кардосо, волосы которого развевались по ветру.
И остальные аэронавты увидели на горизонте голубоватое плоское облачко.
Да. Кардосо был прав… Ветер — или, правильнее сказать, ураган — гнал теперь шар к земле.
Прошло еще полтора—два часа; очертания земли стали ясно видны, и Диего, который знал каждый уголок у этих берегов, вынужден был признать, что шар, пространствовавший уже более двенадцати часов, отнесен очень и очень далеко от устья Ла-Платы, унесен, по-видимому, на юг, к малоисследованным полудиким территориям.
И остальные аэронавты увидели на горизонте голубоватое плоское облачко.
Да. Кардосо был прав… Ветер — или, правильнее сказать, ураган — гнал теперь шар к земле.
Прошло еще полтора—два часа; очертания земли стали ясно видны, и Диего, который знал каждый уголок у этих берегов, вынужден был признать, что шар, пространствовавший уже более двенадцати часов, отнесен очень и очень далеко от устья Ла-Платы, унесен, по-видимому, на юг, к малоисследованным полудиким территориям.
— Может быть… Не знаю, но мне кажется… Мне кажется, — бормотал растерянно моряк, — нас отнесло дальше, чем нам хотелось бы.
— Мы попадем на южный полюс! — засмеялся Кардосо.
— Ну, на полюс не попадем. Но ты не смейся! Смеяться теперь не время.
— Я не смеюсь, — смутился юнга.
— То-то! Патагония для нас ненамного лучше северного или южного полюса, — продолжал неуверенным тоном моряк.
— Вы думаете, что…
— Я думаю, сеньор Кальдерон, что нас занесло значительно дальше Рио-Негро.
Кальдерон не отвечал, и на его бледном лице трудно было прочесть, доволен ли он тем, что шар занесен так далеко от места гибели «Пилькомайо».
А шар тем временем все приближался к земле, и уже ясно видны были очертания берегов.
Повсюду, куда достигал взор, были видны скалы, изорванные, изломанные, нагроможденные одна на другую. У самого берега, среди беснующегося прибоя — все скалы и скалы, одетые в жемчужную пену…
По небу стремительно неслись обрывки, лоскутья туч. По временам просвечивала эмаль вечернего бледного неба, и неверный, скользящий свет пятном плыл по поверхности океана…
— Какая бы ни была — но это земля! — сказал Кальдерон, пристально всматриваясь вдаль.
— Но как мы опустимся? — задал сам себе вопрос Диего. — Капитан предостерегал: самое опасное дело — это именно спуск. Тут тысяча опасностей… Ведь нас с шаром может швырнуть, ударить о землю.
— У нас покуда еще есть кое-какой запас балласта. Можем продержаться всю ночь в воздухе.
— Ой, не продержимся!
— Если балласта не хватит, будем выбрасывать припасы. Потом одежду, инструменты, оружие…
— Ну, всего этого надолго не хватит!
— Наконец, в крайнем случае, мы можем отрезать корзину… Ведь она одна весит более четырехсот фунтов.
Не отвечая агенту, моряк испытующим взором посмотрел на сетку шара. Да, конечно, в крайнем случае можно прибегнуть и к этому… Разве решительный и смелый человек, борющийся за свою жизнь, не сумеет продержаться несколько часов на сетке шара? Ого! Моряка этим не запутаешь. Моряк привык часами колыхаться над бездной в сети корабельных снастей. У него не закружится голова, не задрожат руки. Будет себе висеть на конце реи, да еще петь при этом матросскую песню, бросая вызов беснующейся буре…
Как ни опытен был Диего, он ясно видел, что о немедленном спуске нечего было и думать: пока так яростно бушевала буря, пока шар несся с безумной быстротой, всякая попытка спуска, да еще тут, в этом хаосе скал, могла привести к немедленной гибели.
— Капитан говорил: для спуска надо выбирать по возможности ровное место. Хорошо бы — кустарники. Там можно попытаться бросить якорь…
Кальдерон сделал нетерпеливое движение, словно хотел что-то возразить, но смолчал.
— Кардосо! Брось, дружок, еще балласт! — скомандовал Диего. Кардосо нагнулся над бортом корзины, чтобы отцепить мешок с балластом, повозился с минуту. Балласт был сброшен, шар дернулся и стал подниматься все выше и выше. Однако уже через полчаса он столь же быстро опускался к поверхности земли. Буря все не стихала, и спуск по-прежнему был немыслим.
Когда окончательно рассвело, Диего, присматриваясь к земле, над которой теперь проносился аэростат, закричал:
— Какой-то поселок! — Там, там…
Шар в самом деле несло к группе строений, окруженных изгородью из колючих кактусов.
Аэронавты стали стрелять из карабинов, думая привлечь внимание обитателей корраля8, но, к их удивлению, никто не отзывался.
— Что это они? Вот уж спят так спят! — засмеялся Кардосо.
— Мертвым сном! — поддакнул ему Диего. — Может быть, звук выстрелов не доносится вниз? Нет, быть того не может! Ведь мы на высоте, не превышающей одного километра. А ну-ка, Кардосо! Стреляй еще!
Но результат был тот же: в коррале не было заметно никакого движения.
Пять минут спустя шар, почти опустившись до поверхности земли, понесся над самым корралем, и аэронавтам было ясно видно, что тут царит полное безлюдье. Да и весь корраль имел странный вид: постройки казались полуразрушенными, одна какая-то хижина была вся закопчена, окна и двери зияли черными дырами.
Еще минута — и Диего вскрикнул:
— Человек!
— Труп человека! — поправил его Кальдерон.
Все трое с невольным трепетом глядели на человеческую фигуру, распростертую в странной, неестественной позе среди обломков сгоревшей хижины.
— Это какой-то бедняга белый! Должно быть, один из гаучо9…
— Убитый индейцами! — подтвердил догадку моряка Кальдерон.
— Почему вы так думаете?
— Потому что он скальпирован. И Кальдерон показал на голову трупа:
— Лужа крови», словно красным платком обмотан череп. Он скальпирован.
— Спаси нас Господь! — встрепенулся Диего. — Эти индейцы пампы — не люди, а звери!
Кальдерон холодно пожал плечами и сказал:
— Все равно, нам нет возврата…
Да, возврата не было. Они сознавали это.
Тучи жадного воронья, привлеченного, по-видимому, запахом разложения, запахом крови, поднялись с земли и заметались в воздухе, когда Кардосо, вновь зарядив свой карабин, выстрелил в огромного отвратительного коршуна, подбиравшегося к трупу оскальпированного гаучо, который лежал среди кустов кактуса.
Потом вся картина разграбленного корраля исчезла, так как шар унесло уже далеко от него.
Часов в десять утра шар ослабел настолько, что уже не просто опускался, а почти падал, и когда за борт гондолы выбрасывали последние запасы балласта, аэростат уже не поднимался вверх, как сокол, а лишь замедлял свое падение.
Но это уже не так беспокоило аэронавтов: с одной стороны, теперь шар несся уже не над гористой прибрежной местностью, где о благополучном спуске нечего было и думать, а с другой — буря улеглась, ветер, все еще довольно сильный, уже не грозил, однако, расплющить шар. Можно было надеяться, что, если удастся продержаться еще несколько часов, ветер стихнет окончательно, наступит, хоть и краткий, промежуток полного спокойствия природы, и тогда шар плавно и спокойно, как медленно падающий с дерева широкий лист, просто ляжет на землю без малейшего толчка.
Бояться, что шар попадет на территорию, которая окажется неудобной для спуска, не приходилось: внизу расстилалась бесконечная равнина, покрытая пышной растительностью. Это была пампа, или пампасы Северной Патагонии — степи, тянущиеся на тысячи километров.
— Диего! Спасение близко! — закричал Кардосо, которому уже нечего было делать, так как порученный его ведению песочный балласт полностью истощился. — Люди! Они помогут!
— Где? Где? — заторопился моряк.
Взглянув в указанном мальчиком направлении, он побледнел и не мог удержаться от соблазна произнести свирепое проклятие, в котором доставалось и живым и мертвым.
— Люди?! Хороши люди! — сказал он с горечью.
— Ну что ты? — возмутился мальчик. — Разве я не вижу? Да на тебя напала куриная слепота, старик! Отлично вижу. Скачут на лошадях. Заметили, вероятно, нас, и скачут на помощь. Целый отряд. Человек пятьдесят, может, шестьдесят»
— Каррамба!10 Отлично вижу, что скачут по направлению к нам, или вернее, наперерез нам… Но только это не люди, а патагонцы. Звери, которым по свирепости уступит ягуар. Бросай, бросай балласт! Может быть, они увидят, что мы поднимаемся, и оставят преследование.
— Балласт? Какой балласт? — отозвался удивленно Кардосо.
— Бросай, бросай что-нибудь…
И пока мальчик нерешительно оглядывался, ища, что можно без урона для себя сбросить с почти уже касавшейся земли гондолы умирающего шара, Диего сам пришел к нему на помощь: подхватив один из ящиков с провизией, он выбросил его. Потом другой. Ящики, падая с глухим треском, разбивались, как скорлупа яйца, и их содержимое в полном беспорядке рассыпалось среди травы. Шар заметно поднялся вверх, и как раз вовремя: преследователи, гоня во весь опор прекрасных рослых лошадей, вырвались из окаймлявших поляну кустарников и неслись теперь во весь опор по направлению к шару с нечеловеческими воплями, при звуке которых мороз продирал по коже. Они размахивали длинными копьями и еще чем-то, чего раньше никогда не видал Кардосо.
— Они… они бросают в нас камни! — удивленно вскрикнул Кардосо.
В самом деле, ближайший всадник с невероятной силой швырнул в шар три камня, связанные вместе веревкой. Камни, крутясь в воздухе со зловещим свистом, долетели до шара и опутали одну из веревок сети, едва не раздробив голову вовремя увернувшемуся Диего.