19. Одиночество молодого человека
Радио пиликало какую-то усыпляющую мелодию. Клим сумерничал, не зажигая света. Его охватила хандра.
Мне не нравится здесь, думал он. Мне не нравится этот тоскливый дом с привиденьями на чердаке, не нравится темная загадка с гибелью человека, давшего мне жизнь… Но его жизнь мне тоже не нравится. Мне не нравится также сосед Губский и его племяш. Мне не нравится этот крот, что регулярно роется у меня в саду, не нравится металлоискатель в гараже у соседа — такой у нас разбирали на курсах ПВО. Мне не по нраву хоровод, что начинает вырисовываться вокруг. Не нравится этот покупатель, от него несет фальшью. Мне тут, вообще, ничто не нравится. Кроме Тони, но вот следы… И где она, в самом деле?
Беспокойство о Тоне остро кольнуло; Ярчук лишь теперь начал понимать, кем она стала для него.
…Я веду плохую игру, продолжал перечень Клим. Давно полагалось бы согласиться с Пташко, но мне не нравится, как смотрит на меня при встрече сержант Станевич… А там, что, сразу проникнутся доверием? Брых исчез, а я не узнал у него и десятой доли… Блефовал… Сколько еще можно продержаться на блефе? Неизвестно… Дональд Дак клюнул — ведь это он был в междугородке… И ведь самое трудное впереди…
От этой мысли его передернуло; охватило ощущение заброшенности. Клим вдруг представил, насколько одиноким человеком был его отец — при всех своих связях, разветвленных в огромном городе, окруженный «клиентами» и нуждающимися в нем людьми, он был ужасающе одиноким, и, наверное, по вечерам вот также глядел бесцельно на огни проходящих внизу, за лесом, поездов…
Вероятности раскладывались веером, как в басне; направо, налево, прямо… и нигде не было чего-нибудь конкретного, скажем — направо пойдешь — шею свернешь. А на это уже были шансы.
Узенький серп луны в прямоугольнике окна пронзительно отсвечивал на глянцевых листьях вишни; было прохладно, и ему подумалось, что за Уралом уже началась осень. Внизу, за лесом, мирно гуднула электричка.
В передней что-то упало. Рефлекторно Клим вскочил и отпрянул в угол. Дверь мягко подалась и послышалось глуховатое:
— Кто есть?
Невидимая рука шарила выключатель. Клим подобрался. Дверь распахнулась, чувствовалось, что там не один человек. Он нащупал колпак настольной лампы, слегка повернул его и нажал кнопку.
Двое, белесые от залившего их света, смотрели, моргая на лампу. Ярчук сразу узнал их — Козырь и Дональд Дак.
— Убери свой прожектор.
Это сказал Козырь. Ярчук повернул колпак лампы вниз, и оба непрошеных гостя, настороженно посматривая на него, вошли в комнату. Теперь он мог рассмотреть подручных Пана более подробно.
— Сумерничаешь, друг? Мы уже думали, что спишь. Неприветливый ты…
Клим не отвечал. Дональд Дак, усевшись на краешек дивана, глянул с опаской на его руку, и Клим вдруг заметил, что держит шкворень от ставня. Когда он успел схватить его — неизвестно.
Козырь оседлал стул. Это был дюжий высокий малый с какими-то недохватками в телосложении; скорее всего, слишком длинный хребет, решил Ярчук. У него было широкое заурядное лицо рубахи-парня, и лишь шрам на брови и немного свешенная переносица могли намекнуть на ошибочность такой оценки. Дональд Дак полностью соответствовал своей кличке. Некоторое время все молчали.
— Суровый наследник, — снова заметил Козырь.
— Выставил бы хоть что гостям, — поддакнул утенок.
Козырь встал и, не спуская глаз с Клима, извлек початую бутылку с нижней полки буфета. Ярчук и не подозревал о ее существовании. Очевидно, они бывали здесь частенько… А может, и совсем недавно, несмотря на опечатанную дверь — слабое препятствие для домушника-профессионала. Козырь отхлебнул и передал Дональду. Тот брезгливо вытер горлышко и выпил, скривившись. Протянул бутылку Климу.
— Разгрузочный день, — отказался тот. — Так зачем пожаловали?
— Спрашиваешь? Сам же через фарцового передал…
— …насчет разговора, — вмешался утенок Дональд.
— Не с вами ж говорить! Я дела веду с тем, кто рулит.
Клим все еще не выпускал шкворень.
— Земляк, не гони волну, сейчас во всем разберемся. Поедешь с нами.
— К ближайшему крематорию? Так это еще вилами по воде…
— Спокойно. Ты просил разговор — будет тебе разговор. Пошли.
Гости поднялись. Все еще колеблясь, Ярчук положил шкворень на подоконник и снял куртку со спинки стула.
— Щас. Ты, говорят, резкий мальчик…
— Цыган пожаловался?
Но Дональд уже проскользнул за спину Клима, теперь он был блокирован с двух сторон. Оставалось идти. Козырь погасил свет, и они вышли.
Направились к шоссе — тесной группой под редкими уличными фонарями. У обочины стоял москвич-фургон; очевидно, ярко-алый на свету, сейчас он казался черным.
— Заходи, — Козырь открыл дверцы в грузовое отделение.
— Ты что — в душегубку меня суешь, падаль? Там же и окон нет, задохнуться можно.
— Не задохнешься, тут недалеко…
Козырь налег на Клима плечом, а Дональд Дак, осклабясь, прижал ему к ребрам что-то страшно-знакомое, тягостно знакомое по Щепихе.
— Убери пыру, недоносок, а то самого тебя там придется везти. Как мясо… Пусти, гляну, что там за салон.
— То-то ж. — Козырь, не выпуская его руки, чиркнул зажигалкой, чтобы посветить. — Там, в углу, канистра под ватником. Садись на нее.
Дверцы захлопнулись, и Клим оказался в полной темноте. Заскрежетал стартер, двигатель негромко рыкнул и машина выехала на окружную трассу. Зеленые косые цифирки наручных часов показывали начало двенадцатого.
20. В воронке
Клим оказался в узком дворе возле мощного темного сооружения, окруженного высоким забором. Над двором тянулся толстый провод — для собаки, сообразил Ярчук. Пса, видимо, загнал в будку Козырь, оттуда доносилось сдержанное рычанье. Воздух здесь отдавал дымком с острым, с детства привычным Климу, запахом серы. Значит, коксовый где-то недалеко… У входной двери невнятно серел Дональд Дак, ожидая его.
Утенок подтолкнул Клима вперед и закрыл дверь. Помещение, куда они вошли, было сплошь, под потолок, заставлено мебелью, полированные шкафы, столы, серванты и полки громоздились друг на друге; в их столпотворении виднелся уголок софы, заваленной картонными пакетами. По всему, здесь давно уже никто не был — слой пыли на полировке был матовым, слегка даже мохнатым. Склад, что ли? Люминесцентные лампы резали глаза, отвыкшие от света.
— Садись, хлопец!
Низкий голос пожилого человека. Ярчук повернулся в ту сторону — в проеме без дверного полотна висела синяя, отливающая глянцем штора, там, по-видимому, и находился говоривший. Клим направился было к двери.
— Не сюда, браток. Вон стульчик на средине, там размещайся, чтоб я тебя видел. И ты, Петро, пока будь возле. Можешь понадобиться.
Значит, утенка звали Петр. Слышно было, как во дворе бегал выпущенный пес, таская по проводу цепь. Козырь, очевидно, дежурил снаружи.
— Вот так.
Ярчук сидел посреди комнаты, чувствуя, как его разглядывают сквозь штору. Разглядывание длилось.
— Не знаю, как у вас, — сказал наконец Клим, — а у меня времени мало. К режиму привык — на нарах давно б уже спал.
— Похож… — донеслось из-за шторы после долгой паузы. — Я, малый, с твоим батей знался тридцать два годика, считай, и на воле, и в отсидке.
Значит, отец имел срок еще там? Ведь здесь он не сидел…
— Может, откинешь чадру? — бросил Клим.
— Спешишь, как голый в баню. Пока это ни к чему, так оно и мне, и тебе безопаснее. Твоя хата, сдается мне, под присмотром?
— А то как! И знаешь под чьим — под твоим, дядя! Хата с начинкой, ясное дело, как не потеребить. Напустил землероек, жуков навозных… Но, дядя, я говорю — не на того напал! Мое при мне будет…
— Ладно, хлопчик, — донеслось все так же мирно из-за двери. — Сколько там у тебя добра? Пятера в кармане? А в сортире тебя еще никто не топил?
Клим сорвался со стула, но Дональд Дак перехватил его, щелкнув выпрыгнувшим лезвием. Ярчук дернул ворот, сел, мрачно улыбаясь.
— Бабка надвое сказала — насчет сортира. Думаешь, взял телка голыми руками, сейчас из него кишки мотать будешь, хрен старый! На, сглотни!
Ярчук отвесил портьере оскорбительный жест.
— Выступай, хлопчик, приятно смотреть. И все там такие?
— Не махлюй, дядя, сам оттуда вылупился. У нас страховка всегда крепкая была, в случае чего, достанем. На тебе долги висят еще те.
За шторой переваривали услышанное.
— Кто ж тебя тут кроет, сынок? Один ты, как палец, в наших местах.
Голос вроде показывал озабоченность судьбой Клима.
— Не интересуйся, дядя, я же не лезу к тебе за твою тряпку. Одно скажу только: я человека предупредил — если вдруг потеряюсь, напускай ментов на гнезда. И на эти Выселки в том числе. Свояки далеко, так я ментами поквитаюсь, они и так тебя уже нюхают.
Наступило долгое молчание. Дональд посматривал на Клима — видимо, тот угадал место безошибочно. Наконец донеслось:
— Вот так верь человеку. А говорил же — кровью харкать буду, а сына в эти дела не допущу… Ладно, тля, выкладывай, где коробка!
Лишь теперь в голосе прорвалась злоба. Клим и ухом не повел.
— Я в законе, дядя, свое беру, то что за батей, не больше. А раз банк держу, значит и цену назначаю, справедливо? Мог бы на все рот открыть, но порядок знаю.
— Сопля, на что заришься? Ты к нему руку приложил? Пачкался, ходил возле вышки? Да ты ж до аэропорта не дотянешь… с коробкой. Потухнешь в канализации.
Ярчук хмуро молчал.
— Потому и делюсь, — выговорил он с натугой. — И еще, кроме откупной доли, вот у меня какой вопрос…
За портьерой все замерло. Климу все время казалось, что там не один человек.
— …вопрос такой — выставь мне человека, что отца убрал. За это половину доли своей снимаю — на твоих ребят.
Утенок Дональд шмыгнул носом одобрительно и спрятал прыгун: шел уже вполне деловой разговор. В соседней комнатке молчали.
— Я ж все равно дознаюсь. Лучше сразу засвети его мне, дядя. Он человек решенный, на него расчет не делай.
— Ладно, пацан, считай, — договорились. — Это было сказано с внезапной решительностью. — Доля твоя — четверть…
Ярчук протестующе нахмурился.
— Не понти, с тебя хватит. Радуйся, что целый ушел, только по старой дружбе с Данилычем. Теперь, вот еще что — все бумаги, что там будут — мои. И не пробуй зажать хоть одну!
— Если не денежные, дядя. Для меня все другие бумаги — макулатура.
— Годится. Завтра привезешь коробку.
— Сюда? Дядя, мне же не хочется рисковать. Давай вечером ко мне в усадьбу, все получишь на месте.
— Так она там? — не удержался от вопроса голос.
— Вроде того. — Клим многозначительно ухмыльнулся и встал. — Завтра, надеюсь, увижу тебя без паранджи… А это тебе, приятель, за хамство со мной!
Ярчук вдруг отвесил ничего не подозревающему Дональду оглушительную пощечину. Ничего не понимая, тот бросился на Клима; они возились у мебельных стеллажей, грохоча падающими полками. Ярчук придушил Дональда возле зеркального серванта, и, яростно тиская жертву, не спускал глаз с тусклого отраженья портьеры. Она резко отодвинулась, и Клим увидел лицо.
— Будешь помнить, дерьмо… — Клим отпустил задыхающегося утенка, штора тут же закрылась. — Заимел пыру и королем стал, а? Да ты на меня хоть с водородной бомбой…
— Ладно, хлопец, кончай цирк! — в голосе из-за шторы было явное раздражение. — Не нарывайся. Езжай домой, Козырь тебя отвезет. Проводи его, Петро, только не заводись, видишь же — хлопец со сдвигом…
Но Дональд и не думал заводиться. Потирая щеку, он вышел из склада, закрыл пса в будке и подошел к Козырю, возившемуся около фургона. Они о чем-то переговорили; до Ярчука, стоявшего посреди двора, доносились лишь обрывки фраз.
— …Можешь в кабине, он место знает, — напоследок сказал Дак. Ярчук распахнул правую дверцу и сел без приглашения; следом за ним влез за руль Козырь, уважительно глянув на него при свете тусклой потолочной лампочки. Тут Ярчук заметил, что у него мокрая под мышками рубаха. Москвич выкатил за ворота и покатил по мощеной дороге, обсаженной тополями; месяц уже почти спрятался за лесом.
— Крепкий орех Данилыч, — начал Козырь беседу, считая, по-видимому, что теперь можно быть откровеннее. — Обшарили избушку с ног до головы, а так ничего и не нашли. Садик весь прочесали.
— Могли еще сто лет ковырять. — Клим откинулся на спинку и закрыл глаза. Сквозь ресницы наблюдал за водителем.
— Намекаешь, она не там? С Брыхом он вывезти ничего не мог, там шмон был… наш. А на нем самом глаз держал один хлопец, последние три месяца. Видно было бы, если б понес куда такую тяжесть. Он же все время налегке, с портфельчиком. Раза два со двора мусор вывозил на тачке. Смотрели потом — мусор и есть.
— Куда? На свалку? — лениво спросил Ярчук.
— Не, в лесок рядом…
— Эх ты, сам ты мусор, — пренебрежительно бросил Клим. Козырь вдруг щелкнул челюстью, глаза его остекленели — нелегко бывает рубахе-парню, когда мозг его озаряет внезапная догадка. Он покосился на Ярчука — не заметил ли тот его реакции. Но сосед тянул все так же лениво:
— Ты, паря, вот что… Я старому не особенно верю: сунет он мне завтра какую-нибудь шпану — казни, мол, этот самый батьку порешил. А что мне проку с этого куренка… Земляк, — Клим поборол сонливость и привалился к плечу Козыря, — скажи, а? За мной не засохнет!
— Отстань! — рубаха-парень отпихнул его, судорожно вцепившись в рулевое колесо. — Не я — все, что знаю! А может, на самом деле током стукнуло…
Клим отодвинулся разочарованно.
— Эту лапшу на уши розыску вешай, там проглотят. А может, сам?
Ярчук выразительно кивнул в сторону оставшихся позади Выселок. Это оторвало Козыря от назойливой мысли.
— Ты что! Не может этого быть… Он же инвалид.
— Отпадает…
Машина вбежала на бетонку и понеслась, только швы щелкали.
— Чего так гонишь? Тоже мне, раллист нашелся.
— А? — Козырь немного отпустил педаль. — Раллист, это не я… Кореш мой настоящий гонщик.
«Знаем одного такого», — подумал Ярчук. Осторожно спросил:
— Назад далеко ехать?
— С чего это — назад? Сказано у тебя заночевать.
Это не входило в расчеты Клима. Он буркнул со злостью:
— Боится — в ментовку побегу? Вы ж за мной смотрели все время — имел я с ними дело?
— Кто знает… — странно ответил Козырь. — Побуду до утра. А днем найдется, кому присмотреть…
Редкие встречные машины слепили огнями. Козырь крутнул баранку — свернули в Загородный.
21. Вечеринка
Козырь уехал затемно, но Клим не спешил действовать. Он ожидал прихода квадратного Степаненко — это был повод для визита в поселковый, к нотариусу, а там можно было изловчиться и передать Станевичу записку. Но любитель древесности опаздывал к назначенному сроку.
Высматривая его, Клим подошел к калитке. В почтовом ящике углом торчала газета. Ярчук удивился — отец выписывал только журнал «Радио», должно быть, газету вложили по ошибке. Это была вчерашняя вечерка.
Но ошибки не было. На четвертой странице, в обведенной красным «Хронике ГАИ» темнело размытое фото — Ярчук без труда узнал черную диагональную полосу на капоте дико искореженной машины. Не читая, он отшвырнул газету, словно паука. Значит, Брых не успел найти другой выход… Пан демонстрировал Климу свою длинную руку.
Покупатель все не являлся, и к четырем часам Ярчук окончательно утвердился в своем мнении о нем. В шесть он предпринял вылазку: будто прогуливаясь, дошел до перекрестка — там зеленел москвич, знакомый по «Колобку». Насвистывая, Клим повернул обратно — возле осинника маячил цыганистый и с ним кто-то еще… Вообще, на улице было непривычно людно, особенно у соседских ворот. Ах, да, юбилей — хлопнул он себя по лбу. Тут Клим вспомнил, что у соседа есть телефон.
Из хором Губского волнами низвергалась музыкальная стихия, а когда Ярчук подошел к самому дому юбиляра, он почувствовал себя как в аэропорту, в момент близкого взлета. Под тенистыми липами на улице вкривь и вкось стояли машины, а на широком, словно паперть, крыльце приплясывали длиннополые дамы с бокалами в руках. Пьяный ритм колебал воздух. Клим с трудом отыскал хозяина возле стола, сервированного на пленере.
— Приношу поздравления, Иван Терентьевич! Простите, что в такой день по делу. Два вопроса…
— Да брось ты! Сядь сперва, выпей!
Компания за столом галдела, приглашая — все тертый, пожилой, бывалый люд. Ярчук отвел в сторонку раскрасневшегося именинника.
— Первый вопрос: Тоня не приехала?
— Разберись в этом кавардаке! — Губский пьяно захохотал. — Вроде мелькнула в толпе, а может то была Лина… Мне, во вс… во всяком случае, еще не представилась.
Он, покачиваясь, смотрел на Клима, ожидая второго вопроса, напоминая слегка своей монгольской статью подвыпившего хана.
— Вот что еще — от вас можно позвонить?
— Ради бога. Наверху телефон, жена покажет.
Клим прошел через большую комнату внизу. Там был накрыт, что называется, молодежный стол, почти опустошенный, будто по нему прошла взрывная волна. Здесь никого не было, лишь в единоборстве двух музыкальных устройств верх одерживал то стереопроигрыватель, то магнитофон с огромными колонками, с которых для вящего звука сняли решетки. В столовой кто-то раскатисто играл на пианино, в стиле «салун», а на веранде еще под что-то танцевали пары — молодайки в разлетающихся одеждах и элегантные пристарки. В эркере за зеленой шторой шла игра по-крупному; не будь юбилея, Губский сидел бы здесь, как ежевечерне. Несмотря на разгар торжества, никто не выглядел особенно пьяным. Антонины нигде не было.