— Ну что, хотите еще поплавать? — спросил Мак-Турк, когда мы выбрались на берег.
Я взглянул на освещенную сумеречным светом реку.
— Как, прямо здесь? — спросил я.
— Ну да, я всегда купаюсь здесь.
— Ну, а пираньи?
— Да нет, здесь можно не опасаться.
Успокоенные этим заверением, мы разделись, скользнули в теплую воду, и тут же почувствовали напор вибрирующих струй — течение в этом месте было быстрое. Отплыв Футов на тридцать от берега, я нырнул, но дна не достал — к тому же на глубине шести футов вода уже была почти ледяная. Мы беззаботно плавали, как вдруг я услышал угрюмое фырканье и громкий плеск со стороны небольшого островка в середине реки, футах в полутораста от нас.
— Кто это?! — спросил я Мак-Турка.
— Как кто? Кайман, — лаконично ответил он. — Окрестные воды ими кишмя кишат.
— Они что, не нападают? — в довольно бесцеремонной манере спросил Боб, вовсю работая руками и оглядываются через плечо, далеко ли до берега.
Я тоже обернулся в сторону берега — и что же вижу всего несколько минут назад я твердо полагал, что каких-нибудь два-три мощных гребка руками — и ты на берегу.; А теперь мне казалось, что до спасительной суши целы мили!
Мак-Турк пустился в разъяснения, что кайманы никогда не нападают на людей, но, сказать по совести, сидеть в воде нам больше не хотелось. Только ступив на сушу, мы почувствовали себя в безопасности. Право же, какие нервы выдержат, когда на глубине под тобою могут быть и электрические угри, и стаи голодных пираний, ищущих сытного ужина, и обходящий свои подводные владения кайман! Когда мы оделись, Мак-Турк направил луч фонаря в сторону островка. В луче света мы насчитали над поверхностью воды шесть пар красных глаз, горящих, словно раскаленные угли.
— Кайманы, — повторил Мак-Турк. — Их тут сколько душе угодно. Ну что ж, пойдемте ужинать.
И он повел нас между деревьями по направлению к дому.
Глава пятая Охота за муравьедом
Поимка большого муравьеда была одною из главных причин, почему мы отправились на Рупунуни: мы слышали, что в заросших травою саваннах ловить этих животных гораздо проще, чем в гвианских лесах.
Первые три дня после прилета в Каранамбо мы только и говорили, что о муравьедах, пока Мак-Турк наконец не обещал подумать, как бы это устроить. И вот в одно прекрасное утро, когда мы только окончили завтракать, на пороге нашего дома возник — внезапно и безмолвно, как и свойственно людям его племени, — малорослый индеец. У него было бронзовое скуластое лицо и темные глаза-щелочки — можно было бы заподозрить, что они таят коварство, не будь мерцавшего в них огонька робости. Одежда его состояла из ветхих брюк и рубашки, а гладкие черные волосы прикрывала облезлая шляпа, некогда бархатная — такую шляпу носили разве что феи из волшебных сказок. Всякий, кто ожидал увидеть перед собою сурового отважного воина в пестром головном уборе из перьев и с легендарными тотемными знаками, выведенными цветной глиной на коже, испытал бы горчайшее разочарование. Впрочем, в нем ощущалась уверенность, и это меня утешало.
— Позвольте представить вам Фрэнсиса, — сказал Мак-Турк, указу я рукой на сие чудо природы. — Думаю, он-то знает, где можно найти муравьеда!
Сообщи он нам, где отыскать крупную золотоносную жилу, то и тогда бы мы не приветствовали его с больший восторгом. После непродолжительных расспросов мы выяснили, что Фрэнсис действительно знает, где муравьед имел место быть. Он видел его три дня назад. Другой вопрос, по-прежнему ли он на старом месте или куда-нибудь откочевал. Мак-Турк предложил: пусть Фрэнсис сходит и проверит и, если зверюга еще там обретается, пусть вернется за нами, а мы попытаем счастья. Застенчиво улыбнувшись, Фрэнсис согласился и в ту же минуту отправился выполнять наше задание. Вернувшись на следующее утро, он доложил, что поиски возымели успех: он обнаружил, где находится муравьед, и готов проводить нас туда на следующий день.
— Как же туда добраться? — спросил я Мак-Турка.
— Только на лошадях, — ответил он. — Машину брать бессмысленно: придется мотаться по саванне. Джип там не пройдет.
Я повернулся к Бобу.
— Ты умеешь ездить верхом? — с надеждой спросил я.
— Да вообще-то однажды было дело, если ты это имеешь в виду, — осторожно сказал Боб и поспешно добавил: — Только лошадь должна быть очень смирная, конечно.
— Ну как, сможете раздобыть нам пару добрых, смирных лошадей? Пожалуй, справимся! — сказал я Мак-Турку.
— Будьте покойны, я подберу вам самых спокойных! — заверил нас Мак-Турк и отправился вместе с Фрэнсисом улаживать детали.
Немного погодя он сказал нам, что Фрэнсис и лошади будут дожидаться нас завтра утром в условленном месте милях в двух от дома. Оттуда и начнется наш маршрут в неизвестность.
…Когда назавтра мы спозаранку тронулись в путь, утренние лучи окрасили заросшую травою саванну в приятный золотисто-зеленый цвет. Прыгая по кочкам, машина неслась к далекой линии деревьев, где у нас было назначено свидание с Фрэнсисом. В нежно-голубом, словно крыло сойки, небе чертили круг за кругом два казавшихся точками ястреба, обшаривая глазом просторы саванны в поисках завтрака. Яркие, будто искры, стрекозы вылетали из-под колес машины. Теплый ветер захватывал ввысь кружащее водоворотом облачко рыжеватой пыли.
Мак-Турк, картинно держа одной рукой баранку, а другой надвигая шляпу на лоб, заговорил со мной, пытаясь перекричать гул мотора и шум ветра:
— Ты понимаешь, этот индеец… ну да, Фрэнсис… Как бы тебе все это объяснить… Он такой, немножко странный. Не то чтобы у него не все дома, но он сам говорит, что иногда у него едет крыша. Это я просто так, чтобы ты знал. А так он мухи не обидит.
— Так вы уверены, что он нормальный? — крикнул я в ответ, чувствуя, что у меня душа уходит в пятки.
— Ей-богу, совершенно безобиден.
— О чем это вы? — спросил Боб с заднего сиденья.
— Мак-Турк говорит, что у Фрэнсиса бывают… это, как их… заскоки, — успокоил я его.
— Чего-чего?! — крикнул Боб.
— Заскоки.
— Какие заскоки?!
— Ну… Мак-Турк говорит, что у Фрэнсиса иногда едет крыша. Но тем не менее уверяет, что он совершенно безобиден.
— Час от часу не легче! — убитым голосом произнес Боб, откинулся на спинку кресла и закатил глаза. На лице его читалось выражение сдерживаемой муки.
Мы доехали до деревьев и увидели сидевшего на корточках Фрэнсиса. Его знаменитая волшебная шляпа была лихо сдвинута набекрень. Позади него стоял табунок понуро свесивших головы и позвякивающих уздечками жалких кляч. На них были чрезвычайно неудобные на вид седла с высоко расположенными передними луками. Мы выбрались из джипа и, стараясь напустить на себя веселую мину, поздоровались с Фрэнсисом. Мак-Турк пожелал нам всем удачной охоты, развернул машину и с таким ревом рванулся вперед, что лошаденки шарахнулись, звеня всеми Уздечками и стременами. Фрэнсис кое-как успокоил их и подвел к нам, чтобы мы высказали свое суждение. Мы недоверчиво поглядывали на наших росинантов, а они с неменьшей подозрительностью глазели на нас.
— Ну, какую берешь? — спросил я у Боба.
— По-моему, один черт, — сказал он. — А впрочем… опробую-ка вот эту, каурую. Видишь, косит чуть-чуть?
Мне досталась большая серая лошадь, на первый взгляд схожая с мулом; тут выяснилось, что она и норовом уступает сему упрямому животному. Желая подбодрить я сказал пару ласковых слов; но, как ни пытался подобраться к ней, она отступала в сторону, сверкая белками глаз.
— Ну что же ты, дружище, — фальшиво уговаривал ее, безуспешно пытаясь сунуть ногу в стремя.
— Это не дружище, это подруга, — уточнил Боб.
Наконец мне удалось взгромоздиться на тощую костлявую спину клячи, и я мгновенно схватился за уздечку. Лошадь, выбранная Бобом, показалась мне более покладистой. Во всяком случае, она безропотно позволила ему сесть на себя. Но только он устроился в седле, как она начала медленно, но неуклонно пятиться назад. Так они пожалуй, доплелась бы до самой бразильской границы, если бы на ее пути не оказался огромный колючий куст. Въехав в него всем крупом, она стала как вкопанная — ни с места.
К этому времени Фрэнсис уже оседлал свою хмурую вороную лошадь и поскакал вперед. Насилу держась на своей кобыле, я пустился вдогонку. Боб по-прежнему пытался ублажить свою лошадь ласковыми речами, каковые постепенно затихли вдали. Мы миновали поворот, и Боб вовсе пропал из виду. Его лошадь двигалась каким-то хитроумным аллюром — помесью шага с рысью, а Боб красный в лице, что твой индеец, — крепко сжимал в руке длинную ветку, которой столь усердно нахлестывал по спине животину, что я забеспокоился, как бы он не вывихнул себе руку. Подъехав поближе, я с интересом стал наблюдать за его прогрессом в деле обучения верховой езде.
— Ну как дела? — спросил я Боба, когда он поравнялся со мной.
Боб бросил на меня убийственный взгляд.
— Все-бы-ни-че-го-е-сли-бы-о-на-шла-как-сле-ду-ет, — проговорил он, вставляя по слогу между толчками.
— Погоди-ка секундочку, — сказал я, желая помочь, — дай-ка я подъеду сзади и дам ей шлепка!
Сзади Боб и его кобыла выглядели так, будто исполняли некую темпераментную румбу, какой славится Латинская Америка. Я пришпорил свою лошадку, пустив ее рысью, и, поравнявшись с ходящим ходуном крупом кобылки Боба, нагнулся, чтобы хорошенько шлепнуть ее. И что же? Моей лошади, которая до сей минуты вела себя образцово, отчего-то взбрело в голову, что я ни с того ни сего, самым подлым и коварным образом посягаю на ее жизнь. Она собрала все мускулы, да как скакнет — тут бы позавидовал любой кузнечик! На мгновение мне бросить в глаза удивленная физиономия Боба — и вот мы уже мчимся по траве вдогонку за Фрэнсисом. Когда мы поравнялись с ним, он повернулся в седле, изобразив на лице широченную улыбку. Затем он подбодрил свою лошадь, хлестнув ее поводьями по шее, — и, прежде чем я сообразил, что происходит, мы уже бешеным галопом помчались по тропе, грудь в грудь, а Фрэнсис еще поддавал ходу, погоняя свою лошадь странными гортанными выкриками.
— Фрэнсис, опомнись!!! — завопил я. — Тут тебе не скачки! Я больше так не могу… Стой! Стой, кому говорят!
Эти слова с трудом пробили себе путь к сознанию нашего провожатого. Когда же он понял, чего от него хотят, на лице его обозначилось выражение горького разочарования. Он нехотя осадил свою лошадь — и, к моему величайшему облегчению, моя тоже замедлила шаг. Мы остановились и подождали, пока Боб доскачет на своей танцующей кобыле. Когда же вся наша команда была в сборе, я предложил следующий порядок следования: Фрэнсис впереди, Боб за ним, а я — замыкающим. Так мне легче будет следить за тем, чтобы лошадь Боба скакала как полагается, a не маялась дурью. Дальше мы продолжали путь размеренным шагом, без всякой гонки.
Солнце уже нещадно палило, и пейзаж, простиравшийся перед нами, казалось, плавился в его лучах. Мы покрывали милю за милей по траве — зеленой, золотой и бурой, а вдали, словно на самом краю света, маячила волнистая линия бледных зеленовато-голубых гор. И странно, во всем этом океане травы — никаких признаков жизни… Единственное, что двигалось, — мы и наши тени. В течение двух с лишним часов мы скакали по колено в траве под предводительством Фрэнсиса, который бесстрастно развалился в седле, так что шляпа сползла ему на глаза — очевидно, он спал. Впрочем, монотонный пейзаж и жара заставляли и нас клевать носом. Следуя примеру нашего вожака, мы тоже задремали.
Внезапно я открыл глаза — и что же вижу: посреди плоской саванны — нечто вроде большого овального кратера с плавно спускающимися склонами. В центре его располагалось окаймленное тростниковыми зарослями озеро, по берегам которого были разбросаны низенькие кустарники.
По мере нашего движения вокруг озера все вокруг, казалось, оживало все более и более — вот небольшой кайман скользнул в неподвижную воду, почти не всколыхнув ее, вот десять аистов-ярибу торжественно прошествовали к противоположному берегу, задумчиво опустив свои длинные клювы, как бы размышляя о чем-то; кустарники был полны крохотных щебечущих и порхающих пташек.
— Боб, проснись, полюбуйся местной фауной! — предложил я.
Сонно выглянув из-под шляпы, Боб изрек «Да Hy-y…» самым безразличным тоном, на какой только был способен, и снова заснул.
Внезапно дорогу мне перебежали две изумрудные ящерки — они были столь поглощены бегом наперегонки, что не приняли во внимание появление нашего кортежа, а моя лошадь так медленно переступала копытами, что не зашибла ни одной из них. А вот крохотный зимородок упал камнем с ветки на гладкую поверхность озера — и, снова взмыв вверх, вернулся на свою ветку с добычей в клюве. Золотые и черные стрекозы звенели над тростниками и неподвижно зависали над укутавшей болотистую землю розовой дымкой крохотных орхидей. На трухлявом пне, явно в предвкушении зловещего пиршества, восседала пара черных грифов. Они устремили на нас взгляд, не предвещавший ничего доброго — особенно если принять во внимание состояние психики нашего предводителя. Миновав озеро, мы вновь поскакали по саванне; чем дальше мы ехали, тем более неслышным делался щебет птиц за нашей спиной и под конец умолк совсем — только и слышно было, как молотят по траве копыта наших лошадей. Я не нашел ничего лучше, как заснуть снова.
Проснулся я от толчка — лошадь остановилась. Я поднял глаза и увидел, что Фрэнсис тоже проснулся и, сидя в седле, обозревает окрестности — своим видом он походил на Бонапарта, обозревавшего поле боя, только в роли треуголки выступала знаменитая шляпа. Перед нами простиралась плоская, словно шахматная доска, равнина. Слева от нас она слегка повышалась. Склон покрывали огромные я пучки травы и низкорослые кустарники. Подскакав к нашему вожаку, я вопросительно посмотрел на него; он же в ответ махнул мне смуглой рукой и указал на местность. Как я понял, это и были владения муравьеда.
— О чем это вы? — спросил Боб.
— Судя по всему, это то самое место, где он видел зверя.
Фрэнсис, как нас уверял Мак-Турк, мог объясняться о-английски. Что ж, вот и настал судьбоносный миг! Пусть мобилизует все свои познания и во всех подробно распишет нам тактику наших действий. Вместо этого Фрэнсис, глядя мне прямо в глаза, издал череду нечленораздельных звуков — более невразумительных мне редко приходилось слышать. Он еще дважды повторил эту же череду сигналов; как я ни прислушивался, но не мог различить ни одного знакомого слова. Тогда я обратился к Бобу, который ерзал в седле, как от рези в желудке, не принимая участия в этом обмене мнениями.
— Слушай, дружище, не ты ли хвастался, что умеешь объясняться на каком-то индейском диалекте?
— Так-то так, но то были парагвайские индейцы. Не думаю, что у них есть что-то общее с индейцами мунчи.
— Но хоть что-нибудь вспомнить можешь?
— Пожалуй, смогу. Так, кое-какие обрывки.
— Ну так попробуй разобрать, что говорит Фрэнсис.
— Так разве он не по-английски говорит? — изумленно спросил Боб.
— Да черт его знает, может, и по-патагонски! А ну-ка, Фрэнсис, повтори все с самого начала!
Фрэнсис с многострадальным видом повторил свой краткий монолог. Боб внимательно слушал, и чем дольше слушал, тем больше хмурился.
— Ничего не понимаю, — наконец сказал он. — Это черт знает что, но только не английский!
Мы глядели на Фрэнсиса, а он с сожалением смотрел на; нас. Вдруг его словно осенило — зачем пытаться что-либо объяснять этим тупицам словами, когда есть понятный всем язык жестов и звукоподражаний! Сперва он ткнул пальцем — мол, это то самое место, где он видел муравьеда. Затем он сложил ладони вместе, положил их под щеку, закрыл глаза и принялся громко храпеть — это значит, что зверь, должно быть, спит где-нибудь тут неподалеку. И наконец, поочередно показав на каждого из нас пальнем, он принялся пронзительно и громко кричать — стало быть, нам надо выстроиться в линию и прочесывать кустарник, производя как можно больше шума.
Итак, мы развернулись в боевой порядок с интервалами в тридцать ярдов и погнали коней сквозь высокую траву с такими невообразимыми воплями и криками, что стороннему наблюдателю оставалось бы только гадать, какая это палата для буйнопомешанных проводит состязания по выездке. Фрэнсис, шедший справа от меня, блестяще имитировал заливающуюся лаем свору собак, слева раздавались арии из «Лох-Ломонд» в исполнении Боба, перемежаемые пронзительными возгласами: «Шш-ууу! Шш-yyу!» Такая комбинация вспугнула бы не то что муравьеда, а самого дьявола. Так мы проскакали уже с полмили, пока я не сорвал себе всю глотку до хрипоты; мне стали уже закрадываться в душу сомнения пребывания здесь муравьеда, и водятся ли таковые в Гвиане. Мои крики утратили прежнее разнообразие звучания и стали скорее напоминать унылое карканье одинокой вороны.
Вдруг Фрэнсис издал резкий торжествующий вопль, и я увидел, как из-под копыт его лошади метнулось что-то черное и поскакало сквозь густую траву. Я повернул лошадь и во весь опор понесся на зверя, в то же время пытаясь оповестить Боба. А лошадь, как назло, беспрестанно спотыкалась о поросшие травой кочки и проваливалась в глубокие трещины в иссушенной зноем земле. Темная фигура животного выскочила из-под завесы длинной травы и бешеным галопом рванулась по скудно поросшей травой равнине. Да, это и в самом деле был муравьед, причем гораздо крупнее всех тех, которых мне доводилось видеть в неволе. Он несся по равнине с головокружительной скоростью, мотая из стороны в сторону большой, похожей на сосульку головой, а его лохматый хвост, словно вымпел, плескался за ним. Фрэнсис висел у него на хвосте, на скаку разматывая лассо и погоняя лошадь дикими криками. К тому времени я уже выскочил из густой травы и погнал лошадь прямо на муравьеда, но едва увидев зверя, моя кобыла решила, что с таким страшилищем лучше не связываться, и во всю прыть поскакала в противоположном направлении. Я чуть не заплакал с досады — сколько времени зря упущено! — но все же мне кое-как удалось совладать с ней. Но все равно сближение с целью шло кругами — примерно так же, как движется краб. Как раз в это время Фрэнсис, поравнявшись с муравьедом, раскрутил лассо и метко накинул на голову животного.