Нет, маленький испуганный мальчик с Соборной площади не чета здешним «ребятишкам». Эти раздумывать бы не стали. Размозжили б башку первым же камнем, быстро, точно, педантично. Для них человек — лишь трофей, дичь. А, может, и еда. О последнем думать не хотелось, но выкинуть гадкое предположение из головы было невозможно.
Компания таинственных пленителей меж тем свернула влево, не доходя до «центральной площади», и остановилась возле длинного примыкающего к стене барака, напоминающего скотный двор, с грязными узенькими оконцами под самой крышей. Здание напротив тоже не выглядело жилым. Вообще этот закуток, г-образным аппендиксом ответвляющийся с параллельной улицы производил крайне неприятное впечатление. В воздухе, хоть и не сильно, ощущался кислый запах гниения и помоев, а на изрытой копытами земле виднелись пятна подозрительно напоминающие…
— Отвяжи, — распорядился тот же голос, что беседовал с часовым у ворот.
Перед лошадью появился бородач с АЕКом. Ласково потрепал скотину по морде, и достал нож.
— Баловать не станешь? — обратился он к Стасу. — А то больно уж ты злобный.
Подобная характеристика из уст человека недавно привязывавшего труп к лошади и как ни в чём небывало тянувшего истерзанное тело по улице на глазах у детей звучала дико, даже для здешних мест. Но от дискуссии на тему злобности Стас решил воздержаться.
— Не стану, — процедил он.
— И правильно, — одобрил бородач, после чего перерезал путы на стременах и на сбруе. — Слазь.
Стас разогнулся, поморщившись от боли в затёкшей пояснице, и неловко спрыгнул, после чего смог, наконец, оглядеться.
Остальные два «отца» тоже были на месте. Один, уже знакомый, с «Абаканом», и второй — высокий худощавый мужик с густой аккуратно постриженной бородою на суровом лице и украшенным резьбой РПК-74 в руках, чей полированный приклад, должно быть, и явился причиной временной отключки, теперь напоминающей о себе жуткой головной болью. А за плечом у пулемётчика виднелся пламегаситель АК-103. Шинель и рюкзак лежали на земле рядом.
— Жилетку сыми, — кивнул на Стаса владелец пулемёта и стряхнул пыль с плаща расшитого слева, от сердца и выше, чёрными крестообразными узорами, выполняющими, видимо, роль знаков отличия. Вёл он себя по-хозяйски. Приказы раздавал привычно и уверенно.
— Забирай, — разгрузочный жилет, клацнув магазинами, упал под ноги бородачу.
Пулемётчик поднял трофей, перекинул его через плечо и кивком головы подозвал «отца» с «Абаканом».
— Проверь его.
Тот подошёл к Стасу и, тщательно пробежавшись снизу доверху, выскреб из карманов всю мелочёвку.
— Ты глянь, — протянул он пулемётчику поблёскивающие на ладони четыре золотых.
— Хм, богато снарядили.
— Вы о чём опять? — встрял в разговор Стас. — Никто меня не снаряжал. Я не шпион. Я…
— Уймись, — поднял руку пулемётчик и снова вернул её на цевьё РПК. — Кто ты, что ты — всё узнаем в свой черёд, коли воля Его на то будет. Брат Николай, — окликнул он владельца АЕКа, отвязывающего верёвку от ног трупа, — а не много ли им целиком-то? Стухнет ведь. Ты возьми на день, а остальное в ледник кинь.
Брат Николай кивнул, поднял конец уже отвязанной верёвки, затянул его вокруг правой щиколотки мертвеца, откинул полу плаща и извлёк на свет божий весьма нехилых размеров мачете. Перебросил левую ногу трупа через правую, крест-накрест, выкрутив нижнюю часть туловища на сорок пять градусов, и трижды с силой рубанул в районе тазобедренного сустава, да так точно, что бедро практически отделилось от таза. Осталось лишь разрезать лоскут кожи и штанов.
— Хватит? — поднял Николай откромсанную ногу.
— Вполне, — ответил пулемётчик.
Глава 2
— Пошёл, — ствол РПК упёрся под лопатку и направил Стаса вслед за открывшем дверь барака «братом» Николаем.
За свои двадцать восемь лет, что худо-бедно удалось продержаться среди живых, Стас понюхал разного, но такого… Едва он приблизился к дверному проёму, как в лицо шибанула волна смрада, сравнимого разве что с духом разлагающегося трупа обильно сдобренного экскрементами. Однако и это сочетание не могло в полной степени раскрыть неповторимый букет. Было в нём ещё что-то, трудно выразимое, но отчётливо воспринимаемое — болезненное и скотское.
— Двигай, — раздалось за спиной, и Стас шагнул вперёд.
Картина внутри барака соответствовала запаху — земляной пол, устланный сгнившей в зловонных лужах соломой, минимум света через грязные жёлтые стёкла крошечных оконец, и клетки вдоль стены. Клетки металлические, большие, человек на тридцать каждая, если, конечно, они предназначались для людей. И таких Стас насчитал шесть, разделённых перегородками, навроде здоровенных тюремных камер, плюс ещё одна, небольшая, в дальнем конце барака. На полу за толстыми прутьями были разложены кучки соломы, как раз где-то по двадцать пять-тридцать на камеру, стояли в дальних углах ржавые вёдра, а по центру каждых «апартаментов» располагалось большое деревянное корыто с остатками того, что здешним обитателям, видимо, предлагалось употреблять в пищу. Вот только самих постояльцев не наблюдалось. Хотя нет. Стас прошёл мимо предпоследней клетки и заметил движение на полу, но, как следует, рассмотреть не успел.
Шедший впереди Николай снял с пояса ключ и открыл дверь маленькой камеры.
— Располагайся, — пулемётчик надавил стволом посильнее и пропихнул Стаса в его новое место обиталища. Клетка закрылась, лязгнул замок, и «служители господни» с чувством выполненного долга направились к выходу.
— Эй! — крикнул Стас им вслед. — Дайте с главным поговорить! У меня дело есть к нему! Слышите?
Но никто не ответил. Свет жёлтой трапецией упал из дверного проёма на грязный пол и снова потух.
— Суки! — он пнул валяющееся рядом ведро. То раскатисто громыхнуло о прутья и, откатившись назад, уставилось на обидчика проржавевшей дырой в боку.
— Тише, — донёсся откуда-то испуганный женский голос. — Тише. Не нужно шуметь. Не нужно. А то накажут.
Стас пригляделся и рассмотрел шевелящийся во второй от него клетке бесформенный объект. Собственного цвета он не имел, а потому вначале показалось, будто в движение пришёл кусок загаженного земляного пола. Бурые, чёрные, коричневые пятна, перемежаясь, выстроились в нечто напоминающее стоящего на коленях человека.
— Шумных бьют палками, — продолжил объект. — Насмерть забить могут. Не нужно шуметь.
Стас прикрыл ладонью глаза от падающего из оконца и мешающего всматриваться в полумрак света. Очертания говорящего женским голосом объекта стали немного чётче. Теперь уже можно было различить едва поблёскивающие глаза на заросшем грязью и обрамлённом спутанными волосами лице.
— Кто ты? — задал он первый пришедший в голову вопрос.
— Маша, — ответил объект и, увеличившись в высоту, сделал несколько шагов навстречу. Подойдя к перегородке, Мария остановилась и села. — Ты откуда?
Стас хотел ответить «из-за Оки», но, подумав, решил, что не стоит откровенничать. Не известно, какие чувства питает эта Маша к заречным обитателям. Лучше будет сначала расспросить самому.
— Издалека, — выбрал он нейтральный ответ.
— Ты торговец? — продолжила Маша демонстрировать неожиданную любознательность.
— Да, торговец.
— Чем торгуешь?
«Ну какая тебе нахрен разница, чем? Свинцом!»
— Тканями.
— Тка-анями… — мечтательно повторила Маша. — Я люблю ткани. У меня раньше много платьев было. Красивых. Одно — самое красивое — голубенькое, с белыми ромашками, маленькими-маленькими. Папа мне любые ткани покупал, какие только захочу, а потом платья из них шили… — Она вдруг замолчала и всхлипнула.
— Маша, — позвал Стас, спеша отвлечь «прекрасное» и готовое разреветься создание от деструктивных мыслей, — Маша, что это за место? Где мы?
— Место? — переспросила она и шмыгнула носом. — Ну, как же? Это крепость имени Святого воина, защитника земли русской, преподобного Ильи Муромца.
— Чего?!
— Чего слышал! — произнёс совершенно неожиданно старческий мужской голос, принадлежащий непонятно кому. — Отвяжись от неё со своими расспросами.
— Кто это? — обратился Стас в темноту.
Маша вскочила и, звеня кандалами, потрусила к противоположной перегородке.
— Тихо, тихо, деда Захар, тебе много говорить нельзя, а то опять кашлем зайдёшься. На-ка, попей, — она подняла с пола миску и протянула её к куче подрагивающего тряпья.
— Кто здесь главный? Как с ним поговорить? — не унимался Стас.
Маша повернулась и взглянула с упрёком.
— Не надо деда Захара тревожить, хворает он.
— Тогда сама ответь. Ты можешь ответить?
— Э-эх-хе, — куча тряпья поднялась и прислонилась к стене.
— Что же ты? Лежи, нельзя тебе…
— Да, торговец.
— Чем торгуешь?
«Ну какая тебе нахрен разница, чем? Свинцом!»
— Тканями.
— Тка-анями… — мечтательно повторила Маша. — Я люблю ткани. У меня раньше много платьев было. Красивых. Одно — самое красивое — голубенькое, с белыми ромашками, маленькими-маленькими. Папа мне любые ткани покупал, какие только захочу, а потом платья из них шили… — Она вдруг замолчала и всхлипнула.
— Маша, — позвал Стас, спеша отвлечь «прекрасное» и готовое разреветься создание от деструктивных мыслей, — Маша, что это за место? Где мы?
— Место? — переспросила она и шмыгнула носом. — Ну, как же? Это крепость имени Святого воина, защитника земли русской, преподобного Ильи Муромца.
— Чего?!
— Чего слышал! — произнёс совершенно неожиданно старческий мужской голос, принадлежащий непонятно кому. — Отвяжись от неё со своими расспросами.
— Кто это? — обратился Стас в темноту.
Маша вскочила и, звеня кандалами, потрусила к противоположной перегородке.
— Тихо, тихо, деда Захар, тебе много говорить нельзя, а то опять кашлем зайдёшься. На-ка, попей, — она подняла с пола миску и протянула её к куче подрагивающего тряпья.
— Кто здесь главный? Как с ним поговорить? — не унимался Стас.
Маша повернулась и взглянула с упрёком.
— Не надо деда Захара тревожить, хворает он.
— Тогда сама ответь. Ты можешь ответить?
— Э-эх-хе, — куча тряпья поднялась и прислонилась к стене.
— Что же ты? Лежи, нельзя тебе…
— Цыц! — осадил Захар не в меру беспокойную сиделку. — Сам знаю, без сопливых. Он же не отстанет, так и будет гундеть. Не отстанешь?
— И не подумаю, — ответил Стас.
— Отец Фома за главного тут, к нему тебе надо, если разговор имеешь, — начал излагать Захар, но тут же умолк и затрясся в приступе сухого кашля.
— Я же говорила, что нельзя, — снова залепетала Маша. — Отец Фома, — переключилась она на Стаса, — с рабами не говорит, и с тобою не станет.
— А какой разговор-то у тебя к нему? — продолжил Захар сиплым голосом, так и не откашлявшись. — Важное что?
— Важное, — кивнул Стас. — Для меня, по крайней мере. А далеко монастырь этот от Арзамаса?
— Километров восемьдесят должно быть, — вставила Маша, пытаясь уберечь своего пациента от нового приступа, и дед Захар кивнул в знак согласия.
— Угу, а всего сто тридцать семь. Далеко я забрался, — прикинул Стас и сам не заметил, как озвучил свои расчёты.
— Так ты из Мурома, что ли, шёл? — снова подал голос Захар.
— Из… Да, из Мурома. Останавливался там по дороге, запасы пополнить.
— А сам-то родом откуда?
— Из Владимира.
— Бывал я там, — кивнул дед и снова закашлялся, чем вызвал неодобрительные Машины вздохи, — хороший был город, да зачах.
— Скажите, — вернулся к расспросам Стас, — а у монахов этих с Арзамасом отношения как?
— Отношения? Торгуют они там. Рабов да награбленное, что самим не нужно, продают, а чего не хватает — покупают. Кожи возят ещё. Вот и все отношения.
— Маша говорила, что крепость, вроде, Ильи Муромца имя носит?
— Так и есть.
— Уж не те ли это монахи, которых из Мурома выгнали?
— Они самые. Братьями да отцами себя кличут. Пришли сюда лет тридцать назад. Шестьдесят человек, или около того. Заложили посёлок, хозяйством обзавелись, храм выстроили. Маленькая община была, но сильная. Автоматы, пулемёты… — Захар глотнул из миски и прочистил горло.
— Это у них вроде культа, что ли?
— Точно. Они каждому своему стволу имя дают. Живым считают его. Письмена всякие гравировкой наносят, приклады мастерят резные. Говорят, что души их, стволов-то, со стрелком завязаны неразрывно. Что будто бы сам Господь через это дело суд справедливый творит, пули волею своею направляет. Ну и прочая херня в том же духе.
— Да, — покивал Стас, — слышал. Только вот не знал, что в навашинских землях они осели. А бригады как же? Неужели у себя под боком пригрели и не трогают?
— Бригады промеж собою уж давно не воюют, — с искреннем удивление в голосе пояснила Маша.
— Что значит «промеж собою»?
Старик с девчонкой недоумённо переглянулись.
— Так ведь, — продолжил Захар, — монахи эти, как ты их называешь, и есть бригада навашинская, одна из пяти — Святые Люди. Не слыхал?
Стас взял долгую паузу и сделал в воздухе несколько спиралевидных движений указательным пальцем.
— Та-ак… Это… Значит бывшие монахи, верой и правдой Мурому служившие, детей крестившие, теперь рабами торгуют и человечину жрут?
— Во славу Господа, — сыронизировал старик. — Раньше-то навашинские человечинкой без особых затей пробавлялись, а теперь у них под такое дело целая наука имеется, — он невесело посмеялся и снова зашёлся в приступе кашля. — Они ж, «святые» эти, как за реку перебрались, отстроились только, корни на новом месте пустили, а тут раз тебе и все тридцать три несчастья на их монашеские головы. Молитвы молитвами, а жрать-то хочется. Уж я не знаю, как там на самом деле было, но слыхал, будто держались они долго. Соседи, что в Навашино, что в деревнях поодаль, уже кушали друг-дружку вовсю, а эти постились, пока сами дохнуть не начали. Вот тогда и задумались, как быть дальше — молиться и сгинуть, или убивать и есть? Какой вариант выбрали, ты догадываешься, наверное. Ну, а раз вера, вроде как, человечину жрать не позволяет, так значит поменять её надо. Они и поменяли. И до того… — кашель снова прервал рассказ, Захар поднял миску и отхлебнул. — До того, значит, хороша новая вера вышла, что через пару-тройку лет в неё все местные обратились. А единоверцев кушать — грех. Ну и понеслась кровавая баня по окраинам веру их не принявшим. Потом, правда, со съестным положение выправилось маленько. Опять харч привычный в рацион вернулся. Сейчас они людями не часто закусывают. Да и к выбору придирчиво подходить стали. Им теперь здоровых и сильных подавай, да еще, чтоб соперником был достойным, с оружием умел обращаться, и вообще… Торгаши с фермерами их в плане еды не интересуют. А вот на тебя, — Захар сметил Стаса взглядом, — могут и соблазниться. Раз в отдельную клетку посадили, значит виды имеют.
— Нет, — подала голосок Маша, — его не станут есть, он же как раз торговец, тканями торгует. Сам говорил.
— Конечно, — усмехнулся старик, — а я Матерь Божья, только по мне не видать.
— Вас тут двое всего? — решил Стас перевести разговор в новое русло.
— С утра и до вечера двое, — ответил Захар, — а к ночи ближе остальных пригонят.
— На работах все, — подключилась Маша.
— Что за работы?
— Обычные, — вздохнула она. — Кто на фермах, кто в кожевенном. На фермах лучше. За коровами смотреть, за свиньями. Коровы хорошие. Я когда работала, даже имена им давала. Там одна рыжая была — Нюрка, умная-умная. Ей сена в кормушку подкладываешь, а она тебе руки лижет. Добрая была. Свиньи не такие. Только и жрут постоянно. Могут и человека сожрать. Помнишь, деда Захар, как Алёна Плетнёва с голодухи в обморок упала, прошлой зимою, да прям в загон, так её и съели? Потом только кости обглоданные нашли, когда помёт стали вычерпывать. Но на кожевенном ещё хуже. Там шкуры в растворе вымачивают. А раствор вонючий такой, — Маша сморщилась, всем видом демонстрируя отвращение, — хуже дерьма свиного, и едкий. У тех, кто работает там, руки язвами покрываются и чесотка по всему телу.
«Удивила, етить твою, — подумал Стас. — Да у вас тут и без растворов через неделю живьём сгниёшь».
— Хворают много, — продолжила Маша совсем упавшим голосом, — кровью кашляют. Вот и деда Захар приболел, — словно в подтверждение её слов, старик опять зашёлся надрывным кашлем. — Совсем худо ему, уже и работать не может.
— А ты почему не работаешь? Сиделкой приставили?
Кашель Захара участился и перешёл в некое подобие каркающего смеха, завершившегося смачным отхаркиванием.
— Сиделкой? — спросил он, продышавшись. — Ага. Ещё доктора из Арзамаса выпишут и цыган с медведями, чтоб скучно не было. Ты чего, сынок, лепишь? Меня подыхать оставили, а Маша… На сносях она, нельзя ей работать.
Стас присмотрелся и только сейчас разглядел под тряпками в районе Машиного живота большую округлость.
— Понятно, — заключил он после долгой молчаливой паузы. — И как же ты здесь с ребёнком?
Маша, услышав вопрос, вздрогнула и отвернулась.
— Не донимай её с этим, — попросил Захар, — без того девке не сладко.
— Ладно, не буду.
— Расскажи лучше, что там, на воле, делается. Как Муром живёт? До нас новости-то, сам понимаешь, редко доходят.
— Да нет особо новостей никаких, — пожал Стас плечами. — Муром цел, торгует, стену строит, за бандами охотится.
— Стену, говоришь? — удивился Захар. — Вторую что ли? Первую-то они уж почитай как… и не помню сколько лет назад закончили.
— Почему вторую? Первую укрепляют и надстраивают. Давно уже. А вы сами-то здесь сколько?