– Но… она же где-то похоронена?
– Похоронена. В Москве на кладбище.
– Я хочу сказать… – Зойка закрыла глаза, – чтобы меня не закапывали в землю.
– Тогда – как? Мумифицировать и оставить лежать тут, на диване? – ехидно поинтересовалась Маринка.
– Пусть меня сожгут и развеют прах. Никаких могил.
– Такое чувство, – задумчиво сказала Иринка, – что ты на достигнутом не остановишься. Будет вторая попытка, да? Что он тебе сказал? Он обрадовался такой невесте?
– Нет, – прошептала Зойка.
– А ты… ты сильно влюбилась, да?
– Нет.
– Поклянись.
– Клянусь – ни капельки.
Девочки задумались.
– А я за него… – прошептала Иринка, – могу мизинец отрезать. Если понадобится, – добавила она, внимательно разглядывая свой палец.
– Не мизинец, – поправила Зойка, ложась. – Тебе полагается отрубить топором большой палец на ноге. А Маринке – кусок пятки. Он же принц, понимаете? Вы должны за него сражаться.
– А чего за него сражаться – он и так уже мои пятки, можно сказать, лижет! – злорадно заметила Маринка.
– Это потому, что ты своими сиськами трешься обо все подряд! – закричала Иринка.
В комнату на крик заглянула Дездемона.
– Уймитесь, оглашенные! Идите лучше гляньте – кто-то чужой приехал. А ты, болезная, поесть захотела?
– Нет, – ответила Зойка.
– Ну и лежи тут.
Крестная
Так случилось, что в этот день Виктор Филимонович был дома. Он решил остаться с Зойкой. Он еще не знал, как объявить старшим дочерям, что его поездка во Францию пролетела – они заказали на Новый год подарки из Парижа. Он решил никуда не ездить и побыть несколько дней с Зойкой, а «дипломат» повез Вольдемар. В половине первого позвонили с третьего поста и сказали, чтобы Филимон встречал такси. По номеру – настоящее такси из Струнина. Один пассажир.
Кроме городского театра оперы и балета, Виктор Лушко поддерживал спонсорскими вливаниями и ближайшую воинскую часть, за что имел не только устные благодарности.
Он вышел из дома раздетый, с радостью вдохнул в себя морозец, набрал снега в руки и растер лицо. В небе, похожем на прозрачное голубое стекло, мерцали подсвеченные солнцем еле заметные комочки голубей – высоко! Виктор Лушко любил только высоколетных гонных голубей, а всяких там декоративных, мохнатых, которые сидели сиднем в голубятне и никогда не летали, не уважал. Еще, конечно, он любил кингов и штрассеров, причем этих любил очень, и в буквальном смысле – предпочитал их мясо куриному и индюшачьему. Елисею об этом знать было не обязательно, как и о месте, где этих голубей разводят в достаточном количестве, поэтому его садовник никогда не посещал голубятню Абакара.
От разглядывания голубей в небе Лушко отвлек звук мотора. Подъехало такси. Шофер вышел, открыл заднюю дверцу и стал что-то вытаскивать. Виктор Филимонович несколько опешил, когда на снегу оказалась сумка на колесиках в красно-черную клетку – точь-в-точь, как сегодня рано утром у тетки на перекрестке в Москве. Потом шофер помог выйти… старушке, укутанной поверх затертой меховой шапки в платок.
– Оплати! – крикнула ему старушка и добавила, тыча в снег тросточкой: – Раз уж на звонки не отвечаешь.
Филимон подошел и заплатил. Удивившись сумме, он поинтересовался у шофера:
– Это в оба конца?
– Конечно, в оба. Кто к вам сюда поедет в один конец? Еще хорошо – дорогу расчистили, а вообще мы зимой в такую даль не ездим.
– А если в оба, то подожди, пока я узнаю, что и зачем. Может, пригодишься.
И пошел узнавать.
– Узнали меня, Виктор Филимонович? – спросила старушка, задрав голову вверх, что было непросто – старый пуховый платок, перекрещенный на груди, завязывался сзади узлом и мешал подобным маневрам.
Осмотрев внимательно морщинистое лицо с длинным, загнутым крючком носом, Виктор Филимонович не ответил, а стал думать. Ничего в голову не приходило, тогда он сознался:
– Нет, уважаемая, не узнал. Кто будете?
– Я Зойкина мать, – ответила старушка и успела добавить до того, как глаза Виктора Филимоновича чуть не вылезли из орбит: – В смысле – я крестная мать. Вспомнил?
– Не-е-ет, – протянул Виктор Лушко.
– А вот с того все и случается, – старушка сердито ткнула тростью в снег. – От непамятства нашего! Небось и крестик мой не дал ей носить? Говори, паскудный!
– Послушайте, милейшая…
– Я тебе не милейшая! Ишь, рожу наел, а жену в дом не удосужился привести. Уж хоть бы мачеха, да все бы за детками приглядывала!
В этот момент Виктор Филимонович отчетливо вспомнил крестик. Маленький, серебряный, на тонкой веревочке. И церковь вспомнил, и купель, и что Зойка от обливания не заплакала, как другие дети перед ней, а только всхлипнула, будто задохнулась, а потом заулыбалась.
– Вы – Зойкина крестная? – спросил он, силясь вспомнить имя женщины, которая шла в церкви вместе с ними за батюшкой.
– Крест хоть не выкинул? – устала кричать старушка.
– Не выкинул. Лежит… где-то.
– Лежит он у него где-то! – завелась старушка по новой. – Небось золота на девочку навесил, а про крестик спасительный забыл?! Врача хоть вызвал или сам откачивал?
После этих слов старушка размахнулась и ударила Виктора Филимоновича тростью по лбу. Тот не пошевелился, только рот открыл.
Открыли рты и стоящие у окна Иринка с Маринкой, и Дездемона вместе с ними. Зоя Лушко в этот момент тоже смотрела в окно каминной комнаты. Она… улыбнулась.
– Веди к Зойке, – приказала старушка, не дождавшись никакой реакции на ее агрессию.
– Она вас наверняка не помнит. Для начала отдохните с дороги, переоденьтесь… – Он покосился на клетчатую сумку.
– Веди, паскудный, покуда она не нашла веревку или проглотить чего!
Такого Виктор Филимонович не ожидал. Он был уверен, что нормальному человеку в голову не придет повторить попытку самоубийства, если ему показать в натуре, как это делают правильные японцы. Виктор Филимонович растерялся.
– Где ты похоронил свою Надежду? – спросила старушка.
Фраза, способная ввести в задумчивость любого философа. Особенно если в этот момент философ вспоминает, куда он дел докторский саквояж после оказания первой помощи дочери – там вполне достаточно транквилизаторов, чтобы… Но Виктор Филимонович через полминуты вспомнил, что Надежда – имя Зойкиной матери, и честно показал рукой, где хранится ее прах.
– Ты похоронил ее прямо в огороде? – ужаснулась старушка, разглядев беседку вдали. – И креста на могилку не поставил?
– Там ее прах. Урна с прахом.
После этих слов трость старухи еще раз ударила Филимона по голове.
– Нехристь поганый! Кто тебе позволил ее жечь, как последнюю индуску?!
В этот момент Виктор Филимонович вдруг понял, почему он совершенно не противится унизительному насилию со стороны старухи и даже руки не поднимет защитить лоб – а уж реакция у него, как у бывшего боксера, была до сих пор отменной. В голове всплыли слова «божье наказание». Он считал себя виновным в Зойкином поступке, хотя толком не мог объяснить, в чем именно, но сама процедура смотрин, и уверенность Абакара, что «дети поладят», с самого начала казалась ему несколько абсурдной. А еще этот японец со своим харакири, черт бы его побрал. Если бы Зойка была мальчишкой, о чем Виктор Филимонович втайне мечтал, вопросов бы не было – только так расправляться со всякими там попытками суицида, только демонстрацией настоящего харакири! Получается, что в данный момент он считал себя виновным и принимал унизительные побои тростью с мазохистской покорностью как заслуженное и потому ожидаемое наказание.
– Что уставился? Сказать нечего?
– Подождите минуточку, – пробормотал Виктор Филимонович и быстрым шагом направился к гаражу.
В его открытых воротах стоял истуканом Елисей, несколько опешив от увиденного.
– Дай мне в морду хорошенько, – приказал Филимон, подойдя к нему вплотную.
Елисей не удивился, только спросил:
– Насколько хорошенько?
– Челюсть не ломай, но качественно. Чтобы несколько дней вспоминалось. Чтоб, как только я про Зойку подумаю… я когда думаю, вот так рукой по подбородку провожу, сюда и бей.
Елисей попрыгал, примериваясь правой и закрывая свое лицо левой на случай неконтролируемой реакции Филимона. Потом ударил. Филимон устоял на ногах, но к старушке пошел, пошатываясь.
Он решительно взял ее сумку, открыл и высыпал содержимое на снег. Никаких газет из будущего с некрологами – пакеты с тряпьем. Раскидав тряпье ногами, Филимон определил, что документов там нет. Тогда он навис над старушкой и тихо, но очень внушительно приказал:
– Руки!
Старушка чуть согнула ноги в коленках, но руки подняла быстро.
Ощупывая трясущееся тело под многослойной одеждой, Филимон отворачивал лицо. Паспорт, деньги и пенсионное удостоверение были во внутреннем кармане одежонки, напоминавшей пальто на рыбьем меху.
– Парфенова Аделаида Львовна, – прочитал он в паспорте.
– Ада я, – согласилась старушка, опустив руки.
– Вот что, Ада. Паспорт твой побудет у меня, пока ты Зойку навещаешь. Ты калека? – спросил Филимон, покосившись на трость.
– Сам ты калека! Я зимой всегда с палкой хожу, упасть боюсь. И чтоб оттянуть какого-нибудь паскудника, опять же… если что… – Она затихла под его яростным взглядом.
– Следи за своей палкой. Если еще раз поднимешь ее от пола выше двадцати сантиметров, сломаю.
– Ладно. А ты крестик Зойке верни!
Оценив упорство женщины, Филимон кивнул – сделка состоялась.
В доме его ждали старшие дочери и Дездемона. Стояли в прихожей.
– Вот, тут крестная Зойкина приехала погостить, – на этом объяснения Филимона закончились.
– Ты – старшенькая? – ткнула пальцем в Маринку старушка.
– И что дальше? – шагнула к ней девушка, не собираясь прощать увиденное на улице.
– Ничего, ладненькая, – кивнула старушка. – А ты, значит, младшенькая. – Она уставилась на Иринку изучающе и, выдержав пристальный взгляд ее холодных глаз, хмыкнула.
– Младшенькая у нас супчик кушает наверху в постели, – заявила Иринка.
– Уже кушает? Хорошо, хорошо… А ты, значит, здесь за ключницу? – этот вопрос адресовался Дездемоне. – Одна на все – и убрать, и сготовить, и сопли фартуком утереть. Статная женщина. Хороша!
Дездемона распрямила плечи и заалела.
– Спишь с хозяином иногда? – спросила тут же старушка. – Ну и чего он на тебе не женится? Девчонки все равно как родные. Была бы законной мачехой, имела бы право командовать. Глядишь, и Зойку бы уберегла.
Сочтя на этом знакомство законченным, крестная Ада размотала платок, сняла свое пальтецо и шапку и оказалась в шерстяном спортивном костюме с белыми полосками по рукавам и сбоку штанин. Под шапкой слежались коротко стриженные волосы – седые, местами подкрашенные в розовое. Потоптавшись и осмотрев пол, она сняла войлочные полуботинки на молнии, открыв для обозрения шерстяные носки грубой вязки со штопкой на пятках. Под варежками у нее были хлопчатобумажные перчатки с отрезанными кончиками, так что пальцы торчали из раструбов сомнительной чистоты. В таком виде – спортивном костюме, носках и в перчатках – она отправилась наверх, к крестнице.
Зойка сидела на ковре и ждала. Когда дверь в комнату открылась, Зойка уставилась в лицо крестной, стараясь поймать ее взгляд. Крестная открыто посмотрела на Зойку – глаза в глаза, и девочка выдохнула напряжение, расслабилась.
– Я все слышала, как вы там… внизу знакомились. Вы знали мою маму?
– Надежду? Конечно, знала. Она и попросила меня быть твоей крестной.
– Что такое – крестная? – спросила Зойка.
– Это вроде матери-хранительницы. Надежда так сказала, она была набожной, а я – неверующая. Но она дала крестик, который на тебя надели в церкви, значит, крестик должен быть при тебе.
– У меня нет крестика, – Зойка задумалась.
– Ничего, мы его найдем, – успокоила ее Ада. – Что-нибудь сегодня ела?
– Суп.
– Улыбалась? Или не пришлось?
– Да… – Зойка вспомнила сцену во дворе.
– Вот и ладно все у нас.
– А откуда вы…
– Зови меня на «ты».
– Откуда ты узнала, что я… Что у меня…
– Что ты изобразила самоубийство? У меня есть свой источник в окружении Виктора.
Она произнесла имя на французский манер – с ударением на «о».
– Зачем это? – удивилась Зоя.
– Чтобы знать, как живет моя крестница.
– Ничего я не изображала! – Зойка отвернулась от спокойных, чуть насмешливых глаз, подведенных черным карандашом.
– А ты расскажи, как было, мы и разберемся.
– Не собираюсь я ничего рассказывать!
Не обидевшись и не удивившись, крестная обошла комнату, разглядывая картины и отделку камина.
– Настоящий?
– Да. Топится в сильные холода, – коротко ответила Зоя.
– И что, бывают сильные холода?
– До тридцати пяти в прошлом году были.
– Ты что о матери помнишь? – спросила Ада.
– Помню, как она вишни ела. В белой рубашке. Брала по ягодке в пальцы и выдавливала косточки, забрызгивая красным соком кружева на груди. А потом подносила пальцы ко рту и брала ягоду губами. Никогда не выплевывала косточки, а когда видела, как другие выплевывают, она… Ее это раздражало, как будто человек сморкался за едой или пукал.
– Как интересно. – Старушка развернула большое кресло от камина к ковру, чтобы сидеть в нем и видеть Зойку.
– А еще?
– Вот сейчас вдруг вспомнила, как она цыплят в корзинке принесла. Желтых. Еще помню, как она мне сказала за день до смерти, чтобы я была скромной и ласковой, что господь поможет, а она всегда будет глядеть сверху…
– За день? Ну надо же… – Крестная покачала головой, не сводя напряженного взгляда с девочки.
– Да. Она лежала в кровати, а я была в ночной рубашке, это ночью было.
– А что тебе сказал мальчик-узбек?
Зоя испуганно вскинула глаза.
– Что так смотришь? Я уже говорила – у меня есть свой человек в окружении отца. Я много чего о тебе знаю. Знаю, что ты давно просишь отца жениться. Я тебе в этом помогу.
– Уговорите его жениться? – не поверила Зойка.
– Мы вдвоем уговорим.
– Не знаю… Я уже столько ему кандидаток предлагала, а он…
– Мы предложим такую, от которой он не сможет отказаться.
– А вы… ты не слишком самонадеянная?
– Нет. Просто уверена в себе. Расскажешь, как все получилось с узбеком? Отчего ты пошла вены резать?
– Нет! – Зойка была категорична.
– А если так: твоя тайна в обмен на мою?
– Зачем мне твои тайны, – пожала плечами Зойка.
– Это касается тебя и Виктора.
– А! Вам уже донесли, что он возил меня на самоубийство японца?
– Куда? – удивилась крестная.
– Ладно, проехали…
Крестная встала, подошла к камину и потрогала малахитовые вставки по периметру.
– Твой биологический отец – не Виктор, – сказала она тихо, не поворачиваясь.
– Да ладно!.. – опешила Зойка.
– Виктор женился на твоей матери, когда та уже была беременна.
– А он знал?
– Все было по-честному. Виктор знал.
– А где мой отец?
– Понятия не имею. Пропал где-то. Он был суматошный, странный, молодой. По-моему, он даже не знал о беременности Надежды. Да… – крестная вздохнула. – Теперь твоя очередь. Что сказал узбек?
Зойка посмотрела на старушку с удивлением, тяжело дыша. Та стояла у камина, не поворачиваясь к девочке лицом.
– Какая разница? – рассердилась Зойка. – Что ты пристала с этим Тимуркой? Сказал, что я жаба, крыса, уродина! Вот что он сказал.
Крестная повернулась и посмотрела на нее весело.
– Так и сказал? Ты ничего не путаешь? А мне доложили, что мальчик в кабинете рта не открывал, как и положено ребенку при разговоре взрослых. Говорили его отец и твой.
Зойка всполошилась, бегая глазами.
– Какая разница – открывал, не открывал? Он так подумал! Он такое обо мне подумал: этому существу нет названия – помесь жабы с крысой.
– Допустим, я тебе верю – ты узнала его мысли. Влюблена?
– Нет, но… – Зойка задумалась, теребя пуговицу на пижаме. – Я хочу, чтобы все было правильно. Нет, не то… Просто он очень понравился Иринке, а сам весь вечер не сводил глаз с Маринки, а ведь отец с Абакаром договорились, что это я его невеста, если закончу обучение в тринадцать лет! Непонятно говорю, да?
– Все понятно. – Старушка вернулась в кресло, протянула было руку, чтобы погладить сидящую на ковре девочку по голове, но Зойка отшатнулась, увидев ее обрезанные перчатки.
– Иди к отцу, скажи что я у вас жить буду, – убрала руку крестная.
– Все время? – удивилась Зойка.
– Сейчас поживу с тобой, пока каникулы. Весной опять приеду на лето пожить, а в интернат твой буду приезжать каждые выходные.
– Зачем?.. – обалдела Зойка.
– Будем ездить в Ленинград, ходить по музеям. И на концерты, и в рестораны. У меня, между прочим, неплохое образование в области искусств.
– У меня, между прочим, тоже! – Зойка не выдержала такой наглости – впервые увиденная старушка собирается распоряжаться ее свободным временем. – Прошлым летом мы с сестрами обошли и изучили все музеи Рима. Наглядно!
– Это не то, – авторитетно заявила крестная. – С тобой рядом не было собеседника, который знает ответы на все вопросы. Здесь хорошо кормят?
– Дездемона неплохо готовит. Только рыбу любит.
– Где она держит своего сына, не знаешь?
– В каком-то учреждении, она… – Зойка вздрогнула и с ужасом уставилась на Аду. – А ты откуда знаешь? Ну да – «свой человек в доме»… Но ведь об этом… никто не знает!
– Ты же знаешь. – Старушка постучала себя пальцем по лбу. – Мысли!..
– Ой, только не говори, что ты читаешь мои мысли!
– Нет, такого я не умею, – просто ответила Ада.
– И мне не веришь, да?
– Верю, – серьезно ответила крестная. – Я только что в этом убедилась. Ты читаешь мои мысли. Те, которые я позволяю тебе читать.