— Сейчас увидите. Подождите минутку, я позвоню.
Снял трубку, набрал номер. Сказал:
— Андрей Викторович, Лотарев у меня. Да, предупредил. Хорошо. — Положил трубку. — Прошу, Сергей Леонидович. Это рядом.
Мы прошли к кабинету Рахманова. У двери стоял милиционер, посторонившийся при нашем появлении. Саенко постучал. Приоткрыв дверь, кивнул:
— Проходите, Сергей Леонидович. Без меня.
В кабинете сидели Сашка и Рахманов. Сашка кивнул, по привычке склонив голову набок. Рахманов сказал, глядя на меня:
— Вы знакомы с этим человеком?
Глупый вопрос, подумал я. Рахманов отлично знает: мы с Сашкой знакомы. Но, поскольку вопрос был задан, я ответил:
— Знаком.
— Давно вы с ним знакомы?
— Давно. С детства.
— Пожалуйста, назовите его фамилию, имя, отчество.
— Чирков Александр Александрович.
— Какие у вас отношения?
— Очень хорошие. Мы друзья.
— Пожалуйста, садитесь. — Рахманов подождал, пока я сяду. Посмотрел на Сашку: — А вы знаете этого человека?
— Знаю, — сказал Сашка.
— Давно вы его знаете?
— Так же, как и он меня. С детства.
— Назовите его фамилию, имя, отчество.
— Лотарев Сергей Леонидович.
— Какие у вас отношения?
— Ну... — Сашка помолчал. — Скажем так: считались друзьями. Вообще же отношения нормальные.
«Ничего себе, — подумал я. — «Считались друзьями...» Что с ним?»
Рахманов сказал:
— Сергей Леонидович, попрошу ответить на несколько вопросов. Возможно, на некоторые из них вы уже отвечали. Скажите, с восьмого по двенадцатое июля, когда вы ездили на Сенеж на этюды, где вы ночевали?
Я покосился на Сашку. Смотрит в окно. Непонятный вопрос: где я ночевал? Но ведь я сказал Рахманову: в те дни я ночевал у Сашки на даче. То же самое сказал своему следователю Сашка. Как мы и договорились. Ладно, скажу то же, что говорил раньше.
— В те дни я ночевал на даче. У Чиркова.
— А на чем вы уехали в Москву двенадцатого июля?
— На чем? Я же сказал, на машине Чиркова.
Сашка повернулся:
— Андрей Викторович, я беру свои показания назад. Относительно моей дачи. И возвращения Лотарева в Москву.
Рахманов внимательно посмотрел на Сашку. Хмыкнул:
— Берете назад?
— Да. В те дни Лотарев действительно ночевал у меня на даче, как он говорит. В Москву я тоже его отвез на своей машине. Все так. Только разрешите задать Лотареву один вопрос.
Некоторое время оба, Сашка и Рахманов, неотрывно смотрели друг на друга. Наконец Рахманов вздохнул:
— Хорошо. Задавайте.
Сашка взглянул на меня в упор. Усмехнулся:
— Серега, зачем ты им сказал про мастерскую Глинского?
Вопрос мне не понравился. Впрочем, мне не понравилось и то, как он был задан. Помедлив, я сказал:
— Ты что, сбрендил? Я никому не говорил про нее.
Сашка изучающе смотрел на меня. Прищурился:
— Никому?
— Никому. Вообще что за дела? Можешь объяснить?
Сашка все еще разглядывал меня. Процедил:
— Д-да... Пожалуй, ты действительно никому про нее не говорил. Ладно. В таком случае прости.
— Может, все же объяснишь, в чем дело?
Сашка скривился:
— Серега, видишь ли, всего не объяснишь.
— Все, — сказал Рахманов. — Очная ставка закончена.
— Запомни только одно... — Сашка помедлил. — Тебе, лично тебе, при любом повороте плохо бы не было. Учти это... особенно потом, когда они тебе все объяснят. Сами. В любом случае тебе не было бы плохо. Понимаешь?
— Чирков! — строго сказал Рахманов. — Вы просили один вопрос. Все. Очная ставка закончена.
— Простите, Андрей Викторович. Молчу.
Рахманов дал мне протокол:
— Подпишите. — Подождал, пока Сашка поставит подпись. — Лотарев, теперь вы.
Я подписал. Рахманов нажал кнопку. В дверь заглянул милиционер. Рахманов кивнул:
— Уведите.
Сашка встал, скользнул по мне взглядом и вышел. После того, как дверь закрылась, я спросил:
— Что, Чирков арестован?
— Пока задержан. Но сегодня я вынесу постановление о его аресте.
Рахманов сделал вид, что поправляет лист бумаги. Поднял голову:
— Видите ли, Сергей Леонидович, Чирков здесь сказал, что мы вам все объясним. Действительно, я хочу вам кое-что объяснить.
Честно говоря, я ничего не понимал. Странным было все: от очной ставки до вопросов, где я ночевал и на чем уехал, но самым странным и непонятным был Сашкин вопрос о мастерской Глинского. Рахманов продолжал:
— Тем более сказать вам это — мой долг. Это нужно для вашей же пользы. — Помолчал. — Вы до сих пор опасаетесь, что на вас нападет Вадим Павлович?
Я посмотрел на Рахманова.
— Ну, да. Думаю, вы не хуже моего знаете, что это за человек.
— Действительно, мы это знаем. Но вы можете не опасаться. Вадим Павлович мертв. Причем уже давно. По нашим подсчетам, его убили утром восьмого июля.
То, что сказал Рахманов, было абсолютной бессмыслицей. Вадима Павловича, приходившего ко мне домой, я видел совсем недавно.
Рахманов тронул очки.
— И знаете, кто его убил?
— Н-нет. Не знаю. Кто?
— Ваш друг. Александр Чирков.
Я смотрел на Рахманова, пытаясь осмыслить то, что он сказал. Сашка убил Вадима Павловича! Восьмого июля! Да нет, чушь! Ведь я отчетливо помню: восьмого июля утром Сашка приехал ко мне, чтобы вместе позавтракать.
— Андрей Викторович, это невозможно. Восьмого июля я провел с Чирковым весь день. Он утром заехал за мной. Мы позавтракали в ресторане «Якорь». Потом вернулись ко мне. Попросили одного человека перегнать мою машину. Я вам уже это рассказывал, так ведь? Ну и потом вместе с Аленой и Жанной, то есть Медновой и ее приятельницей, поехали в «Совинцентр», где пробыли до ночи.
— Понятно. — Рахманов помолчал. — Скажите: восьмого июля, утром, перед тем как к вам заехать, Чирков вам звонил?
— Звонил. Он меня разбудил этим звонком.
— Не помните, откуда звонил? Из Москвы? Или из пригорода?
Я посидел, стараясь вспомнить: что это был за звонок. Действительно, Сашка звонил откуда-то издалека. Его голос был еле слышен. Правда, тогда я не придал этому значения.
— Ну, может, он в самом деле звонил из пригорода.
— Из Солнечногорска. В тот день, рано, когда только начало светать, Чирков встретился с Вадимом Павловичем на озере. Убил его. Скрыл следы преступления. Другими словами, закопал труп. Ну и позвонил вам. Во сколько примерно он вам позвонил?
— Примерно в одиннадцать.
— Все правильно. Чиркову нужно было управиться с этой «работой». Чтобы потом заняться вами. Вплотную. Думаю, сейчас вы уже понимаете, зачем были нужны Чиркову?
— Зачем? Наверное, чтобы подвезти Юру и Женю?
— Не только. Чирков предполагал: подвозя Юру и Женю, вы можете совершить какую-то оплошность. И тем самым «засветиться». Эту оплошность вы совершили, случайно выбросив старую контрамарку. Здесь, по замыслу Чиркова, он снова должен был прибегнуть к вашей помощи. Как бы это вам объяснить... Вы должны были помочь Чиркову убедить нас: Вадим Павлович жив. Но для того чтобы нас в этом убедить, вы должны были бояться.
— Но тогда кто ко мне приходил несколько дней назад?
— Человек, которого нанял Чирков.
Я сидел, бессмысленно разглядывая стену. Если все это правда, получается, Сашка меня предал. Предал самым подлым образом.
— По-вашему, Чирков меня использовал? Как последнего идиота?
— Ну, я бы не назвал вас идиотом. Будь я на вашем месте, я бы тоже чувствовал себя не в своей тарелке.
Посидев немного, я понял: во мне закипает ярость. Ведь я ничего не подозревал. Я верил каждому Сашкиному слову. Он же, ломая комедию, нагнал на меня страху. Заставлял бояться какого-то Вадима Павловича. Каких-то мифических шестерок. Ведь все эти дни я боялся не только за себя, но и за Алену. Представляю, что она подумает, когда все узнает. Ведь я пугался каждого шороха. «В любом случае тебе не было бы плохо». Теперь я понимаю, что значили эти слова. Мне не было бы плохо. Да мне сейчас плохо, так плохо, как никогда не было. Черт с ним, с Сашкиным замыслом, с тысячей Сашкиных замыслов, главное — он меня предал.
— Выходит, Юра и Женя — люди Чиркова?
— Нет. Чиркова Юра и Женя даже не знают. Просто Чирков убил Вадима Павловича перед самой операцией. И, таким образом, все получил сам.
— А Вера Новлянская? Она с ними как-то связана?
— Приблизительно так же, как и вы. С Новлянской Чирков был в довольно тесных отношениях. Ну и использовал ее былые связи, которые помогли ему организовать сбыт.
— Значит, Вера не знала об угоне трейлера?
— Не знала.
Я молчал, пытаясь осмыслить все до конца. Не так это было просто. Ведь для этого я должен был вернуться на несколько месяцев назад. И заново проанализировать каждый день. Рахманов вздохнул:
— Ладно, Сергей Леонидович. Идите. Признаться, у меня еще много дел.
— Идти куда? — спросил я. — Вы меня отпускаете?
— Конечно. Почему я должен вас задерживать?
— Но я ведь в какой-то мере соучастник Чиркова?
Рахманов посмотрел в окно:
— Номинально, конечно, вы в чем-то помогли Чиркову. Но вообще-то вы жертва. Жертва мошенничества. Так сказать, пострадавший. Идите. Внизу вас пропустят, я предупредил. Желаю к нам больше не попадать. Всего доброго.
— Всего доброго. — Я подошел к двери, сказал, взявшись за ручку: — А почему вы спрашивали меня, где я ночевал на Сенеже? И на чем оттуда уехал?
— Из-за Чиркова. Точнее, из-за его показаний.
— Он показал по-другому?
— Да, чтобы вынудить меня назначить очную ставку.
— Очную ставку? Но зачем она была ему нужна?
— Думаю, Чиркову было важно вас увидеть.
— Увидеть? Зачем?
Рахманов побарабанил пальцами по столу.
— Наверное, Чирков хотел вас проверить и понять, не предали ли вы его. Вы ведь уговаривались не сообщать об этой мастерской? Мастерской Глинского?
— Уговаривались. Но ведь все остальное мы рассказали?
— Рассказали. Ну а почему же вы решили не говорить о мастерской Глинского?
— Да просто, чтобы не втягивать в эту историю моего друга Володю Глинского. Он здесь вообще сбоку припека. Дал нам ключи от мастерской. Зачем же ему подкладывать такую свинью?
— Все правильно. Вспомните, кто первый подал эту идею? Не сообщать о мастерской Глинского? Вы? Или Чирков?
— Чирков. Но это не имеет значения. Такую идею вполне мог подать и я.
— Понятно. — Рахманов кивнул. — Всего доброго, Сергей Леонидович.
Посмотрев вслед вышедшему Лотареву, Рахманов подумал: что же было для него самым трудным в расследовании? Как ни странно, больше всего он мучился сомнениями: кто же на самом деле разговаривал с Люкой. Лишь совсем недавно Рахманов понял, до чего же все просто. Конечно же, с Люкой разговаривал реальный Крыж — Шеленков, которого Чирков подбил съездить в Сухуми. Все же дела с Азизовым вел сам Чирков, профессионально преобразивший свою внешность. О том, что Чирков делал все это, загримировавшись под Крыжа, настоящий Крыж, естественно, не знал.
Очень важно было понять, кем был для Крыжа Чирков. Можно предположить: из всех людей, с которыми он был связан, Крыж больше всего доверял именно Чиркову, давшему ему, по существу, новую внешность. Именно этим обстоятельством Чирков и должен был воспользоваться.
И, наконец, история с этюдником, раздражающе подействовавшим на собаку. Верный Дик, конечно же, лаял не на этюдник, а на багажник «девятки» Чиркова, из которого тот не успел убрать одежду Крыжа. Ее, отправляясь в Сухуми, Чирков для верности надел перед встречей с Азизовым.
Это предположение объясняло поведение собаки. Но и заставляло задуматься. Чирков мог убить Крыжа только выстрелом с близкого расстояния. Но если так, кровь неизбежно должна была запачкать одежду. Поехать в Сухуми в такой одежде Чирков не мог. Но Чирков, зайдя с Крыжом поговорить в скрытое от посторонних глаз место, заодно предложил ему искупаться и тот снял одежду.
Этот вывод был для Рахманова особенно важен, ибо в конце концов помог найти гильзу, а затем и тело убитого Крыжа.
Собаку Чирков убил вынужденно. Дик мешал ему проникнуть в комнату Крыжа вечером двенадцатого июля, когда на базе никого не было. Попасть же туда Чиркову было необходимо для того, чтобы забрать из комнаты некоторые вещи и документы и создать тем самым впечатление, будто хозяин знал, что он уходит навсегда, а также изъять мазь, которую врач, знакомый Чиркова, выписал Шеленкову для лечения радикулита. Если бы удалось найти этого врача, тот мог бы многое разъяснить следствию.
Выйдя из прокуратуры, я тут же сел в машину. Мне хотелось как можно скорей отъехать от этого места. Я вырулил на Петровку, попетляв по центру от улицы Горького до Арбата. Наконец понял: нужно где-то встать, просто встать и постоять.
Свернув в какой-то переулок, я проехал немного и остановил машину. Выключил мотор. Я чувствовал себя совершенно обессиленным. Посидев немного, подумал: надо ведь что-то делать, иначе я сойду с ума. Я просто не смогу жить с этой тяжестью...
Но что делать, я не знал, и поэтому сидел без движения, разглядывая переулок. Это был обычный московский переулок: длинные ряды окон, пустой тротуар, каменный бордюр у нижнего этажа, бак для мусора, виднеющийся в ближней арке.
Просидев так около часа, решил: надо кому-то позвонить. Я должен сейчас позвонить любому человеку. Любому, кроме Алены. Алене я звонить не могу, потому что все эти дни я выглядел перед ней идиотом, трусливым кретином, боящимся собственной тени...
Пошарив в кармане, я нашел мелочь. Вышел из машины, подошел к телефону-автомату. Опустил монету, набрал номер.
— Да?
Я молчал. Если б она понимала, как она мне сейчас нужна. И как я хочу ее видеть.
— Да? — повторила Алена. — Кто это?
— Алена, привет.
— Привет. Ты что молчишь? Ты откуда?
— С улицы. Из центра.
— Что-нибудь случилось?
— Ничего не случилось.
— Неправда. Случилось.
Я долго молчал, соображая, что же ей сказать. Вздохнул:
— Может, и случилось. Ты не против, если я сейчас заеду?
— Конечно. Мы куда-то поедем?
— Не знаю. Я сейчас ничего не знаю.
Я повесил трубку. Вернулся в машину. Посидел немного, разглядывая пустой переулок. И включил мотор.
Художник Геннадий НОВОЖИЛОВДжеймс Баллард Похищенный Леонардо Рассказ
Похищение «Распятия» Леонардо да Винчи из Лувра вызвало неслыханный скандал. Десяток наиболее крупных похищений произведений искусства, таких, как «Герцог Веллингтонский» Гойи из Лондонской национальной галереи, или собраний импрессионистов из домов миллионеров на юге Франции и в Калифорнии, так же как явно завышенные цены на аукционах Бонд-стрит и улицы Риволи, казалось, должны были приучить публику к потере даже самого разрекламированного шедевра. Но похищение «Распятия» было встречено в мире с искренним изумлением и досадой. Тысячи телеграмм со всех концов земного шара обрушились на Кэ д'Орсэ и Лувр, французские консульства в Боготе и в Гватемале были забросаны камнями.
Я появился в Париже спустя сутки после так называемого «большого скандала с Леонардо». Во всех киосках по дороге от аэропорта Орли заголовки газет напоминали об этой истории: «Украдено «Распятие» Леонардо», «Из Лувра похищен шедевр, оцениваемый в 5 миллионов фунтов стерлингов»...
Официальный Париж, судя по всему, оказался в растерянности. Несчастный директор Лувра был отозван с конференции ЮНЕСКО в городе Бразилиа и теперь находился в Елисейском дворце с отчетом лично президенту. Все Второе бюро было поднято на ноги. По крайней мере трем министрам без портфеля дали понять, что их политическая карьера поставлена на карту. Накануне вечером сам президент сказал на пресс-конференции, что похищение «Распятия» Леонардо касается не только Франции. Он обратился ко всем с призывом способствовать быстрейшему возвращению картины. Наблюдатели язвительно заметили, что это был первый кризис в его карьере — Великий человек не закончил свою речь словами «Да здравствует Франция!».
Мои собственные ощущения, несмотря на профессиональное отношение к изящным искусствам — я директор Норсби, всемирно известного аукциона на Бонд-стрит, — совпадали с ощущениями широкой публики. Когда такси проезжало мимо сада Тюильри, я просматривал газеты с грубыми репродукциями лучезарного шедевра Леонардо, вспоминая саму картину, ее ни с чем не сравнимую композицию, игру светотени, изумительную технику — то, что, принадлежа великому Возрождению, вдохновляло скульпторов, художников и архитекторов стиля барокко.
Несмотря на то, что ежегодно продавалось два миллиона репродукций «Распятия», не считая бесчисленных подражаний и копий, тема картины все еще сохраняла свое величие. Написанное два года спустя после «Богоматери со Святой Анной», это полотно одно из немногих у Леонардо, избежавшее прикосновений тысяч жадных рук художников-копиистов в течение четырех столетий. Оно осталось единственной картиной художника, не считая выгоревшей и едва различимой «Тайной вечери».
Последнее, возможно, объясняло, почему картина производила столь необыкновенное впечатление. Загадочное, отрешенное лицо страдающего Христа, прикрытые капюшоном таинственные глаза Мадонны и Магдалины на фоне множества расположенных по спирали фигур, которые, казалось, мчались в круговом движении по небу, преображая всю картину казни на кресте в апокалипсическое видение воскресения и Страшного суда. Именно от этого холста ведут свое происхождение великие фрески Микеланджело и Рафаэля в Сикстинской капелле и всей школы Тинторетто и Веронезе. Дерзкое похищение «Распятия» было демонстрацией неуважения человечества к величайшим его творениям.