Выдохнувшись, он отпустил Войтылу. Тот попятился, но не упал, поддерживаемый молчаливым Пшемишеком.
— Пан не понял меня, — колдун заговорил дрожащим голосом, — мне ничего не нужно, только когда сам что узнаешь о Верте, то и мне весточку отправляй. Вон, Пшемишеку разреши в Старице бывать, да больше мне ничего и не нужно!
— Ох, что-то ты темнишь, Войтыла, — покачал головой Сартский, — ох, темнишь! Говори как на духу, что задумал?
Войтыла помялся, помолчал и тихо заговорил:
— Пан Конрад, с голоду помру скоро! Смерды раньше по панской милости хоть хлебца да маслица приносили в благодарность за травы да настои, а сейчас…
Сартский усмехнулся:
— Если только так… А чего ты хотел? Волки в лесу хозяйничают! Почто не спрашиваешь, почему я, как смерд лядащий, неконный к тебе пожаловал? Кобылу мою волки, поди уж, доедают, а сам я еле ушел от них! — Он хотел потереть ушибленное плечо да не стал, не гоже господину перед рабом унижаться. — Погоди… Или это тоже твоих рук дело? Чего твой холоп так зыркает? Не нравится он мне, Войтыла! Пшел вон!
— Что ты, что ты! — Войтыла замахал здоровой рукой. — Иди, Пшемишек, иди! Волки, они твари неразумные, что с них взять! — Он просительно протянул: — Пан Конрад, облагодетельствуйте…
Сартский отстегнул кошель с пояса и кинул Войтыле под ноги:
— Вот! Хватит?
Колдун подобрал и спрятал за пазуху расшитый кожаный мешочек.
— Благодарствую, пан Конрад! — Он торопливо поклонился. — А командора, пан, сейчас лучше не трогать! Подождать, может, он и сам как на тонком льду или зыбуне плывучем себя и утопит! Все равно ему не удастся провести старого рыцаря, что отшельником живет, пан его знает, а глядишь, его орденцы и сами прикончат, как самозванца…
— Ты прав, — Сартский на мгновение задумался, словно что-то просчитывая, — про старика, что занозой все эти годы сидит, я и забыл! Тот-то его сразу раскусит, он ведь настоящего Верта почти с отрочества знал, и этому его обмануть не удастся… А если старик его примет? Ведь Верт, неважно — настоящий или самозванец, — сейчас для ордена единственная надежда?
— Так и я о том говорю! — Войтыла развел руками. — Не трогайте его сейчас! Нужно, наоборот, с ним помириться, признать прежние земли за орденом…
— Нет! — Сартский яростно топнул ногой. — Не бывать этому! Я никогда не отдам Ордену земли! Они мои!
— Пан разве ни разу зверя не приваживал? Пусть командор думает, что пан не хочет вражды с ним, и успокоится! — Войтыла потер руки. — Отдаритесь дорогим подарком… Цепь магистерская, что пан хранит у себя, — самый лучший дар! А я, — он захромал к землянке, — помогу пану…
Порылся в углу, раскидывая тряпье, спустя пару минут вернулся, держа в руке небольшой сверток.
— Вот! — Он протянул его Сартскому. — Это звездная руда! Пусть кузнец пана заклепает маленький кусочек в одно из звеньев цепи, а остаток верните мне — я буду тогда всегда знать, где Верт! Он же цепь будет постоянно носить? Так? И пан, закинув такую приманку, будет, словно в засаде, ждать подходящего момента!
Сартский опасливо взял маленький сверток, покрутил его в ладонях, словно примеряясь:
— А если не будет носить? Или старик-рыцарь заберет? Нет, колдун, ты мне еще и яд добрый дай! Но такой, чтобы наверняка… Я уж найду того, кто сможет подсыпать! — Он решительно рубанул ладонью. — А еще лучше — кинжал или болт арбалетный в спину… Уже не умерший, говоришь? — Он ощерился. — Будет умерший!
— Как пану угодно! — Войтыла поклонился, на этот раз не так низко. — Будет пану яд! Только я приготовлю его как раз к сроку, как пан привезет мне назад камень небесный!
Словно дожидаясь конца разговора, из леса раздалось конское ржание.
— А, — колдун оживился, — зря пан ругал Пшемишека! Он кобылку панскую нашел! Не тронули ее волки!
Сартский несказанно обрадовался этому: возвращаться одному в сумерках ему очень не хотелось.
— Приблизься, холоп! — Он кивнул Пшемишеку, и тот подошел. — Вот! — Он похлопал по поясу, но кошель уже был отдан Войтыле, а второго кошеля у него с собой не было. С раздражением взглянув на ожидающего парня, Сартский был вынужден снять с мизинца самый маленький серебряный перстень с аметистом. — Возьми за работу!
Пшемишек отвел глаза в сторону и чуть склонился в поклоне.
— Ну же! На! — Сартский протянул руку с перстнем для поцелуя.
Парень словно окаменел. Кряхтя и охая, Войтыла поспешил к Сартскому, грубо оттолкнул в сторону Пшемишека, выхватил перстень и облобызал руку:
— Деревенщина, пан Конрад! Не гневайтесь! Деревенщина!
Он, проявляя для своих ран и страданий удивительную резвость, доковылял до лошади и подвел ее к Сартскому:
— Вот, пан! Я подержу стремя!
Лошадь, увидев Пшемишека, взвилась на дыбы, опрокинув несчастного Войтылу. Парень поспешно скрылся за землянкой.
— Тише! Тише! — Сартский едва успел поймать за повод гнедую. — Чего ты испугалась, глупая? — Ноздри лошади трепетали, словно почуяли дикого зверя. — Войтыла! — Конрад взлетел в седло, с трудом удерживая поводьями разгоряченную кобылу. — Я и так узнаю, где Верт! — Он швырнул на землю под ноги старику завернутую в тряпицу руду. — Твоя ворожба годна только коров хворых лечить да девок присушивать! Сделай мне яд, и чтоб наверняка! Сроку тебе — седмица! Пусть твой холоп будет в Старице вовремя! — Он уже выкрикнул на скаку: — Иначе поплатишься…
— Хозяин, — глядя вслед уехавшему Сартскому, Пшемишек заговорил медленно, словно боясь, что его одернут, — твои замыслы мне не ведомы… Но этот смертный… Как он смеет с тобой так говорить? Он такой… Почему ты не позволил перервать ему глотку, когда я встретил его по дороге сюда? Зачем ты позволяешь вытирать о себя ноги?
— Какой? Он господин и большой магнат, все земли вокруг — его! Он глуп и тщеславен, думает, что я его боюсь! Я бы мог извести его, наслать хворь или порчу, чтобы он сам ко мне приполз… Но зачем? Пшемишек, он пока мои руки! — Войтыла не столько улыбнулся, сколько оскалился. — Если мне удастся заполучить власть над командором, то Конрад Сартский мне уже не понадобится! Верт, вернее тот, кто сейчас носит его имя, нужен мне. Необходимо добраться до него любыми способами: только он может быть одновременно в двух мирах…
— Так и мы можем уходить туда! — Пшемишек нахмурился. — Хозяин, он что, тоже оборотник?
— Он не оборотник, он перехудник… — Войтыла устало сел на большой валун около землянки, Пшемишек встал на одно колено перед ним. — Мы можем только оборотиться в кого-то, чтобы попасть в Иной мир, а он… В своем мире он умер, только так смог попасть сюда… Та, прежняя, жизнь еще пока сильно держит его, поэтому, сам того не ведая, может окунаться в тот мир. Этот человек предназначен для исполнения Пророчества. Но нужно торопиться, нить, что связывает его с Далью, ослабевает, скоро он, если захочет, навсегда останется здесь и не сможет попасть туда, откуда пришел!
— А что это за Пророчество?
— Сам текст утерян… Есть только обрывки… — Войтыла невидящим взором смотрел поверх головы Пшемишека. — Когда свет войдет в дом… Явится уже не умерший, но еще не рожденный… Две ладони развеют тьму… И придет Меч Божий… Никто не знает, что это означает!
— Так, а что он должен исполнить? — Пшемишек недоуменно пожал плечами. — Зачем ему тот, другой, мир?
— А этого, волчонок, — Войтыла потрепал его по голове, — я сам еще пока не знаю…
ГЛАВА 11
— Ты с ума сошел, брат-командор! На хрена нам этот тис! — Священник еле сдерживал раздражение, Андрей же удивленно выгнул брови — и здесь, оказывается, выражения и поговорки про этот горький овощ в ходу!
— Мы и сотню этих тисовых палок белогорцам не продадим, а ты еще больше заказал? К тому же непонятно — что ты из них собрался городить? А эти шесть тысяч стрел?! Да здесь и двух десятков боевых луков не собрать, и у нас, и у селян! К чему эти траты?!
— Вот и хорошо, — радостно осклабился Андрей. — Раз ты вопросом задался, значит, и другие задумаются. Да тот же пан Сартский. К чему это орденцам столько стрел на сотню лучников? Как раз по три десятка стрел на тул и выходит. Ведь так?
— Так-то оно, может, так, — пробурчал в ответ старый рыцарь, — вот только ни стрелков, ни мощных луков у нас нет, и взять их негде…
— Вот здесь ты заблуждаешься — у нас есть и луки, и две сотни умелых воинов, что из них рыцарскую конницу распотрошат.
Широко открытые глаза отца Павла возопили немым вопросом, но глас старик не подавал, пребывая в некотором шоке от услышанного. И Андрей тут же зачастил словами, дабы священник не заподозрил его в умопомешательстве. А то такой вариант был еще как возможен!
— Смотри, брат, какой интересный расклад выходит. Белогорцы уже несколько лет не платят нам орденской десятины и, судя по всему, платить ее не собираются. А у нас нет ни сил, ни возможностей заставить их это делать. А мужики еще те — нам не платят, но и церкви также ничего от них не перепадает. На часовенку лишь сподобились, ухари…
— Смотри, брат, какой интересный расклад выходит. Белогорцы уже несколько лет не платят нам орденской десятины и, судя по всему, платить ее не собираются. А у нас нет ни сил, ни возможностей заставить их это делать. А мужики еще те — нам не платят, но и церкви также ничего от них не перепадает. На часовенку лишь сподобились, ухари…
— В игрищах языческих души свои губят, — глухо отозвался священник.
— Вот-вот, страх забыли. Пора им и напомнить!
— Брат-командор, их много, а нас мало…
— Тю на тебя. Мы должны остаться в белом, пушистые все из себя. А вот пана Сартского они до дрожи боятся. На этом и надо сыграть. Как ты думаешь — сей магнат оставит свои планы на Бялу Гуру али нет?
— Ни в коем случае! Особенно теперь, когда ты его воинов перестрелял и в Притуле побил людей Завойского!
— Вот и чудненько! А чтоб белогорцев до самого копчика пробрало, сегодня же слух там пустим, что мы немедленно уходим в Словакию. Все идем и наш замок очищаем…
— Я остаюсь! — глухо отозвался старик. — Я слово дал!
— Да тю на тебя еще раз. Мы слух пускаем и суету устраиваем, но уходить-то не будем, не дурень же я совсем. Зато белогорцы враз засуетятся, ибо привыкли за нашей широкой спиной в покое жить. Напугаются они жутко, я так думаю, и с утречка к нам в гости припожалуют челом бить.
— И что?
— А ничего! Людям всегда надо давать выбор! Один вариант должен быть неприемлем для них категорически. Это уход орденцев и оставление их на растерзание разъяренных панов. Ведь так?
— Хм, похоже, — отозвался старый рыцарь, задумчиво почесывая узловатым пальцем кончик носа. — А второй вариант?
— Он должен быть выгоден нам, и только нам. Но и им, конечно, но в меньшей мере.
— И какой же он?
— Простой, как три копейки, то есть мелких медных монетки. Не хотят нам платить деньгами, ибо люди скупы, то пусть платят натурой. Четыре недели службы под знаменами нашего ордена в течение 12 лет местных селян устроят?! Вместо десятины? И потом, после службы, платить ее также не будут. И как тебе такое предложение?
— Многие согласятся, — после долгого раздумья согласился отец Павел и с интересом посмотрел на Андрея. — Особенно сейчас, если выбор идет только в сторону Сартского. Да… Согласятся. Не все, конечно, но сотни полторы народа будет, а то и вдвое больше, тех, кто побоевитей и позадорней.
— Вот видишь…
— А прок-то от таких воинов какой? Оружия у них хорошего днем с огнем не сыщешь. Луки короткие, охотничьи — хороших боевых, клееных, десятка два на все села, уж больно дорогие они. Редко кто их может здесь прикупить, да и зачем такие мощные на охоте в густом лесу, когда самым простым обойтись можно, за пару грошей купив. Кожаные доспехи не у всех, хорошо, если на половину народа наберется. Топоры и рогатины, щитов и тех мало, да и худо сделаны.
— Прок, говоришь?! — Андрей усмехнулся и показал пальцем на тисовые бруски, что вытянулись небольшой горкой: — Вот он, прок тот самый, лежит перед самыми глазами. С таким длинным луком в лесу не поохотишься, но ведь кроме пернатой и четвероногой дичи есть еще и та, что о двух ногах. Вот с таких луков в моей истории английские лучники в Столетнюю войну французских рыцарей истребляли, причем в самом буквальном смысле.
— Ах, вот что ты задумал?! — Глаза старика сверкнули, и он впился пронзительным взглядом в заготовки для луков, словно впервые увидел их в жизни. — Никогда бы и не подумал!
— Это от практичности нашего мышления. Но не все, что годится для охоты, пригодно для войны, так и наоборот. Обычным селянам это без надобности…
— А кому надобно? Кто позволит крестьянам специально вооружаться?
— У нас были такие — казаки назывались, — они и земледельцы и воины. Выходили на службу с собственным оружием, когда начиналась война, а после нее возвращались к мирным занятиям. А потому не платили налогов — он у них был один, и брали его кровью. И воевали на совесть, ничем не хуже профессиональных воинов, ибо в домашней жизни тренировались воинскому делу на совесть, от этого же жизнь зависит.
— И ты хочешь? — Старик задохнулся от догадки, его глаза блестели такой радостью, что Андрей непроизвольно усмехнулся.
— Я хочу сделать так же! Создать такую прослойку из самых боевитых. Всех не удастся, да и трусоватые и неумехи нам не нужны — зазря погибнут в первом же бою. А оно нам надо? А потому они будут платить десятину. Будут, уже не отвертятся, как сейчас — их же односельчане и заставят. И проследят, чтоб ничего не утаили. И сговора между селянами больше не будет, и две сотни воинов под рукой у ордена, и землепашцы с торговцами послушные. Разделяй и властвуй, так еще древние римляне говорили!
— Не ошибся я в тебе, — в голосе священника прорвалась гордость, — благо великое принесешь ордену…
— Дифирамбы мне не пой, я в них совершенно не нуждаюсь. Да и дело еще не то чтобы закончено, оно еще и не начато. Нужно взять крестьян в оборот — это раз. Пусть напугаются от известия, и тогда сюда придут старейшины для переговоров.
— Сделаем сегодня же!
— Я их буду гнать к такой-то матери со всеми просьбами. Ибо злой я до ужаса, сатрап персидский! А ты добрый! К тебе с уговорами приставать будут, а ты меня «просить» станешь.
— Так будет лучше, — священник лукаво ухмыльнулся в бороду. — А потому, думаю, уже сегодня сговоримся.
— Надо сладить. Условия такие — пусть выставляют два десятка «синих» на прежних условиях…
— Они один только десяток раньше выставляли, — попытался внести поправку старый рыцарь, но Андрей его перебил:
— Населения вдвое больше стало, если не втрое, так что пусть выставляют. И нам слабину показывать нельзя! И пеших лучников в воинской оснастке две сотни. С остальных орденская десятина, как и прежде. И только с них взыскать задолженность по прежним годам.
— От охотников в стрелки записаться отбоя не будет, — засмеялся старик — морщины на лице разгладились. — Это ты хорошо придумал! Один вариант не нужен им, а другой… ха-ха… выгоден нам.
— А мы будем выбирать лучших из них и четыре недели испытательного срока установим. Пусть из луков по мишеням садят да воинскую сноровку приобретают. И все двенадцать лет не только хозяйством заниматься будут, но и себя в тонусе держать да для тренировки стрелять почаще. Вот так-то! А нам работать нужно.
— Что делать в первую очередь будем? — судя по голосу старика, Андрей почувствовал, что его командование в будущем будет приниматься отцом Павлом без возражений.
— И в первую! И во вторую, и в третью. Сколько лучных мастеров в Бялу Гуре имеется?
— Двое, довольно умело простые луки мастерят. И еще один старик так себе, делает плохенькие — глазами и руками ослаб.
— Пусть дальше и делает — конкурентов у него не будет. Тем двум весь тис отдать — луки должны быть в сажень, толщина в середине, у основания, в семь санти… вот так короче, — Андрей как можно шире раздвинул указательный и средний пальцы, показывая требуемое расстояние. — Стрелы длинные, больше шага. До середины лука. Тулы нужны, по две на лучника, это шестьдесят стрел боезапаса. И главное — и луки, и стрелы должны быть одинаковые. Абсолютно! Такой лук в умелых руках — страшное оружие, стрелы пускает на четыреста шагов и больше. С сотни шагов любой рыцарский доспех продырявит насквозь. Боевому луку уступает, конечно, но ненамного. А скорострельность всяко лучше, чем у арбалета. Тис самый лучший материал для изготовления — ясень и вяз ему уступают. У нас, я имел в виду свой прошлый мир, англичане даже специальную пошлину ввели для испанских виноторговцев — те должны были прилагать к каждому бочонку вина две тисовые заготовки для лука. Вот так-то!
Андрей высыпал всю информацию, что знал об английских луках, и почувствовал себя пустым кувшином. А главное, чего он не знал, — это как такой брусок в лук превращать, сам бы он не смог. Но на то есть умельцы и деньги, которых благодаря трактирщику было не так уж и мало. Но тут он вспомнил о главном и распорядился веским голосом:
— И основное — луки и стрелы должны быть одинаковые. Абсолютно! Унификация облегчит и изготовление оружия, и подготовку стрелков. В единообразии великая сила заключена. Так что направь гонца в Белогорье немедленно, и пусть лучные мастера работают только на нас. И никаких других заказов больше не берут! Заплатить им довольно, но не шикуя…
— Щедрость пока не уместна, если я правильно понял твое последнее слово, брат-командор!
— Совершенно верно! Тисовый лук хороший мастер за день делает. Но этого мало. За этот месяц они полсотни луков должны сделать — пусть сообща работают — так отсебятины не будет и руку набьют. А если плохо набьют, то мы им в морду! И подмастерьев себе побольше набирают — через месяц полторы сотни заготовок будет, их нужно сделать быстро. И стрелы делают елико возможно больше.