Марика сама не понимает, какая сила заставляет ее снять со стеллажа именно эту книгу. Казалось бы, довольно наигралась она в криптографические и криптоаналитические игры, однако нетерпеливая дрожь пробегает по ее спине, когда она открывает книгу и, почему-то воровато озираясь (ей ужасно не хочется, чтобы Бенеке застал ее на месте преступления), начинает торопливо перелистывать страницы.
У нее в руках нечто вроде энциклопедии символов, принятых с самых древнейших времен. Настоящее сокровище! Какая жалость, что у Марики не было этой книги, когда к ней попала шифрограмма Торнберга. Она сразу бы ее разгадала! Может быть, тогда все сложилось бы иначе… Нет, все сложилось бы иначе, если бы Марика вовремя усмирила свое поистине сорочье любопытство и не вынула ту бумажку из мертвой руки!
Ладно, что сделано, то сделано, и нет ничего более бессмысленного в жизни, чем снова и снова перебирать глаголы в сослагательном наклонении.
Марика не может оторваться от книги. Целая глава отведена рунам. Другая глава — цифровым шифрам. А вот и про свастику.
Так… Это слово в древние времена символизировало благоденствие. Солярный, то есть солнечный, знак, известный самым разным народов, от древних критян до индейцев племени навахо. Чаще всего символизирует солнечный путь по небесам, а концы креста — знаки ветра, дождя, огня и молнии. Свастику почитают и в Японии, и в Китае, и в Индии. В Китае она — также обозначение числа 10 000, символ бесконечности. Еще одна бесконечность! В древних скандинавских мифах свастика зовется молотом Тора. А вот то, о чем рассказывал Алекс, — саувастика, в которой концы креста повернуты против часовой стрелки: символ черной богини Кали, знак мрака, ужаса и смерти, разложения. Ну, в общем-то, Марика не узнала ничего нового, разве что об индейцах навахо и знаке бесконечности.
А, вот еще кое-что интересное. Оказывается, в Европе свастика распространилась с какого-то острова Туле. Существовал он в реальности или нет, сие до сих пор никому не ведомо, потому что описал его некий человек по имени Пифей из Массилии, имевший славу барона Мюнхгаузена античных времен. Якобы этот Пифей посетил остров Ультима Туле — «самую далекую из всех известных земель». От Оркад, Оркнейских островов, он добирался до Туле на корабле пять дней. На острове оказались плодородные земли, обитали там отнюдь не дикари… Больше ничего Пифей из Массилии об острове Туле не написал, зато в позднейшие Средние века германские оккультисты сделали вывод, будто этот остров был частью великого Арктического континента, на котором обитали светловолосые и светлоглазые люди, создавшие развитую цивилизацию. По уровню знаний и нравственности они были приближены к богам, называли себя арийцами — по имени солнечного бога Ария, которому поклонялись и знаком которого была свастика. Людям он являлся в виде орла. На острове Туле сохранялась чистота божественной арийской крови, но другие люди, рассеянные по всей земле, находились в животном состоянии. И когда в результате космической катастрофы ось земная сдвинулась, климат на планете изменился, начались мировые катастрофы и остров Туле канул в бездну океана, спасшиеся арийцы отправились на юг в поисках новых плодородных земель. Было это пятнадцать тысяч лет назад. Пройдя современные земли Скандинавии и Прибалтики, арийцы основались в той части Европы, которая ныне зовется Германией. Однако память о земле предков живет в подсознании истинных арийцев, именно поэтому они считают свастику, символ своей этнической родины — острова Туле, — символом возрождения.
В книге Марика почему-то ничего не находит про свастику, заключенную в треугольник. О, зато есть отдельная статья про треугольник! Перевернутый треугольник символизирует нисхождение эволюции, разложение, провал. Треугольник вершиной вверх — путь к Богу, символ достижения совершенства. То есть, если вспомнить свастику в треугольнике, нарисованную в шифровке Торнберга, можно истолковать как благоденствие и процветание, беспрестанно возрастающее и даже умноженное на бесконечность. А что говорил об этом знаке Торнберг? Якобы он просто нарисовал свастику и заключил ее для наглядности в треугольник. Ничего, мол, особенного его рисунок не означает, и над ним следовало бы изобразить звезду Давида с благодетельной для мира иудейского цифрой 13 … Что-то Марика в последнее время стала остерегаться слепо верить словам герра профессора. И в характеристике Хорстера он категорически ошибся! По неведению или сознательно Торнберг его оклеветал? Ответ еще предстоит узнать, хотя Марика пока слабо представляет себе как. Может быть, среди книг достопочтенного Бенеке найдется учебник «Как читать в душах человеческих»? Картинка на следующей странице Марике тоже знакома. Мальтийский крест Торнберг называл символом высоты духа и человеческого совершенства. Якобы, рисуя его, он пытался дать понять Хорстеру, что, разгадав тайну Екатерины Медичи, тот поднимется на недосягаемые высоты духа… Ну-ка, ну-ка, что бесценная энциклопедия расскажет про такой крест?
Мальтийский крест, называющийся еще восьмиконечным, с самого начала был символом ордена госпитальеров и изображался в виде белого креста на черном фоне. Четыре направления креста означают четыре основные христианские добродетели: благоразумие, справедливость, сила духа и воздержание, а восемь концов — символы тех восьми блаженств, которые были обещаны Христом всем праведникам в Нагорной проповеди. Кроме того, рыцари Мальтийского ордена разделялись на восемь языков, или наций: Прованс, Овернь, Франция, Италия, Аррагония и Каталония, с ними также Наварра, Кастилия с Португалией, Германия и Англия — правда, последняя ветвь существовала лишь до 1540 года, когда владения ордена в Англии были конфискованы Генрихом VIII, а в Пруссии образовалась своя ветвь ордена.
Знак Мальтийского креста, по мнению оккультистов, считается особенно священным, поскольку символизирует ариогерманского богочеловека — высшую форму, которой только может достичь разумная жизнь во Вселенной.
«Что еще за штука такая, ариогерманский богочеловек?! — размышляет Марика. — Он имеет какое-то отношение к выходцам с острова Туле? Подробности не объясняются, подразумевается, что всем сие и так известно. Значит, другие читатели книги — куда более образованные люди, чем я. Хм, кто бы сомневался!»
Марика быстро пролистывает книгу, отыскивая изображение и значение черно-белого квадрата. Торнберг уверял, что это весьма расхожий в семиологии намек на то, что понятия греха и добродетели на самом деле частенько подменяют собой друг друга. Ну да, именно так и вел себя Торнберг — как человек, понятие о нравственных ценностях которого размыто и расплывчато! Кстати, и фон Трот называл профессора весьма сложным человеком, в котором возвышенное и низменное смешаны самым причудливым образом. Не себя ли имел в виду Торнберг, изображая черно-белый квадрат?
— Вас заинтересовала эта книга? — раздается рядом доисторический скрежет, и Марика чуть не подпрыгивает.
— О да, — кивает она. — Скажите, а сколько она стоит?
— Пустяки, сто марок.
— Сколько?!
Ничего себе, пустяки! Да это треть того, что Марика зарабатывает за месяц, а если вычесть налоги, так и вовсе больше половины!
— Для меня очень дорого, — с сожалением говорит она и ставит книгу на место, между «Естественной историей религии» Юма и «Ауророй» Якова Бёме.
— Я понимаю, — мелко кивает своим беленьким паричком крохотный Бенеке. — Но знаете что? Если книга вас заинтересовала, вы можете приходить ко мне в любое время и читать ее. В любое время, когда захотите! А сейчас я вынужден вас огорчить, моя красавица: я не нашел записки дорогой Сильвии! Подозреваю, что ее прибрала куда-то моя кухарка. Видите ли, у меня вечно все теряется — карточки, талоны, разные важные бумаги, счета, а потому все мои документы куда-то припрятывает кухарка. Я без нее ничего не могу найти. А сегодня ее не будет, она отпросилась на два дня съездить в деревню к родственникам. Ее племянница родила ребенка, у них крестины. Как это хорошо, верно, милая барышня? Война, а тут крестины…
— Конечно, хорошо, — от всей души соглашается Марика. — Просто замечательно! Значит, мне нужно прийти через два дня?
— Да-да, — снова кивает белым паричком Бенеке. — Да-да!
Марика прощается и идет к выходу. Хозяин провожает ее до дверей, и она уже берется за ручку, когда в глубине магазина вдруг раздается телефонный звонок. Ого! Да тут, в этой лавке древностей, имеется не только генератор и огнетушитель, но и телефон!
— Прощайте, — бормочет Бенеке торопливо. — Телефон звонит, слышите? Я вас покину, уж не взыщите. Захлопните дверь, хорошо, барышня? Приходите, я жду вас через два дня!
И он со всех своих крохотных ножек бросается к телефону с той почти суеверной почтительностью, которой преисполнены к этому аппарату все очень немолодые и очень одинокие люди. И в трубку он кричит так же громко, как кричат в телефонную трубку все старики, совершенно уверенные, что иначе собеседник их не услышит:
— Прощайте, — бормочет Бенеке торопливо. — Телефон звонит, слышите? Я вас покину, уж не взыщите. Захлопните дверь, хорошо, барышня? Приходите, я жду вас через два дня!
И он со всех своих крохотных ножек бросается к телефону с той почти суеверной почтительностью, которой преисполнены к этому аппарату все очень немолодые и очень одинокие люди. И в трубку он кричит так же громко, как кричат в телефонную трубку все старики, совершенно уверенные, что иначе собеседник их не услышит:
— Да, да, Меркурий, добрый день! Жив, конечно, жив, что мне сделается? И рад сообщить, что ваш заказ выполнен! Я нашел книгу, о которой вы мечтали! Но она очень дорогая… Что? Цена не имеет значения? Сейчас приедете? Очень хорошо! Жду!
Марика опрометью выскакивает за порог и со всех ног бежит по разрушенной Зоммерштрассе.
Меркурий? Какой еще Меркурий? Уж не Торнберг ли имеется в виду?! Неужели сейчас сюда приедет Торнберг? Нет уж, этого бездушного человека ей совершенно не хочется видеть! Она боится встречи с ним: а вдруг профессор каким-то непостижимым образом догадается о том, что Бальдру известна тайна Екатерины Медичи? Нет, нет и нет, от него лучше держаться подальше!
Она так торопится, что едва не падает, споткнувшись о поваленный телеграфный столб. Упирается в него руками, чтобы не клюнуть носом, и вдруг видит, что к столбу приколочена фанерка, а на ней куском кирпича сделана отчетливая надпись: «Карл и Клара Вазер живы и переехали в Потсдам, в отель «Веселая бабушка».
— Карл у Клары украл кораллы, — разумеется, начинает немедленно бормотать Марика, — а Клара украла у Карла кларнет.
И вдруг у нее перехватывает горло. Эти Карл и Клара — их фамилия Вазер? А ведь именно своих друзей Вазеров разыскивал печальный водитель с усиками, как две капли воды похожий на актера Конрада Вейдта! Неудивительно, что он не нашел их надпись, ведь столб был повален. Если бы Марика не споткнулась, она тоже прошла бы мимо. Надо поднять столб. Вдруг этих Вазеров ищет кто-то еще? Вдруг их приятель снова придет сюда?
Разумеется, задачу Марика выбирает себе не по силам, но особенно надрываться ей не приходится. Откуда-то берутся трое мужчин, которые подхватывают столб, как перышко, и прислоняют его к стене. Теперь сообщение Карла и Клары видно со всех сторон, и если их друг вернется сюда…
А если не вернется? Если он уже потерял надежду найти их? Но, возможно, Вазеры сами навестят родимые развалины — поискать какие-нибудь вещи, повидаться с бывшими соседями, разузнать, дадут ли им новое жилье взамен разрушенного. Конечно, хорошо, если они сообщат о своей судьбе обеспокоенному другу. А если нет? Если забудут? Надо Вазерам как-то дать знать о нем.
Как? Да очень просто!
Марика подбирает обломок кирпича (этого добра кругом — поистине завались!) и пишет пониже сообщения Карла и Клары: «Вас ищет…»
Кто? Как же написать? Просто — «ваш друг»? Уточнить — «Молодой человек в «Опель-Кадете»? «Молодой человек с усиками, как у…»
Да ну, глупости все это! И Марика, сильно нажимая на кирпич, так что столб ходуном ходит, жирно, крупно пишет на фанерке: «Вас ищет Конрад Вейдт».
Вот теперь все правильно. И видно хорошо!
И она чуть ли не бегом устремляется по Зоммерштрассе к мосту. Скорей отсюда, не то, не дай Бог, столкнется с Торнбергом! Свят, свят, свят…
— Фрейлейн Марика! — окликает ее кто-то, когда она уже подходит к дому. — Погодите! Как хорошо, что я вас встретил! Вам письмо!
Почтальон Петер Шнитке спешит к Марике. Раньше он ей казался глубоким стариком, она поражалась его неутомимости, его быстрой и легкой походке, но сегодня, поглядев на букиниста Бемеке, девушка понимает, что по сравнению с ним «старик Шнитке» просто мальчишка-сорванец. А она, Марика, можно сказать, еще на белый свет не народилась.
— Уже поздно, а вы все письма разносите, Петер! — ласково улыбается она «мальчишке-сорванцу».
— Мы теперь стараемся ничего на почте не оставлять. Сразу разносим все, что приходит, — поясняет почтальон. — Сами понимаете, в какое время живем. А что, если ночью налет? Что, если отделение разбомбят и кто-то так и не получит письмо, которое он ждет, как хлеба насущного? Или, еще хуже, письмо никогда не найдет своего адресата…
Ах ты Боже мой, какой он, оказывается, сентиментальный романтик, этот Петер! Марика с удовольствием дает ему на чай, позволяет поцеловать ручку (она давно знает, что почтальон к ней неравнодушен, как, впрочем, ко всем остальным женщинам, особенно молодым и красивым) и берет конверт.
Вот это да! А письмо-то из Рима, от дядюшки Георгия…
Бывает же так: только сегодня Марика о нем думала, напоминала себе, что надо поскорее ему написать. Но ведь опять начисто забыла об этом, пока шла домой. Теперь-то уже не забудет, ответит как можно скорее.
Она поднимается в свою квартирку, похожую на два трамвайных вагончика, составленных вместе, и взрезает конверт. И сразу ее бьет по глазам… красно-белый квадрат!
«Писано в Риме, в сентябре 1942 года.
Моя дорогая Марика, добрый день! Душевно рад пообщаться с тобой хотя бы письменно, моя дорогая девочка. Давно мы не виделись, ты, конечно, стала совсем уж взрослая и красивая, думаешь о нарядах и кавалерах, забыла свои старые детские забавы. Но старики чаще думают о прошлом, чем молодые люди, делать-то нам больше нечего, вот и я часто вспоминаю, как езживал к вам в Ригу и играл со своей любимой племянницей в морской бой теми замечательными корабликами, которые так великолепно делал и раскрашивал твой отец и мой дорогой брат. Ты, помнится, была благородным противником и непременно давала шанс побежденным, выбрасывая на мачте красно-белый флажок:
Ты всегда была умницей, дорогая Марика, надеюсь, такой и осталась! Я недавно побывал в Париже, хлопотал о пропуске в рейх, хотел навестить моего сына, который, как тебе известно, недавно переехал в окрестности Дрездена, однако усилия мои успехом не увенчались. Во всяком случае, пока. Помочь мне прибыл старинный мой друг, мы с ним когда-то вместе учились, я ему очень многим обязан, даже самой жизнью, и почитал его за просветленный ум, видя в нем истинного любимца богов. Он теперь человек очень могущественный, хотя остался чрезвычайно скромным, чинами своими и званиями нисколько не кичится и даже скрывает их по какой-то странной скромности, выставляя себя незначительным консультантом. Такая скромность — редкостная добродетель в наше время, когда всяк норовит прихвастнуть и навесить на себя те награды, которыми и не обладает; тем более она ценится людьми понимающими. Например, мы были в Париже в Национальной библиотеке на рю Ришелье, директором которой сейчас назначен наш старинный знакомый Бернар Фэй. Насколько мне известно, за свою деятельность, разоблачающую жидомасонов во Франции, он удостоен очень высокого воинского звания, но и он обращался с моим другом как со старшим по званию!
Виделся я также с твоим младшим братом. С горестью сознаюсь, он показался мне сильно поглупевшим. Тебе, наверное, обидно это слышать о твоем любимчике, но что поделаешь, если учиться он не учится, заниматься не занимается, проводит время с какими-то веселыми девицами, пусть и хорошего происхождения, но не имеющими представления о том, как нужно вести себя в таком жестоком мире, в каком мы живем. Впрочем, Бог с ними, с девицами, они хотя бы чисты сердцем, и если предаются своим заблуждениям, то не грешат против Божьих заповедей и никому не причиняют зла, кроме самих себя, храни их Господь и сбереги! А вот новые друзья твоего любимого брата показались мне не вполне хороши и даже очень дурны, особенно один из них. Он, правда, не парижанин, приехал туда на время. Я сначала решил, что он прибыл из Италии, так же как и я, однако оказалось, что я ошибся. На редкость неприятный молодой человек, хотя вполне заслуживает названия красавчика! Однако мне он показался очень похожим на пуделя, который у тебя был в Риге. Да и вообще, во мне с юных лет коренится отвращение к кинозвездам мужского пола. Боюсь, в нем гнездится порок. Сначала мне показалось, что я отношусь к нему с каким-то старческим предубеждением, однако потом я вспомнил, что знал его несколько лет назад, и он был глубоко порочен уже тогда.
В ту пору с ним водился именно тот мой друг, о котором я упоминал выше. Узнав об этом, я был просто потрясен и отстранился от него. Ему жаль было терять нашу дружбу, но и с тем юношей он не мог порвать. Молодой человек попал в 1935 году (в то время ему едва исполнилось 16!) в одну очень неприятную историю, которая могла окончиться для него трагически. Друзья, которые вместе с ним оказались замешаны в скандал, на своей шкуре испытали, что значит играть в опасные игры. А он был избавлен от наказания (повторяю, очень сурового, мало напоминающего школьную порку!) с помощью огромной денежной компенсации, которую заплатил мой высокоученый друг. Однако друзья его и по сей день пребывают в убеждении, что он пострадал вместе с ними. А у него хватает бесстыдства выставлять себя мучеником и чуть ли не святым человеком.