Человек сделал ещё несколько шагов, остановился и присел.
Стас опустил ствол чуть ниже и разглядел лежащее на земле тело в неопределённого цвета лохмотьях. В том, что это было именно тело, а не раненый или просто мирно отдыхающий, сомнений не возникло. Лицо трупа уткнулось в землю, правая рука неестественно вывернута за спину.
Бородатый склонил голову, что-то неслышно произнёс над мертвецом и, поднявшись, осенил его висящим на шее распятием.
— Что за херня? — вырвался у Стаса тревожный шёпот.
Справа в окуляре ПСО появилась ещё одна фигура в точно таком же плаще, ведущая под уздцы лошадь. Второй бородач снял с седла уложенную кольцами верёвку и, опустившись на колено рядом с трупом, принялся обматывать её вокруг щиколоток бездыханного тела.
— Поднимайся! — вдруг проорал первый раскатистым басом.
Стас, не веря собственным ушам, приготовился уже было засвидетельствовать таинство воскрешения мёртвых, но бородач, не оборачиваясь, снова подал голос, зародив сомнения по поводу адресата.
— Я тебя видел. Поднимайся.
Внутри сразу сделалось как-то нехорошо и до жути неуютно. «Выстрелить? А вдруг там ещё кто заныкался? Эти-то двое как из-под земли выросли. Чёрт! Может, на прицеле держат. Уж больно козёл борзо раскомандовался. Демонстративно спиной встал. Смелый, бля. Ну ладно, а мы не такие, мы подождём».
Стас молча продолжил глядеть через прицел в спину бородача, пока тот, наконец, не повернулся и, подняв на лоб очки, сделал сердитое лицо.
— Мы не причиним вреда. Я просто хочу поговорить, — крепкий мужик с массивным крестом на цепи поверх застёгнутого под горло кожаного плаща смотрел прямо в окуляр нацеленного ему в грудь ПСО, и сомнения на счёт адресата отпали.
— Вы кто такие? — проорал в ответ Стас, не двигаясь с места.
Второй бородач меж тем закончил обматывать верёвкой ноги безвременно почившего и, привязав другой её конец к седлу, тоже повернулся лицом в сторону незваного гостя.
— Кто мы такие? — ответил он вопросом на вопрос и ухмыльнулся. — Мы слуги Господни, а это, — рука держащая за цевьё АЕК-971 широким жестом обвела вокруг, — приход наш, и все, кто прибывают в нём — паства наша.
«Ну ни хера себе! А где кадило?», — подумал Стас и медленно, не опуская ствола, поднялся на ноги.
— Ладно, «отцы», аккуратно кладём валыны на землю, и пять шагов назад. Будете дурить — запишу в мученики без очереди, — прокричал он и сделал несколько шагов в направлении святош.
Бородачи переглянулись, но оружие из рук не выпустили.
— Это никак невозможно, сын мой, — взял слово первый «отец», нарочито бережно, почти как ребёнка, держащий возле груди странного вида «Абакан»: уродливый родной приклад и криво приляпанная акашная рукоятка были заменены деревянными в едином блоке, на манер СВД, украшенными к тому же резьбой; на оксидированной ствольной коробке поблёскивала гравировка. — Сие есть орудие Господа, — продолжил «отец», — великодушно вложенное им в руки наши. Негоже дар оный по земле валять.
Стас замер метрах в пятидесяти от несговорчивых поборников веры и сделал последнюю попытку ненасильственного разоружения.
— Ещё раз прошу по-хорошему. На счёт «три» стреляю.
Ситуация не изменилась.
— Раз…
Что-то больно ударило по затылку, и мир вокруг потемнел. Некто тихий и невидимый за спиной вёл собственный счёт, оказавшийся куда корочё трёх.
Голова покачивалась и мягко стукалась обо что-то тёплое. В правое ухо, будто через паклю, пробивался неспешный ритмичный топот. Левое — слушало дробь пульса.
Стас разлепил веки, глубоко вдохнул и поморщился от ударившего в нос запаха конского пота. Перед глазами плыли мелкие камни на красноватой, подёрнутой остатками травы земле, и размерено ступающая меж ними нога чубарой лошади. «Правая» — машинально отметил он и попытался придать телу вертикальное положение, но смог только потереться щекой о жёсткий ворс. Руки были привязаны к сбруе и нежно обнимали шею ароматного животного. Ноги примотаны к стременам. Все мышцы, особенно те, что пониже поясницы, жутко болели, голова раскалывалась, да ещё и лука седла упиралась в брюхо, норовя вытолкать завтрак из желудка на свет божий.
«Божий… — прокрутил Стас в голове обрывок мысли. — Ах ты ж ёпт!».
— Эй! — обратился он к невидимым спутникам. — Вы кто? Куда меня везёте?
— Опять заладил, — недовольно проворчали слева.
— Я против вас ничего не имею, мне в Арзамас нужно. Давайте всё обсудим.
Но вместо ответа Стас получил упёршийся за ухо пламегаситель. Холодная сталь надавила, вынуждая пригнуться, и отошла, дав ясно понять, что разговор окончен.
Пейзаж справа никаких изменений за время пути не претерпел — всё те же чахлые деревца на выветренной земле, уходящие к горизонту и тонущие там в пыльной дымке, подсвеченной заходящим уже солнцем. Виды слева и сзади оставались загадкой, но не особо сильно интригующей. А вот прямо по курсу вырисовывалось нечто интересное — метрах в трёхстах, или чуть меньше, посреди пустоши стояла самая что нинаесть натуральная крепость. Почти точь-в-точь такая, какую Стас давным-давно видел на картинках из книжки. Правда, у той рисованной крепости габариты были чуток повнушительнее. Или это только казалось? Стена фортификации издали напоминала муромскую с поправкой на масштаб, но по мере приближения стало видно, что в отличие от заокского монстра она сооружена в основном из дерева. Форты с такими стенами были не редкостью в лесных районах. Обычно они строились из двух-трёх параллельных срубных стенок, пространство между которыми засыпалось землёй или песком — простая и очень прочная конструкция, позволяющая удержать выстрел из РПГ. Но то в лесу. Здесь же, посреди редких приземистых недодеревьев, такое сооружение выглядело, как минимум, инородно. Стас невольно проникся уважением к работягам, умудрившимся допереть тонны леса в эту лишённую естественного стройматериала пустошь.
В плане крепость, вероятно, представляла собой квадрат или другой прямоугольник с башнями по углам. Стасу видна была только одна сторона. Древоземляные стены, в основании укреплённые разногабаритными бетонными блоками, сверху венчались навесом, под которым в брёвнах виднелся ряд узких вертикальных прорезей-бойниц. По центру располагались большие двустворчатые ворота с врытыми перед ними в шахматном порядке сваями, расстояние между которыми было вполне достаточным, чтобы пропустить телегу или даже грузовик, но не по-прямой, а с двумя поворотами. Это делало невозможным осуществление тарана на полной скорости.
Однако больше всего Стаса впечатлили башни. Квадратные, где-то три на три метра в сечении и около десяти метров высотой, чуть выступающие боковинами за общий контур стены, они так же представляли собою бревенчатый сруб, обшитый, правда, стальными листами. Конечно, ни в какое сравнение с муромскими гигантами местные фортификации не шли, но, тем не менее, выглядели очень внушительно, даже не столько из-за своих размеров, сколько из-за вооружения. Под жестяным навесом левой башни красовалась двадцатитрёхмиллиметровыми стволами ЗУшка с двумя приваренными по бокам от стрелка бронепластинами. А правую башню украшала и вовсе невиданная металлоконструкция, представляющая собой усечённый конус, или скорее многогранную пирамиду, чуть выше человеческого роста, с длинной горизонтальной щелью по центру, открывающей сектор обстрела градусов в сто шестьдесят. Из щели этой грозно взирал на окружающий пейзаж ствол, принадлежащий, судя по виду, тридцатимиллиметровой автоматической пушке 2А42. И, будто орудий, коим сам Муром бы позавидовал, казалось недостаточно, стену украшало пулемётное гнездо с «Кордом», полукругом нависающее над воротами.
Такое изобилие тяжёлой скорострельно аргументации навевало мысли о непрекращающихся атаках отчаянного и многочисленного врага на эту небольшую крепость. Однако ни стреляных гильз на земле, ни разорванных главным калибром тел вокруг не наблюдалось. Да и поведение бойцов на башнях вряд ли можно было охарактеризовать как напряжённое. Стрелок ЗУшки сидел на рабочем месте, расслаблено привалившись к бронещитку, а второй разминал ноги, прогуливаясь вокруг пушечной пирамиды. Двое часовых у ворот излишней бдительности так же не демонстрировали.
— Отловили таки? — скучающим тоном поинтересовался один из них и кивнул на предмет своего внимания, когда группа таинственных пленителей с волочащимся позади трупом приблизилась к крепостной стене.
— С Божьей помощью, — ответили слева.
— А это что за стрелок? — часовой — бородатый мужик в кожаном жёлтовато-коричневом плаще уже знакомого фасона и с АК-74 на плече — подошёл к Стасу и принялся внимательно рассматривать амуницию пленника. — На нашего не похож.
— Отловили таки? — скучающим тоном поинтересовался один из них и кивнул на предмет своего внимания, когда группа таинственных пленителей с волочащимся позади трупом приблизилась к крепостной стене.
— С Божьей помощью, — ответили слева.
— А это что за стрелок? — часовой — бородатый мужик в кожаном жёлтовато-коричневом плаще уже знакомого фасона и с АК-74 на плече — подошёл к Стасу и принялся внимательно рассматривать амуницию пленника. — На нашего не похож.
— Какого ещё «нашего»? — решил вклиниться в беседу сам объект обсуждения, немного приподнявшись в седле, чем вынудил недовольно захрипевшую лошадь сделать шаг назад. — Вы кто такие?
— Хе, — усмехнулся часовой, — точно не наш.
— Пришлый, — снова зазвучал голос слева. — Вынюхивал что-то. Не иначе шпион муромский.
— Я не шпион, я зде… — начал было оправдываться Стас, но резко замолчал и вопросительно уставился на часового, взявшегося самым бесцеремонным образом щупать его за бедро. В голову сразу полезли нехорошие мысли.
— Жилистый. Работать сможет, — заключил тот после краткого осмотра, и на сердце у Стаса немного отлегло. — Ну, храни Господь. Жене привет, — махнул часовой, глядя за лошадь, и трижды дёрнул выходящую из отверстия стены верёвку. С противоположной стороны гулко ухнул колокол, и створки ворот со скрипом поползли вовнутрь.
— Передам, — ответили слева.
Кляча фыркнула и, увлекаемая невидимой рукой за уздечку, поплелась вперёд.
Внутреннее устройство крепости особыми затеями, насколько Стас успел заметить, не отличалось. По сути дела это была деревня или скорее средних размеров посёлок за хорошо укреплённой стеной. Единственное, что сразу же бросалось в глаза — план застройки. Не какая-то его неординарность, а само наличие. Обычно форты возникали на месте деревень, поредевшее население которых кучковалось ближе к центру — чем больше вокруг соседей, тем спокойнее. Брошенные окраинные избы разбирались и превращались в строительный материал для возведения стены по периметру скомпоновавшегося поселения. Если дела в форте шли неплохо, то со временем туда начинал стягиваться народ от окрестных сёл, положение которых оставляло желать лучшего. К уже существующим пристраивались новые избы. Если места не хватало, переносили стену. Форты расширялись. Разумеется, ни о каком плане и речи не шло. А здесь, за параллельно-перпендикулярными крепостными стенами, он читался явно. Вплотную к фронтальной крепостной стене располагалось большое высокое сооружение, чья крыша, будучи метра на полтора ниже бойниц, служила одновременно и помостом, с ближнего края которого выглядывала труба, сильно похожая на восьмидесятидвухмиллимитровый миномёт. Само же сооружение напоминало гараж машин эдак на пять, судя по габаритам. Прямо от ворот вглубь поселения вела широкая улица с рядами длинных изб, срубленных, казалось, по единому образцу. Параллельно ей справа тянулись ещё две линии построек, видимые Стасу в одинаково ровных просветах между домами. И все они сходились, должно быть, на некоем подобии центральной площади. Впрочем, другая площадь здесь вряд ли могла разместиться. Представляла она собой небольшое свободное пространство вокруг массивного приземистого здания в два этажа, увенчанного башенкой с зелёным жестяным куполом.
Народу на улице встречалось немного, в основном хлопочущие по хозяйству бабы да вездесущая ребятня. Ничего необычного. Но всё же что-то было не так. Стас присмотрелся к сидящим на корточках возле крыльца детям: трое мальчишек и девочка, все примерно одного возраста, лет девяти-десяти, чистые, опрятно одетые, увлечённо чертили палочками по земле, деловито обсуждая затем результат и растолковывая друг-другу собственную точку зрения. Со стороны игра выглядела забавно, будто маленькие командиры сошлись на военный совет. Но сами юные стратеги явно относились к этому занятию со всей серьёзностью. Стук копыт по жёсткой каменистой земле отвлёк их внимание, и четыре пары глаз разом сфокусировались на шествующей мимо конно-пешей процессии. Причём волочащемуся по земле трупу внимания совсем не досталось, зато вид пленника тут же подстегнул к началу ещё одного активного обсуждения. Ребятишки внимательно присматривались к разгрузке и со знанием дела комментировали практическую ценность её элементов, показывая на себе что, где и как.
Такая нешуточная осведомлённость явно не вязалась с обычными познаниями обычных детей. У Стаса и самого, конечно, в их возрасте глаза блестели при виде настоящего автомата, и крутые дядьки в камуфляже будоражили зависть: «Тоже так хочу». Но никогда при этом в голове не рождался вопрос — как сподручней выхватить нож, с плеча или с пояса. Да и мертвецы вызывали куда больше эмоций.
Память, откликнувшись на эти невесёлые рассуждения, всколыхнула и подняла из глубин фальшивомонетчика. О да. Стас его помнил. Как будто и не было тех двадцати лет, что минули с утра казни на Соборной площади Владимира. Отец тогда привёл его, восьмилетнего пацанёнка, чтобы показать, как заканчивают жизненный путь люди, возомнившие себя выше общества и посягнувшие на одну из немногих избежавших низвержения ценностей — на веру в чистоту. Чистоту золота. За такие преступления не вешали, не расстреливали и не топили, ни тогда, ни сейчас. Это всё полумеры. Они лишь устраняли человека, не устраняя проблему. А нужно было дать толпе прочувствовать, позволить ей ощутить всю чудовищность совершённого злодеяния, и главное — наказания. Нужно было заставить толпу участвовать в процессе. Ведь участие всегда продуктивнее созерцания. Для Владимира таким способом единения горожан в порыве праведного гнева стала бесхитростная и не требующая особых затрат экзекуция — забивание камнями. Осуждённого привязывали к деревянному столбу на невысоком эшафоте, перед которым стояли корзины с булыжниками. Казнь проводилась обычно в семь часов утра, так людям было удобнее выполнить гражданский долг по дороге на работу. Но и без того недостатка в желающих покарать не ощущалось. Когда Стас за руку с отцом пришёл на площадь там собралось уже более чем достаточное количество народу, так-что организаторам в срочном порядке пришлось подтаскивать дополнительные корзины. Отец подвёл его к одной, взял увесистый булыжник себе, а потом выудил ещё один, поменьше, и вложил его в ладонь сыну. Стас кожей запомнил эту холодную гладкую поверхность округлого камня со слегка выпуклыми шершавыми пятнами. Двое конвоиров выволокли на эшафот трясущегося человека в мокрых штанах. Толпа загудела. Стас, сидя у отца на плечах, видел взметающиеся к небу кулаки с зажатыми в них орудиями правосудия. Человека поставили спиной к столбу, завели руки назад, связали. Один из конвоиров снял с плеча моток верёвки и, морщась, обвязал конец вокруг столба и щиколоток приговорённого, после чего, виток за витком, обмотал всё тело, каждый раз туго затягивая, пока не добрался до шеи. Здесь он не так усердствовал, просто сделал три витка и пропустил оставшийся конец сквозь вбитое вверху столба кольцо, зафиксировав приговорённого. На эшафот поднялся обряженный в чёрную мантию представитель власти и зачитал приговор, последними словами которого были: «…И подвергнуть публичному осуждению». Именно их запечатлела детская память, отфильтровав лишнюю протокольную болтовню. Публичное осуждение — вот что страшнее расстрела с повешением вместе взятых. Фальшивомонетчик стоял перед толпой, абсолютно беззащитный, обездвиженный, смертельно бледный и трясся. Трясся так, что верёвка скрипела. А толпа уже нетерпеливо перекладывала камни из руки в руку, ощущая их приятную тяжесть, которая скоро должна обрушиться на преступника. Глашатай закончил с чтением приговора и покинул эшафот. Последнего слова фальшивомонетчику не полагалось, равно как и отпущения грехов. Впрочем, от него вряд ли можно было бы услышать что-то связное. Слезящиеся глаза метались из стороны в сторону, губы дрожали, нити слюны, будто вожжи, свисали с подбородка и падали на грудь, да и наличие кляпа во рту не предполагало исповедей. «Приговор привести в исполнение!» — вдруг прозвучало откуда-то со стороны, и из толпы в огороженный металлическим заборчиком коридор шагнули первые поборники закона. Коридор был узким и поперёк вмещал пять человек. Они вразнобой вскинули руки с камнями, и булыжники полетели в цель. Тум — тяжёлый глухой удар, словно двинули по мешку с овсом, и тупой деревянный «тук» следом — камень отскочил от тела и упал на доски эшафота. А потом ещё и ещё… Тум-тук, тум-тук… Бросившие камень отходили в сторону, и их место занимали следующие. Толпа двигалась, будто песок сквозь узкую перемычку часовой колбы, напирала сзади, просачивалась в коридор, бросала камни и распылялась. Стас вместе с отцом тоже медленно продвигался к месту свершения гражданского долга. Ему не хотелось видеть трясущегося под ударами смертника, и он всё больше глядел по сторонам, глядел на лица людей. Разные лица: грустные, тревожные, весёлые, задумчивые, разгневанные, безразличные. Но обладатель каждого из них крепко сжимал в руке камень. И вот очередь подошла. Отец со Стасом на плечах шагнул в коридор вместе с другими четырьмя. «Бросай» — сказал он и замахнулся сам. Пять монотонных «тум-тук» прозвучали уже знакомой дробью. Стас взглянул на привязанного к столбу человека и оторопел. Тот ещё не был мёртв, но уже явно находился присмерти. Голова разбита, правая щека превратилась в сплошной синяк, холщёвые рубаха и штаны расцвели алыми пятнами, кляп насквозь пропитан кровью, та, перемешанная со слюной и соплями, болтается длинными тягучими нитями, левое нижнее веко противоестественно дёргается на совершенно неподвижном лице. «Ну что же ты?» — спрашивает отец. — «Бросай». Но руку будто парализовало, она плетью висит вдоль туловища, и маленький кулачок вот-вот разожмётся. «Бросай, Стас» — повторяет отец и в родном голосе слышатся металлические нотки. — «Ты должен». Это выводит из ступора. Кулачёк плотнее обхватывает камень, поднимается, идёт по дуге и… Гладкий округлый булыжник с чуть выпуклыми шершавыми пятнами летит в цель вместе с другими. Вместе… А левое нижнее веко на застывшем лице больше не дёргается.