– Хватит истерить, инженер. Мне надоело. Какой запас хода?
От возмущения Тихонов делал ртом рыбьи движения.
– Какой запас хода, повторяю?
– Двести пятьдесят километров, – сознался наконец инженер.
– Какова скорость танка?
– Максимальная – тридцать пять километров в час. Это тяжелый танк, – инженер постепенно возвращался в то состояние духа, что заставляло его бегом преследовать танк на территории завода.
Шофер Егор не выдержал и хмыкнул. Мол, что это за скорость, куда с такой ускачешь.
– Его проходимость? – продолжал свой допрос капитан.
– Очень высокая, – в голосе инженера послышалась гордость за своего стального питомца. – Берет стенку в метр, ров до двух с половиной метров, подъем до сорока градусов. Пройдет вброд на глубине в полтора метра. Удержится при крене…
– Ладно, это неважно, – прервал командир. – Как его остановить, инженер?
Лоб «кэвэшки» вмялся в борт грузовой платформы. Танк выбил платформу с рельсов и потащил впереди себя. Из-под колес, скребущих по асфальту, кометными хвостами летели искры.
Машинист мотовоза, когда до него дошел смысл происходящего – а это случилось за мгновение до столкновения – схватился обеими руками за низ сидения, изо всех сил сжал его пальцами и закрыл глаза. Машиниста перевернуло вместе с легким мотовозом, который от удара бросило в противоположную движению танка сторону, закрутило на сцепке и опрокинуло. И протащило за платформой (еще какое-то время живой машинист, лежащий на стекле и заваленный стеклом, видел, как проползает под ним в разбитом оконном проеме диабаз, которым вымощено междупутье).
А платформу уводило, как бы стаскивало с танка, и наконец машина, на прощание зацепив гусеницей и сорвав задний борт платформы, избавилась от нее.
– Вот он, с-сучара, – то и дело повторял себе под нос шофер Егор. Гигантскую машину он (а вместе с ним командир и прихваченный им пассажир интеллигентского вида) разглядел, когда та уходила от улицы Трефолева по Стачек к следующему перекрестку. Изувеченный мотовоз Егор на всякий случай обогнул с запасом.
– Что ж это он делает, гнида? – не выдержал шофер. – Зачем?
«Эмка» стала быстро догонять танк.
– Я повторяю, как его остановить? – Командир словно и не заметил покореженного транспорта.
– Вы видели! – Зато заметил инженер, и это вновь ввергло его в состояние сильной душевной неустойчивости. – О чем вы говорите! Остановить! Чем хотите останавливать? Руками?
– О том, инженер, говорю, – Шепелев, с трудом сдерживая себя, показал пальцем на лобовое стекло, за которым укрупнялись очертания догоняемого танка, – что он скоро окажется в центре. Там полно людей и машин. А он прет напролом. Что можно сделать?
– У него броня толщиной в семьдесят пять! Его не пробьешь рядовым ПТО, – с остатками истерии в голосе говорил инженер, но волна неспокойствия вновь пошла на убыль. – А в лоб его не возьмет и сто пятьдесят второй калибр.
Автомобиль догнал танк «Клим Ворошилов» и пристроился сзади метрах в двадцати от танкового зада, окутываемого сизыми выхлопами. Грохот и рев ворвался в салон «эмки».
– Вот такую дистанцию и сохраняйте пока, Егор, – распорядился командир. – Товарищ инженер, забудьте об артиллерии. Как без нее остановить?
– Без нее? То есть вы хотите, как вы есть сейчас его остановить? – инженер криво ухмыльнулся и показал головой почему-то на Егора. – А знаете, – Тихонов вдруг ушел глазами в сторону, как бывает с людьми, погрузившимися в задумчивость, – есть способ. Правда, тоже требует оснащения.
– Ну? – не мог сдержать нетерпения командир, который здорово устал от перепадов настроения инженера.
– Можно ослепить танк…
– Вы хотите, чтобы я теперь раздавил троллейбус, изобретатель? – нажимал Навроцкий на конструктора, понимая, что представление получилось не слишком впечатляющим. – Говорите, как нам спастись! Живо!
– Хорошо, – произнес Котин. Он сполз на днище танка и сидел, касаясь плечом сидения механика, одним коленом упираясь в рычаг переключения скоростей. – Я скажу. Вам надо повернуть назад и прорываться в Эстонию. Топлива хватит. Баки заправлены полностью. Все шестьсот пятнадцать литров.
– Отлично! – воскликнул Навроцкий, направляя танк к обочине. – Замечательно! Этого и ждал! Чтобы меня встречала вся артиллерия всех воинских частей на долгом и трудном пути!
«КВ» достигла тротуара и въехала на него.
«Геройствует ученый, – думал граф Денис Александрович. – Геройской дури много накопилось. Ну ничего, в гестапо от нее ничего не останется. Он еще не знает, кому его передадут в подарок, а скажи – не поверит. Даже когда он как ходячий чертеж лучшего в мире танка окажется в Германии, то еще будет думать, что сумеет всех перехитрить, наговорить не то и не все. От его геройства ничего не останется после первой же встречи с Мюллером. Баварский мясник знает свое дело, я не знаю никого, кто бы мог с ним в сравниться в усмирении строптивых. А я доставлю изобретателя в Германию, клянусь, лично доставлю».
– Я виноват, признаюсь, – сказал Навроцкий, – плохо умею объяснять. Смотрите!
И граф снова притянул конструктора к смотровому люку.
Котин сначала не понял, что перед ними, какая-то стена с пятном. А где улица? Потом пришло понимание.
– Не надо! – закричал он.
Но было поздно. Да и Навроцкий не собирался отступать от задуманного. И танк ударил в стену жилого дома на улице Стачек.
Без приказа Егор остановился, вдавив тормоза до упора. Сидевших на заднем сидении бросило вперед, на кресла. Но в свой адрес шофер ничего не услышал. Инженер Тихонов закрыл лицо ладонями, когда темный танковый силуэт слился со стеной. Он не желал видеть, что произойдет.
От сотрясшего дом удара вылетели стекла из окон на нескольких этажах. А вокруг танкового корпуса поднялось облако кирпичной пыли. Стена вокруг броневой машины стала распадаться. Танк дал задний ход, стал виден пролом, и в него сыпались сверху доски, кирпичи, куски штукатурки, похожие на карандаши паркетные рейки, мелькнула кровать, с которой съезжало белье, а по нему колотили чьи-то руки, упал шкаф, разметав створки, как птица крылья. Пролом полностью закрыла от взглядов кирпичная пыль.
Навроцкий дал танку задний ход. Потом снова стал выводить его на улицу Стачек.
– Говори, изобретатель, говори, как нам спасаться!
Котин взвыл и мотнул головой, метя в кадык этого сумасшедшего «майора».
Навроцкий откинулся в кресле и локтем ударил ученого в подбородок. Засмеялся.
– Ты, я вижу, ничего не понял, изобретатель! Придется повторить таран!
– Нет! – закричал конструктор. И, слизав языком кровь с прокушенных губ, добавил: – Хорошо, только прекратите. Я скажу вам. Это должно закончиться. Аэродром… военный аэродром в Сосновке…
– Знаю, – сказал «майор».
– Там всегда дежурит эскадрилья, готовая к вылету. Самолеты заправлены и отлажены. Я знаю, в какой части аэродрома она располагается. Если вы не умеете водить самолет, то ничем помочь вам больше не могу.
– Умею. – Повернул к конструктору испачканное лицо «майор». – Представьте себе, умею. Ну, наконец-то, черт побери, наконец-то. Вы мне начинаете нравиться, изобретатель. Вот это уже толковый план…
Капитан подумал, что теперь инженеру не помогут ни пощечины, ни приставленный к груди ствол. Но когда Тихонов оторвал от лица ладони, Шепелев увидел на лице инженера злую решительность и сосредоточенность. Тогда командир задал ему неожиданный вопрос:
– Вы уверены, что танком управляет не Котин?
«Эмка» вновь продолжила свое преследование, больше пока что напоминающее почетный эскорт.
– Вы же сами видели? – устало отозвался Тихонов. – Да Жорес Яковлевич бы никогда…
– Предположим, его заставили, приставив к виску пистолет. Как мы можем убедиться, что не Котин на месте механика? Подумайте!
– Он бы вел машину не так, – сказал инженер, к которому вернулось хладнокровие. – Почерк вождения не тот. И не только и не столько в стиле дело. Видите ли, чтобы манипулировать фрикционными рычагами, требуется немалая физическая сила. Нужны очень сильные руки. Жорес Яковлевич не слабый человек, нет, но… я ездил с ним вместе на полигоне, он наваливается при переключении на рычаг всем весом тела. То есть ему бы не удалось вести машину так плавно, совершать маневры, что мы наблюдали, а выполнялись они мастерски, виртуозно…
– То есть вы исключаете, что за рычагами сейчас находится Котин?
– Абсолютно, – и инженер даже улыбнулся. – Вдобавок он бы фару включил, так, чисто автоматически. А чего этот едет при выключенной фаре, я не знаю.
– Обходите его, Егор. Надо посмотреть на чудо-танк со всех сторон.
«Кэвэшка» держалась середины правой полосы движения. Те машины, что решались на обгон, а находились и такие кроме их «эмки», выезжали чуть ли не на встречную полосу, спуртовали, врубив предельную скорость, и переходили на нормальную, только когда танк оказывался далеко позади. «Эмка» же, когда ее правые дверцы оказались напротив танкового «борта», уравняла скорости с дизельной махиной. Командир поменялся местами с инженером и, открыв окно, какое-то время изучал творение конструктора Котина. Так, наверное, снизу вверх лилипуты рассматривали Гулливера, опасливо держась подальше от его каблуков.
Навроцкий ничего не слышал кроме рева двигателя, лязга движущегося железа и раздражающего стука над головой – что-то там было не закреплено и болталось. В смотровом отверстии тянулась цепочка фонарей, лента асфальта, иногда, когда в обзор попадал тротуар, можно было видеть идущих людей. «Жаль, не поглядеть на их физиономии и не заглянуть в их мыслишки, – подумалось графу Навроцкому. – А в центре будет повеселее». Хотя, понял он, подходит пора закрываться, опускать крышку смотрового люка, пора наглухо закупоривать себя в движущемся металлическом ящике. Нет, никто не выкатывал орудия на прямую наводку, не бежал со связкой гранат наперевес, и разведчик был уверен – еще не скоро красные оправятся от потрясения и попробуют что-то предпринять. И предпринять-то им особо нечего – в танке главный танковый конструктор, надежда страны, надежда Сталина. Так что, кто решится подбивать танк без приказа от самого вождя народов?
Нет, все так. И воздух, заносимый встречным ветром в смотровой люк, приятно обдувает, разгоняет запах машинного масла и солярки. Но что-то подсказывало Навроцкому, что дальше ехать с открытым забралом не стоит, где-то в подкорке пискнул сигнал тревоги. Да, надо уже переходить на прибор наблюдения, сказал себе с сожалением Навроцкий.
Командир рассматривал танк сбоку, а инженер объяснял ему, как можно проникнуть внутрь машины.
– Башенный люк, люк стрелка-радиста – они точно заперты сейчас. Эвакуационный люк, он снизу, на днище. Люк для демонтажа пушки, он сзади на башне, но закрыт, иначе бы крышка болталась.
Капитан Шепелев отдал приказ шоферу:
– Обгоняйте его, Егор. Взглянем на него спереди. Продолжайте, инженер.
– Сверху на башне имеется люк для закладки боеприпасов. Вот его этот псих, этот шпион мог и не проверить. Но мы сами его, наверное, закрыли. Вернее, не открывали…
Навроцкого позабавил лихач, обскакавший на «эмке» его танк и какое-то время храбро удерживавший автомобиль метрах в двадцати впереди. К заднему стеклу прилипло чье-то лицо. «Что, не часто доводится видеть танки на улицах? – вступил Навроцкий в заочный, безответный и безмолвный диалог с любопытным. – Запоминай, восторгайся, зарисовывай в мозгу. Сегодня будешь расписывать друзьям по работе, а те будут украдкой перемигиваться, ну и заливает наш «такойтович». А жена вечером охнет, побелев, опустится на край кровати, а, когда придет в себя, устроит тебе скандал, мол, а ты о детях подумал, гад!»
Лихач поднял графу настроение.
Егору было страшно. И стыдно от того, что не может управиться со страхом. Но чем отгонишь видение гусениц, утюжащих его хрупкую машину? Егор почти не смотрел на дорогу впереди, он почти не отрывался от зеркала заднего вида, которое, целиком не вмещаясь, заполнял собой танк. Кинет взгляд в лобовое стекло и вновь – к зеркалу, которое беспрерывно поправлял, просовывая руку в окошко. И каждые десять секунд оборачивался. А еще Егор вслушивался в мотор, как врач вслушивается в легочные хрипы, приставив к груди стетоскоп. Малейший сбой, стоит мотору чихнуть и Егор – он готов к этому нервами и мышцами – выкручивает руль до отказа вправо. Пусть «эмка» вылетит на тротуар, путь будет что будет – только не под гусеницы. «Чего ж командир медлит, сколько ж можно!» Егор позвоночником чувствовал эти тонны стали, наползающие сзади и управляемые безжалостным врагом. Но стыд не позволял шоферу добавить скорость.
– Вот видите, о чем я говорил, – говорил инженера. – Как бы между фарой и смотровым люком, но выше, на уровне подножия башни. Как бы прыщ на броне. Вот это и есть прибор наблюдения…
– Мне все понятно, – командир тоже чувствовал себя неуютно, в этом преследовании ревущей за спиной горой брони было что-то от ночных кошмаров. – Егор, возвращайтесь в хвост.
Услышав командирские слова, шофер испытал не радость, не освобождение, нет, он испытал минутное вознесение к небесам. И даже инженер не смог сдержать вздоха облегчения, когда они ушли из-под танка. Ему тоже было не по себе, хотя он повидал «кэвэшку» во всех видах и снаружи, и изнутри, но над собой, когда она в руках спятившего безжалостного мерзавца – никогда…
Конструктор один за другим перебирал в голове планы, как ему остановить сумасшедшего «майора». «Майор госбезопасности, то есть, перекладывая на армейские звания, комбриг, – с горечью подумал Котин. – Как мы попались на его звание, оно враз отбило осторожность и здравомыслие. Майор и подпись Жданова – этого оказалось достаточно, чтобы мы перестали соображать и только подчинялись».
Котин чувствовал себя готовым пойти даже на убийство. Иначе будут гибнуть другие люди. Но как это сделать? Чем убить? Ногами? При том, что в танке не развернуться. Но почему же ничего не происходит? Где армия, почему никто не пытается что-либо сделать? Нет, все-таки еще времени прошло недостаточно, успокоил он себя. Это тебе, конструктор, кажется, что миновала целая эпоха…
На заднем сидении лежала серая груда одежды – сброшенные плащ и пиджак. А на лобовом стекле вырос цветок трещин, после того как командир обрушил на него рукоять пистолета ТТ. Шоферское лицо скривилось, будто это ему влепили куда-нибудь в область живота.
– Эх! Нате, – водитель запустил руку под сиденье и, вытащив увесистый французский ключ, с тяжким вздохом протянул его командиру.
– Благодарю, – и командир пустил ключ в дело. Осколки летели в салон и на капот.
Шофер старался не смотреть на творимый командиром вандализм. Сбив по краям проема осколки, капитан бросил ключ на переднее сиденье.
– Теперь, Егор, обходите его слева.
Егор так и сделал.
– Держитесь напротив ящиков, Егор! – Капитан сел на приборную доску спиной к движению, взялся за верхний край оконного проема и, отталкиваясь ногами, выбрался на капот.
Какие ящики имеет в виду командир, было понятно без переспроса – два больших ящика ЗИП, расположенных у основания башни, ближе к заднему краю.
– А теперь давайте ближе, Егор!
Командир стоял, поставив одну ногу на капот, другой уперся в низ свободного от стекла оконного проема. Встречный ветер ерошил волосы командира и трепал вокруг его ног серые брюки, хлопала на ветру рубаха.
«Эмка» прибавила. Капот машины поравнялся с передней частью башни. Там находились близко одна от другой две скобы, соединяющие основание башни и крыло.
Расстояние между машинами разных габаритов и назначений сокращалось. Егор пытался прижаться к танку как можно ближе. И как только это ему удалось, командир прыгнул.
Живот и колени ударились о броню и проехали по ней. Руки вцепились в скобы.
А над улицей Стачек заморосило. Худосочный ноябрьский дождь окроплял выкрашенную в защитный цвет броню. Встречный ветер помогал брюкам и рубашке быстрее промокнуть.
Командир опустился на колени. Переместил ладони, потом колени – вперед, ближе к лобовой броне, на десяток сантиметров, потом еще на десяток, еще. Так он добрался до люка стрелка-радиста. Под ним на лобовом щитке располагался точно по центру танка смотровой люк, а левее, ближе к крылу – пулемет (дуло этого пулемета капитан сейчас уже видел).
Пробираться дальше не было никакой нужды. И было опасно – мог заметить водитель. Извините, поправился капитан, механик-водитель. Показываться ему на глаза раньше времени в планы Шепелева не входило. Зато в его планы входило оторвать руки от надежного троса и проползти по люку стрелка-радиста к центру танка, под пушечный ствол. Люк представлял собой хоть какой-то нарост на броне, за него можно было цепляться. От него можно было оттолкнуться затем ногой и, проехав по броне, привстать и ухватиться за мокрый, гладкий и скользкий ствол пушки семьдесят шестого калибра.
И снова командир стоял на коленях, но на этот раз уже держась за ствол. Отрывая от него поочередно руки, он стирал с исцарапанных тросом ладоней кровь, вытирая их о брюки. Потом капитан нагнулся вперед и взглянул на крышку смотрового люка. Финский шпион продолжал движение с открытым забралом – щиток был по-прежнему поднят. Он или беспечный очень, или отчаянный. Но потом Шепелев решил, что, скорее всего, чересчур расчетливый. Зачем усложнять себе жизнь, если опасности пока не видно. Он думает – захлопнуться всегда успеет. А вот мы его и удивим. Кстати, можно, при желании, остроумно пошутить, постучав по щитку и попросив разрешения войти.
Любопытно наблюдать знакомую улицу Стачек с высоты танковой башни, смотрится совсем по-другому. На встречной полосе машины останавливались, из них выходили люди и смотрели вслед (не ему, капитану Шепелеву, не будем впадать в величие, а танку, конечно). На их полосе транспорт стоял вдоль тротуара до самых Нарвских ворот, до которых оставалось совсем немного. Или милиция оперативно постаралась, или сами водители, которые сигналили едущим впереди фарами, заставляя обернуться назад.