– Царь, – не вытерпел и сдержанный Пердикка. – Пусть сейчас же прекратит.
Но Александр промолчал, весь в раздумьях о замечании философа. Шум ругани заставил его придти в себя, он сделал глоток и осмотрелся.
Старшие из македонян и греков уже стучали посудой, выкрикивали хулу, бросали в певца то, что подворачивалось под руки. Молодёжь в свою очередь отвечала свистом, дразнящим хохотом, вскакивая с места и топая. Гвалт заглушил певца, ему приходилось укрывать голову от летящих предметов, и он прервал исполнение, развёл руками перед сотоварищами. Гетера подала ему кубок с вином, он стоя выпил, и, уклоняясь от брошенного блюда, повалился на приятелей, вызвав новый взрыв хохота в своём кругу.
Александр наблюдал за происходящим, но взгляд его был отсутствующим. Его начинало знобить, он передёрнулся, отгоняя слабость.
Одна из зрелых гетер заиграла на флейте родную мелодию, и мелодия Эллады постепенно усмиряла противников. Лишь Клит не желал забыть о случившемся.
– Недостойно среди варваров и врагов оскорблять македонян! – сказал он с вызовом и слезами на глазах и поднялся на ноги. – Они попали в беду! И всё же они лучше тех, кто над ними смеётся!
Сказанное им с искренней болью произвело впечатление. Гетера прервала игру, и напряжённое перешёптывание с повторением его слов и замечаниями на них, волнами распространилось по залу. Наконец, когда напряжённое молчание ожидания ответа царя сменило шёпот, раздалось подчёркнутое резким голосом холодное высказывание Александра:
– Должно быть, Клит хочет оправдать себя, называя трусость бедою.
Клит резко повернулся к царю.
– Но эта самая трусость, – он вытянул правую руку, показывая её Александру, – спасла тебя, рождённый богами, когда ты подставил спину мечу Спитридата! Почему-то не боги спасли тебя, а вот эта рука. А ныне, благодаря крови македонян и бессчётным ранам, доставшимся трусам, ты вознёсся так высоко, что отрекаешься от гордости за отца своего Филиппа, который создал твою непобедимую армию, называешь себя то сыном Амона, то сыном Зевса!
Задетый за живое Александр в бешенстве вскочил.
– Долго ли ещё, негодяй, ты намерен радоваться, понося меня при каждом удобном случае и призывая остальных к неповиновению?!
Однако Клита невозможно было остановить, его понесло.
– Да, очень мы радуемся, Александр, вкушая столь "сладкие" плоды наших трудов. Счастливы те, – он с горечью взмахнул вверх и в сторону, – кто умер до того, как македонян стали наказывать мидийскими розгами, а они вынуждены обращаться к персам, чтобы попасть к своему царю.
Сжав кулаки, Александр ринулся к Клиту, но Пердикка и Деметрий быстро встали, удержали его. Над головами пирующих зависла гнетущая тишина. Македоняне отворачивались от взора царя, в глубине души вольно или невольно выражая согласие с Клитом. Чувствуя их поддержку, он желал высказать, что накопилось, излить горечь до конца. Он вырывался из рук тех, кто пытались отвести его подальше от царя. Птолемей и Селевк умоляли товарища утихомириться, но он продолжил через плечо громко выговаривать царю:
– Скажи нам правду, ради чего мы, по твоему, воевали?! Или не приглашай больше на пиры людей свободных, привыкших говорить, что думают. Живи среди рабов, которые будут поклоняться твоему белому хитону и золотому поясу!
Александр в гневе отшвырнул Пердикку, схватил с блюда яблоко и запустил им в Клита, однако попал в спину Птолемея. Бледнея от переживания промаха, он стал искать свой меч, но чья-то рука убрала оружие, спрятала под ковёр. Встревоженные нешуточным приступом неистовства царя телохранители и вскочившие рядом военачальники окружили Александра, просили успокоиться.
– Он пьян! – наперебой уговаривали они царя, отгораживали Клита и махая руками, так поторапливая товарищей, чтобы они увели бунтаря. – Будь же примером мудрости, государь! Не обращай на него внимания!
Но их старания защитить Клита, могли показаться действиями сообщников, и только усиливали накопившееся у Александра ожесточение.
– Стража! – выкрикнул он, чем вызвал замешательство в окружении. Его невольно отпустили. – Труби же тревогу! – прорычал он трубачу, как если бы на него совершалось покушение.
Трубач вскинул трубу к губам, но спохватился и замер в нерешительности. Александр яростно ударил его кулаком в подбородок.
– Измена! – воскликнул он. – Македоняне!
Большинство приближённых шарахнулись в стороны, некоторые тихо ускользнули, укрываясь за других.
Вытолкнув Клита из зала за двери, Птолемей и Селевк бросились на помощь царю. Однако Клит протиснулся обратно меж дверными створками, тоже направился за ними.
– Пусть он скажет! – в пьяном плаче раз за разом повторял Клит. – Пусть скажет!
Увидав его опять, Александр вырвал копьё у телохранителя и метнул.
Клит едва устоял на ногах от острого толчка в грудь. Изумлённый этим, он обхватил торчащее ниже сердца древко ладонями, зашатался, прохрипел и упал, на полу стал корчиться в предсмертных судорогах. Кровавая пена выступила у него на губах.
– Пусть он ска...– прошептал он и испустил дух.
Все застыли, боясь верить своим глазам. Александр сделал шаг, другой и кинулся к телу Клита.
– Клит?! – закричал он в ужасе от содеянного.
Никто не осмеливался шелохнуться. Александр выдернул копьё, повернул окровавленным остриём к своему горлу. Но вонзить в себя не успел, – Пердикка ударил ногой по древку, и остриё наконечника лишь скользнуло по шее царя, измазав его кровью убитого Клита.
Что-то надломилось в душе Александра, недавняя ярость улетучилась без следа. Он обмяк и опустился на колени возле головы мёртвого друга, взял её в ладони и мучительно застонал. Ему почудилось, что белые губы шевельнулись, пытаясь сказать нечто важное для обоих...
Беспощадное солнце лета выжгло зелёные краски в нагорье Среднего Востока. Крутые склоны высоких гор, однообразные скалы равнодушно наблюдали за бесчисленным войском, невиданным прежде в этих местах. Оно огромным драконом извивалось и сползало от перевала к долине, непрерывно продвигалось, возвращаясь малоезжей дорогой из сказочной Индии в покорённую Александром Македонским Персию. Измученные быки с трудом волокли телеги, нагруженные несметной добычей, лошади устало влекли боевые колесницы с секирами, и только слоны с бронзовыми шипами на кожаных нагрудниках и с шатрами на спинах вышагивали без заметной усталости. Гетеры и девушки разных рас и народов сопровождали щедрых воинов, которые ничем не напоминали бойцов непобедимых фаланг, грозных и славных героев, не знающих поражений в многочисленных сражениях. Чудные скульптуры, обвязанные лианами и ветвями, чтобы не повредились в нелёгком и долгом пути, тяжёлые мешки с сокровищами и всякими ценными изделиями, подвязанные к сёдлам боевых лошадей и на спинах погоняемых почти обнажёнными индусами слонов бросались в глаза чаще, нежели щиты и шлемы, мечи и копья.
Воины и их подруги непосредственно при движении войска черпали вино из больших яйцеобразных сосудов и из кратеров, где оно было разбавлено водой. Черпали кубками, чашами, кружками, изготовленными, как из олова или из обожжённой глины, так и из серебра, золота и электры. Пили за здоровье друг друга, за быстрое заживление ран, за погибших товарищей. Большинство шли пешком, и некоторые падали на землю от чрезмерного употребления выпивки. Одни из упавших, полежав, вставали, в ближайшей повозке опять получали какую-нибудь посуду и снова пили, других, беспробудно заснувших при дороге, подбирали товарищи и рабы, укладывали на телеги, повозки. Часть повозок войска закреплена была только за ранеными, другая – за женщинами, сопровождающими мужчин уже многие годы. Царило такое необузданное беспорядочное веселье, как будто сам Вакх в сопровождении множества самых беспутных сатиров принимал участие в этом шествии. Повсюду слышались всхлипывания свирелей и кифар, звучали хриплые песни, дразнящие отклики женских голосов, словно люди находились у себя дома, а не вдалеке от родных очагов.
Возле повозки с навесом из плетёных ветвей, сверху накрытых пёстрой тканью, в обнимку ковыляли двое греков. Вместо шлемов на головах обоих перемешались с тёмными волосами венки из увядших стеблей, – в венке того, что был повыше своего приятеля, торчал засохший красный цветок, сорванный в диком, оставленном позади разнотравье.
– Кто из нас Вакх? – заплетающимся языком потребовал он обязательного вдруг ответа.
– А у кого... у кого рога? – с глуповатой улыбкой ответствовал его приятель.
– Ты прав. У Вакха должны быть рога. Пощупай у меня.
– А ты у меня.
Они приостановились, ощупали затылки друг друга, однако к общему неудовольствию не нашли того, что хотели обнаружить. Их догнала следующая повозка. Опершись спиной о большой яйцеобразный сосуд, в котором плескалось вино, в повозке сидела дородная гречанка, правой рукой обнимая и прижимая к пышной груди выздоравливающего после раны молодого человека, почти юношу. Он наигрывал на свирели щемящую родную мелодию, и женщина самозабвенно и слезливо подпевала.
Они приостановились, ощупали затылки друг друга, однако к общему неудовольствию не нашли того, что хотели обнаружить. Их догнала следующая повозка. Опершись спиной о большой яйцеобразный сосуд, в котором плескалось вино, в повозке сидела дородная гречанка, правой рукой обнимая и прижимая к пышной груди выздоравливающего после раны молодого человека, почти юношу. Он наигрывал на свирели щемящую родную мелодию, и женщина самозабвенно и слезливо подпевала.
– Вон мои рога, – указал на неё тот, что был пониже, и едва не поперхнулся от смеха.
Товарищ дружески похлопал его по спине, пока он не откашлялся.
– Так ты Вакх? – согласился он. – Твоё здоровье!
Они чокнулись оловянными кружками, допили вино, утёрли щетинистые подбородки и загорланили под игру свирели, стараясь внести весёлую струю в песню женщины. Вдруг высокий остановил приятеля и, указав на женщину в повозке, озадаченно заметил:
– Так моя.. так мои рога остались в Элладе. – И озадаченно поскрёб затылок. – Получается, я тоже Вакх?
– Два Вакха?! – изумился его товарищ. – За это стоит выпить.
Он взял у высокого кружку и полез на повозку, к большому сосуду, чтобы зачерпнуть вина. Но товарищ пьяно схватил его за локоть, чуть было не свалив в пыль на землю.
– Э-э, гляди! И там Вакх? – Он таращился на огромную повозку, запряжённую восьмёркой белых лошадей, которая их догнала и обгоняла.
На катящей к голове войска повозке был сооружён широкий, видимый отовсюду деревянный помост. На нём, среди бараньих шкур возлежали Александр и десяток его ближайших друзей, все с засохшими венками на голове, которые должны были напоминать лавровые венки победителей.
– Меч! Мой меч! – крикнул Пердикка, пытаясь подхватить оружие, соскользнувшее от тряски.
Но тщетно. Меч упал на дорогу, нырнул в слой пыли, и никто из пеших не обращал на это внимания.
– Это был последний наш меч, – Антиген Одноглазый мёртвой хваткой вцепился в издающий звучные всплески пифос, чтобы сосуд с бесценным вином так же не свалился на дорогу.
Возница попридержал лошадей, и повозка царя замедлила ход, покатила спокойнее.
– А мы, кажется, едем по недруж.. недружелюб...ной стране, – запинаясь подметил Клит. – Ни... никто нас не приветствует.
– Если бы у тебя отбирали столько вина, чтобы утолить жажду такого славного войска… – Анаксарх не закончил свою мысль. – Возблагодари Зевса, что на нас ещё не нападают!
Александр поднял руку, требуя внимания.
– Друзья, не бойтесь нападений. Я укрою вас славой, как самым надёжным щитом, – беспечно произнёс он.
Грудь его под распахнутым из-за жары хитоном была перевязана. На шее, у челюстной кости была другая рана, от отравленной стрелы, полученная при взятии неприступной крепости в Индии, она заживлялась долго и тяжело и гноилась. Эту рану частично прикрывал жёлтый шёлковый платок.
– Чего вам опасаться, если я с вами? – И он потянулся к поданной Иолом наполненной из пифоса чаше, чеканной и украшенной индийскими изумрудами. – И ты, мой Клит, не бойся. Моя слава укроет и тебя.
– А моя – тебя! – пьяно развеселился Клит.
Александр поперхнулся, а Клит продолжил, улыбаясь и дразня:
– Кто бы сейчас знал о славе Александра, если бы я не спас тебя в первом же сражении с персами? – Он поднял свою чашу, такую же точно, как у царя. – Многие лета тебе, мой Александр.
Александр рассмеялся, и тут же вдалеке на севере прозвучали раскаты грома. Все в повозке быстро повернулись лицами в ту сторону. Там не было видно ни облачка.
– Это Зевс, – негромко вымолвил Иол. – Он тебе завидует. Твоё имя вызывает трепет и уважение даже там, где о самом Зевсе и не слыхали.
Будто в подтверждение сказанному донёсся отзвук ещё более сильного громового раската. Войско останавливалось, трезвело, затихало. Наконец стало ясно, что продолжения громыхания неба не будет, и благословенного дождя они не дождутся.
– Сделай же и ты что-нибудь подобное, сын Зевса? – с невинной доверчивостью попросил Анаксарх.
Царь ответил ему не сразу.
– Не хочу, – то ли шутливо, то ли всерьёз сказал он. – Зачем мне внушать ужас своим друзьям? Ты ведь предпочёл бы видеть на моём столе не рыбу, а головы сатрапов Дария. А я не хочу.
– Какая рыба? – стряхнув дремоту, заметил Пердикка. – Я уже давно не вижу ничего, кроме вина.
Александр расхохотался. Корчились от смеха и все остальные. Обессилев и успокаиваясь, они откинулись на шкурах. Возница хлестнул лошадей, и повозка тронулась, опять покатила к голове войска.
– А ведь завоёвывать больше нечего, – внезапно сказал Антиген Одноглазый.
Они как будто только сейчас осознали, что это действительно так. Затянувшееся молчание нарушил Птолемей.
– К чему же нам теперь стремиться? – спросил он тихо.
Ткнувшись лбом в плечо Клита, Александр заплакал. Горько заплакал и Клит. Рыдания встряхивали их тела, несмотря на всевозможные увещевания друзей.
Александр стоял на коленях и рыдал, припав к плечу мёртвого Клита, чтобы только не видеть укор на его бескровном лице. Испуг и оцепенение, как холодной водой, отрезвили участников пира. Пердикка хотел было приподнять Александра, но отступил, не смея потревожить царя в его горе... Искреннее оно или напускное? Быть может и то и другое одновременно – кто поймёт нынешнего царя царей? Положение неопределённости для многих становилось невыносимым. Анаксарх бесшумно приблизился, присел рядом на корточки.
– И это Александр, на которого смотрит весь мир! – начал он тихо и многозначительно. – Вот он. Рыдает, словно раб, страшась закона и порицания людей, хотя сам должен быть и законом и мерой справедливости для них. Если конечно, он побеждал и победил для того, чтобы править и повелевать, а не для того, чтобы быть рабом пустой молвы. – Анаксарх выпрямился и, стоя, продолжил: – Разве ты не знаешь, что Зевс для того и посадил рядом с собою Справедливость и Правосудие, чтобы всё, что не свершит повелитель богов, было правым и справедливым?!
Прислушиваясь к нему, Александр начал сдерживать рыдание, потом только судорожно всхлипывал и постепенно затих. Анаксарх почтительно отошёл, с едва заметной усмешкой глянул на Каллисфена, который не скрывал, что подавлен неожиданным трагичным происшествием.
– Мы устроим ему торжественные похороны, как герою и твоему близкому другу, – обратился Стасикрат к царю, избегая упоминать имени Клита.
– И устроим поминальные зрелища, – помолчав, глухо, но твёрдо произнёс Александр.
– Как раз вчера по твоему приглашению из Эллады прибыли тысячи артистов, – Стасикрат показал рукой на боковую стену. – Они своим участием украсят и сделают незабываемым любое зрелище. А сейчас они все обрадуются, если увидят тебя.
Он помог ему подняться и повёл к серому, подвешенному на бронзовых кольцах тяжёлому настенному занавесу. Толпа придворных и гостей расступалась перед ними с покорным безмолвием растерянных слуг, не знающих, что же им делать. Стасикрат отстранил занавес в сторону, и в лицо Александру дохнуло ночной прохладой. Царь шагнул в проём узкого выхода, который вёл к бледно высвеченной снаружи галерее, навстречу шуму беспокойного многолюдства. Выйдя на галерею, по бокам которой присели каменные крылатые быки, он, невольно отвлекаясь и успокаиваясь зрелищем множества огней, подошёл к ограде из резного камня. Ниже удобно обозревалось широкое поле для состязаний на колесницах и для военных игр. У костров пировали неугомонные артисты, – они были приглашены со всех греческих городов, и было их не меньше трёх тысяч. Артисты с факелами и в масках героев популярных трагедий и комедий читали отрывки и создавали невообразимую сумятицу. Они пока не видели его, и, опустив ладонь на прохладную ограду, Александр узнавал по отрывочным строкам, доносящимся из этого столпотворения, и одними губами повторял названия произведений и имена их авторов.
– ... Свидетель Зевс, дремать теперь не время нам... – услышал он.
И беззвучно прошептал:
– "Птицы" Аристофана.
– ... Пусть копья лежат, паутиной, как тканью, обвиты...– долетело оттуда.
И он едва слышно произнёс:
– " Эрехтей" Еврипида.
– ...Мечом двухострым делят меж собою отчий дом...
-... А это " Финикинянки" Еврипида, – пробормотал он про себя.
И когда расслышал:
– ... Умер Патрокл, несравненно тебя превосходнейший смертный...
Вымолвил:
– Да, да, "Илиада".