— Ну вот, это они нам отвечают, — объяснил Мак-Турк. — Они живут в этих скважинах. Конечно, у них есть и подводные выходы прямо к реке. Если как следует потопать да попугать их, они уплывут в реку, а там лови и не зевай!
Он принялся топать с новой силой, и в ответ из-под Я камней раздался целый хор хрюкающих, перемежающихся с бульканьем звуков — если не знать, что исходят они от электрических угрей, укрывшихся в подводных жилищах, можно было бы подумать, что это звуки заливаемого потопом свинарника. Когда же, вдоволь наслушавшись, мы отправились далее вниз по реке, Мак-Турк принялся сетовать — мол, сколько напраслины возвели на электрических угрей! И нападают, мол, и убивают! Конечно, они не идеальные компаньоны для купающихся, но тем не менее зачем же так резко! Что касается меня, то я решил воздержаться от высказывания собственных суждений на этот счет, пока не познакомлюсь с ними поближе.
Естественно, за электрическими угрями последовали вдовые сюрпризы. Чуть ниже обиталища этих удивительных рыб река пускалась в плавные изгибы. Миновав один из них, мы увидели большую песчаную отмель, а на ней — трех самых фантастических птиц, которых мне когда-либо приходилось видеть. Оперение у них было черное с белым, ножки коротенькие, зато клювы удлиненные, ярко раскрашенные желтым, алым и черным, что делало их похожими на шутовские носы. Вразвалочку прохаживаясь по песку, эти пернатые нацеливали на нас свои странные клювы, издавая недовольные тревожные возгласы. Причудливость этих клювов бросалась в глаза; приглядевшись к птицам в полевой бинокль, я понял, в чем тут дело: нижняя часть клюва у них была гораздо длиннее верхней, будто кто-то нарочно оттяпал у них два-три дюйма верхней части клюва. Необычный клюв, да еще столь блестяще раскрашенный, и в самом деле придает этим птицам в высшей степени оригинальный вид. Однако не стоит спешить записывать водореза (так называется эта птица) в уродцы, и уж тем более приклеивать к нему ярлык «ошибки природы», каковыми когда-то наградил ленивца Бюффон. Этот клюв — не уродство, а хитроумное приспособление, помогающее его обладателю добывать пищу. Время от времени с печатного станка сходят всяческие книжицы вроде «Удивительные факты из жизни животного мира, авторы которых меж прочих дел не преминут выразить свой восторг по поводу разнообразия птичьих клювов. В первую очередь перечисляют конечно же фламинго и пеликанов, а вот о водорезах не упоминает никто или почти никто, хотя они уж точно обладают самым удивительным клювом в мире пернатых. Водорез проносится с раскрытым клювом на бреющем полете над самой поверхностью воды — отсюда его название. Длинная нижняя челюсть взрезает поверхность воды, как ножницы вспарывают ткань, и зачерпывает ею мальков и прочую лакомую водяную живность. Будь обе половины клюва одинаковой длины, этот фокус так бы просто не удался, но природа убрала лишнюю часть ровно настолько, насколько нужно. Беспокойно переступая на коротеньких ножках, водорезы с тревогой наблюдали за нашим приближением к песчаной отмели. Но вот моторчик в последний раз чихнул и затих, нос нашего суденышка с тихим шуршанием воткнулся в песок — и все три птицы, вспорхнув, повернули свои пестрые клювы по направлении» вниз по течению и полетели, перекликаясь между собою протяжными щебечущими голосами.
Вся отмель была покрыта затейливым узором из множества цепочек самых диковинных следов. Среди них мы без труда отыскали следы наших знакомых водорезов — вот они, переплетаются с другими цепочками, извиваясь, словно стебельки плюща! Тут наш взгляд остановился на некоей странной борозде, протянувшейся от самой кромки воды к высшей точке отмели — как будто кто-то нарочно прокатил по хрупкому узору тяжелым шаром, чтобы загубить рисунок. По бокам борозды шли глубокие короткие насечки. След заканчивался круглой площадкой, и казалось, будто песок специально утрамбовали лопатой. Я с удивлением рассматривал странный след, но тут загадку разрешил Мак-Турк.
— Это черепаха, — объяснил он. — Она приползла сюда откладывать яйца.
Он подошел к площадке, где заканчивался след, и принялся разгребать песок. На глубине около шести дюймов он обнаружил кладку из десяти яиц, каждое размером с некрупное куриное, только вместо скорлупы покрытое тонкой кожицей. Мак-Турк надорвал на одном яйце кожицу, открыв довольно клейкий белок и яркий желток, и отправил содержимое прямо в рот! Я последовал его примеру — ну, доложу я вам, ничего в жизни вкуснее не едал! Слегка прогретые солнцем, сырые черепашьи яйца так и тают во рту, оставляя на языке сладкий вкус ореха.
Усевшись на песке, мы мигом выпили оставшиеся яйца, а чуть позже я отыскал на берегу еще одну кладку — и вот вам превосходный ужин! Забегая вперед, я скажу, что сваренные вкрутую, они имеют вкус сладкого каштана. Но до ужина еще было далеко, а впереди ждали новые открытия! Вытерев с губ остатки желтка, мы пересекли отмель и нырнули, как мы думали, в густой лес, который в действительности оказался узкой полосой деревьев, росших по берегу реки. Вскоре мы снова очутились в саванне, по пояс в шуршащей, подсушенной солнцем траве. Каждый шаг давался с трудом, потому что вперемежку с обычной для саванны жесткой травой тут росла еще какая-то совершенно чудовищная. Я решил, что это растение было специально создано, чтобы вывести меня из равновесия! Его листья по семи футов каждый, на взгляд сочные, изящные и прохладные, путались у нас под ногами и устилали дорогу с таким коварством, какому позавидовал бы сам Макиавелли. Дело в том, что края этих листьев мало того что острее всякой бритвы, так еще покрыты микроскопическими зубчикам и, подобно полотну ножовки; чуть тронь — и на коже останется множество глубоких порезов, как от скальпеля. Раз я неосторожно раздвинул пучок этих листьев голыми руками — и вид у меня стал такой, как будто я сцепился с парой ягуаров. А Боб, которому до того момента было наплевать, что трава-бритва, что трава-мурава, запросто уселся отдохнуть на пучок — так его не спасли даже джинсы! Что ж, получил хороший урок…
Но вот опасный участок позади, и мы вышли к безмолвному, окаймленному полоской леса почти круглому озеру, в которое впадала небольшая, медленная речная протока. В самом центре озерка, уходя стволом футов на шесть в воду, стояло высокое стройное дерево, увешанное, будто диковинными плодами, странными гнездами, сотканными из пальмовых волокон и травы, — они были похожи на оплетенные сеткой бутылки. А вот и владельцы столь необычных жилищ — колония желтоспинных кассиков; беззаботно перепархивая с ветки на ветку, они то ныряют в свои странные жилища, то высовываются наружу. У этих птах величиной с дрозда лимонно-желтое с черным оперение и длинные острые клювы цвета слоновой кости. А взглянешь вниз — и не оторвать глаз от безмолвной, медового цвета воды, отражающей каждую ветку дерева, каждое свитое на нем гнездо, любую из порхающих и гомонящих ярких пташек. Но вот на зеркало падает с дерева лист или веточка; на мгновение картина покрывается дрожащей черной рябью — и снова успокаивается как ни в чем не бывало.
Залюбовавшись празднеством пернатых, мы не сразу обратили внимание, что вода у кромки слегка всколыхнулась и пошла морщинами. Причиной тому была отнюдь не упавшая с дерева веточка. Из воды показалась длинная шишковатая морда, увенчанная единственным выпученным глазом.
— Ба, да это же старый знакомый, Одноглазый! — сказал Мак-Турк, глядя, как крокодилья морда, бесшумно скользя по поверхности воды, приближается к нам. Когда она оказалась совсем близко, стало видно, что другая глазница пуста и сморщена. Мы пристально следили за его маневрами, он же старался не спускать с нас своего единственного глаза; но тут наше преимущество было бесспорным — как-никак шесть глаз против одного! Сколько себя помнит Мак-Турк, Одноглазый всегда был владыкой этого озера. Как он потерял глаз, навсегда осталось тайной. Может быть, какой-нибудь индеец поразил его стрелой, а может, сцепился с ягуаром, и тот выцарапал ему глаз своими могучими когтями. Но, как бы там ни было в действительности — похоже, потеря глаза не слишком повлияла на его судьбу. Он благополучно жил себе в озере, снискав славу адмирала Нельсона среди рептилий и властвуя над своими меньшими сородичами.
Кайман подплыл к нам на расстояние тридцати футов, а затем развернулся слепым глазом к нам. Мак-Турк подобрал палку и что есть мочи ударил ею по стволу дерева. Раздался треск, гулко прокатившийся над водою, так что даже кассики прервали неумолчное щебетание. Одноглазый быстро и плавно погрузился под воду, а когда снова всплыл на поверхность, то устремил на нас свой целый глаз. Мы отправились бродить вокруг озерка, а он выплыл на середину и медленно кружился, напряженно следя за нами.
Мы подошли туда, где над водой почти горизонтально наклонилось огромное дерево, увешанное длинными прядями испанского мха и гроздьями орхидей, состоявшими каждая из дюжин красных, как бы восковых, цветков. Мы забрались в его крону и очутились как бы на заколдованном, убранном орхидеями балконе, нависшем невысоко над подои. Наклонив головы, мы видели наши отражения, которые слегка подергивались рябью, когда на них, тихо вальсируя и воздухе, падали лепестки невзначай задетых нами орхидей. Всласть насмотревшись на отражение собственных физиономий, мы перевели взгляд на озеро, как вдруг Мак-Турк указал нам точку под нами футах в пятидесяти от берега.
Мы подошли туда, где над водой почти горизонтально наклонилось огромное дерево, увешанное длинными прядями испанского мха и гроздьями орхидей, состоявшими каждая из дюжин красных, как бы восковых, цветков. Мы забрались в его крону и очутились как бы на заколдованном, убранном орхидеями балконе, нависшем невысоко над подои. Наклонив головы, мы видели наши отражения, которые слегка подергивались рябью, когда на них, тихо вальсируя и воздухе, падали лепестки невзначай задетых нами орхидей. Всласть насмотревшись на отражение собственных физиономий, мы перевели взгляд на озеро, как вдруг Мак-Турк указал нам точку под нами футах в пятидесяти от берега.
— Смотрите сюда! — скомандовал он.
Мы напрягли зрение, но ничего не заметили: поверхность воды оставалась ненарушенной. Я как раз собирался спросить, что же нам следует высматривать, как вдруг раздался громкий всплеск, что-то возникло над поверхностью воды — и тут же исчезло, оставив лишь легкие круги да струйку поднимающихся из глубины золотых пузырьков.
— Арапаима, — сказал довольный Мак-Турк. — Вон поплыла! Смотрите вниз!
Я глядел во все глаза в воду — не дай Бог проворонить такое зрелище! Вот раздался новый плеск, затем еще, с каждым разом все ближе и ближе — и неожиданно на наших глазах появилась громаднейшая рыбина. Ее могучее тело медленно двигалось под нами в прозрачной янтарной воде. На какое-то мгновение это массивное торпедообразное тело показалось во всей красе — мы разглядели и высокий веерообразный плавник, протянувшийся вдоль ее спины, и хвост, показавшийся нам слишком тупым и маленьким для рыбины таких размеров — и вдруг она пропала среди пестрых отражений нашего дерева, и больше не показывалась нам на глаза.
Я с сожалением должен сказать, что это первый и последний раз, когда нам удалось взглянуть на арапаиму — одну из крупнейших в мире пресноводных рыб, хотя они довольно обычны в озерах и реках Рупунуни. Эти гигантские рыбы могут достигать шести-семи футов в длину и весить от двухсот до трехсот фунтов. Мак-Турк похвастался нам, что самая большая когда-либо пойманная им рыбина достигала девяти футов в длину. Это столь могучие и быстрые рыбы, что, пожалуй, единственные враги их — человек да вездесущий ягуар. Человек охотится на них с копьем и луком, ну, а у ягуара свой, более любопытный метод. Он ждет, когда рыба подплывет поближе к берегу, а затем кидается ей на хребет и, работая своими могучими лапами, начинает выбрасывать рыбу на берег.
Мак-Турк сказал, что ему ничего не стоит загарпунить арапаиму, если мне захочется рассмотреть ее поближе; но я считал позором губить столь прекрасное создание ради интереса. А о том, чтобы поймать такую рыбину живьем не могло быть и речи — даже если бы нам удалось это сделать, как бы мы доставили ее к побережью? Для этого потребовался бы резервуар в несколько сот галлонов воды! Даже я, при всем своем энтузиазме, вынужден был отказаться от мысли взять с собой в Джорджтаун живую арапаиму.
Мак-Турк сообщил нам любопытный факт об этой рыбе, — факт, насколько я знаю, прежде никем не зафиксированный. Во время брачного периода на затылке у самки арапаимы образуется особая железа, выделяющая белую субстанцию, похожую на молоко. Мак-Турк утверждал, что не раз наблюдал, как мальки собираются вокруг материнской головы и, по-видимому, питаются этим «молоком». Это известие удивило меня, и я лелеял надежду, что, пока мы будем на Рупунуни, нам тоже посчастливится стать свидетелями столь диковинного зрелища, но, увы, надежды оказались напрасными. А жаль! Открытие рыбы, которая «вскармливает» своих мальков, произвело бы немалую сенсацию среди зоологов и ихтиологов.
Завороженные зрелищем, мы продолжали сидеть на дереве — вдруг увидим еще одну арапаиму! — но нет, в воде больше не было никаких признаков жизни. Делать нечего, мы с неохотой слезли с дерева, и Мак-Турк повел нас кругом озера на противоположный берег — ему хотелось продемонстрировать нам индейский метод рыбалки, а там, на мелководье, располагалось самое удобное место.
Оказавшись там, он снял с плеча небольшой лук, скорее похожий на детскую игрушку, и, зарядив его тонкой стрелой, осторожно вошел по колено в темную воду и несколько минут простоял неподвижно. Потом до нас долетел звук звенящей тетивы. Стрела, войдя в воду футах в пятнадцати от Мак-Турка, на мгновение замерла в неподвижности, торча дюймов на пять над поверхностью воды. Вдруг она задергалась, задрожала и пошла выписывать круги по воде, так и оставаясь в вертикальном положении. Прошла еще минута, и вот стрела стала все больше и больше подниматься над водой, потом наклонилась и почти легла плашмя. Оказывается, ее наконечник пронзил крупную серебристую рыбину, которая теперь, перед смертью, судорожно шевелила губами, а вокруг нее все шире расплывалось кровавое пятно. Удивительно, но, пока рыбина не всплыла на поверхность, я не видел в воде ничего, кроме стрелы, выписывающей круги. Может, это оттого, что я наблюдал с берега, решил я. Чтобы в следующий раз не пропустить всех деталей ловли от начала до конца, я вошел в воду и присоединился к Мак-Турку. Мы немного постояли молча в ожидании, и вдруг Мак-Турк сказал мне:
— Вон там… Вон, у той коряги, видишь?
Я взглянул туда — нет, ничего не вижу! Поверхность воды, похожая на старое зеркало, оставалась недвижной. Но Мак-Турку дано было разглядеть, что под нею скрывается! Он снова поднял лук, снова раздался голос тетивы — и вот уже вторая рыбина, пораженная метким выстрелом, всплывает на поверхность. Мак-Турк еще трижды на моих глазах поднимал лук — и ни разу мне не удавалось увидеть рыбу, пока она, пронзенная стрелою, не всплывала наверх. Многолетняя практика обострила его зрение до чрезвычайности — он мог разглядеть под водою едва заметную тень, указывающую местоположение рыбы, определить направление ее движения, сделать поправку на оптический обман — и пустить стрелу точно в цель, прежде чем я вообще успевал заметить какое-либо шевеление.
Когда мы вернулись к отмели, где стояло наше суденышко, Мак-Турк ненадолго предоставил нас самим себе. Мы с Бобом сочли, что наилучшим развлечением будет поискать еще черепашьих яиц, но напрасно. Я решил хоть наплаваться всласть. Песчаная отмель здесь плавно понижалась, так что глубина едва ли превышала шесть футов. Место выглядело вполне безопасным для купания, и Боб решил последовать моему примеру. Вскоре он подозвал меня на мелководье и гордым жестом указал на какие-то большие круглые углубления в песке. Словно сама природа приготовила для тебя ванну — сядешь в такую, по подбородок в воде — и наслаждайся жизнью. Так мы и сделали: выбрали себе ямы поудобнее, разлеглись и даже радостно запели. Наплескавшись всласть, мы выбрались на солнце и принялись скакать по песку, чтобы обсохнуть — если бы кто-нибудь видел нас, то решил бы, что это двое полоумных дикарей. Когда мы уже стали одеваться, возвратился Мак-Турк, и я поведал ему, какое мы открыли на отмели чудесное место для купания.
— А те ямы, которые нашел Боб, как нарочно для нас сделаны, — сказал я. — Сидишь себе по подбородок в воде… Блаженство!
— Какие еще ямы? — переспросил Мак-Турк.
— Да вон, в песке, — объяснил Боб. — Похожи на лунные кратеры.
— Как?! — вопросил Мак-Турк. — И вы в них сидели?!
— Ну да, — радостно подтвердил Боб.
— А что тут такого? — спросил я.
— Такого ничего. Просто если вы думаете, что электрические скаты нарочно приготовили их вам на потеху, то жестоко ошибаетесь. Они это для себя устроили. Хорошо хоть не застали их дома. Уселись бы одним местом на ската, мигом узнали бы, кто там хозяин.
Я глянул на Боба.
— А… они крупные? — заерзав, спросил он.
— Да, обычно яму под себя подгоняют, — ответил Мак-Турк.
— Ничего себе! Я сидел в яме чуть не с ванну величиной, — сказал я.
— Ну да, — сказал Мак-Турк. — Встречаются и такие…
Мы пошли к нашему суденышку, потеряв дар речи.
Когда мы возвращались обратно вверх по течению, взяв курс на Каранамбо, заходящее солнце превратило реку в сияющую дорожку из расплавленной меди. Над нею, словно облако, летели стаи белоснежных цапель. В безмолвных плесах играли рыбы; прыжок — и только волны ряби расходятся золотыми кругами по воде. Наконец ялик завернул за последний поворот и подошел к своей стоянке среди всей этой разномастной флотилии. Мотор еще пару раз чихнул и замер, над рекой вновь воцарилась тишина, которую нарушали лишь хриплые лающие голоса крупных жаб на противоположном берегу.
— Ну что, хотите еще поплавать? — спросил Мак-Турк, когда мы выбрались на берег.
Я взглянул на освещенную сумеречным светом реку.
— Как, прямо здесь? — спросил я.
— Ну да, я всегда купаюсь здесь.
— Ну, а пираньи?
— Да нет, здесь можно не опасаться.