— Так объясни наконец, что это мы с тобой делаем?
— Удерживаем веревку, — ответил я. — Вдруг порвется, и он уйдет?
Боб на секунду задумался.
— Так ведь дружными усилиями мы ее скорей порвем! — сказал он.
Как я не сообразил этого с самого начала! Только тут я понял, какими глупостями мы занимаемся.
Мы отпустили веревку и повалились на траву передохнуть. Успокоился и кайман. Мы решили, что самым лучшим шагом будет такой: обвязать зверя запасной веревкой на случай, если он таки порвет первую. Мы ринулись дом, разбудили Мак-Турка и, вооружившись веревками все вместе помчались назад.
Кайман по-прежнему тихо-мирно лежал между лодок; создавалось впечатление, будто борьба за свободу вконец изнурила его. Мак-Турк забрался в одну из лодок, отвлекая на себя внимание каймана, а я, спустившись с уступа, с величайшей осторожностью накинул ему на морду петлю и туго затянул ее. Теперь, когда челюсти были обезврежены, мы почувствовали себя в большей безопасности, осталось справиться только с его хвостом. Вторую петлю мы затянули у каймана на груди, а третью — вокруг основания его толстого хвоста. Пока мы затягивали эти путы, он дернулся раз-другой, но весьма нерешительно. Убедившись, что уж этих-то веревок ему не порвать и не скинуть, мы разбрелись по своим гамакам, подвешенным на ветках; но крепкий сон в ту ночь ни к кому из нас так и не пришел.
Самолет должен был прилететь в полдень, но до его прибытия нам еще оставалось переделать массу дел. Коллекцию животных, за исключением муравьеда, мы перевезли через саванну к взлетно-посадочной полосе на джипе и оставили под присмотром индейца. Покончив с этим, мы принялись за самую сложную операцию: нужно было как следует опутать каймана веревками и вытащить на берег, чтобы как можно быстрее доставить его на джипе к самолету.
Прежде всего следовало привязать к туловищу его короткие толстые лапы, и с этой задачей мы легко справились; зато следующая часть операции оказалась посложнее. Задача заключалась в том, чтобы подвести кайману под брюхо длинную доску и привязать его к ней. С этим пришлось повозиться, так как рептилия лежала на мелководье и ее туловище и хвост почти полностью ушли в грязь. Подвести под него доску оказалось возможным, только предварительно вытолкнув его на глубину. Но вот этот этап преодолен, переходим к следующему… Ох, и попотели мы, когда тащили крокодила! Мы всей дружной командой — Мак-Турк, Боб, восемь индейцев и ваш покорный слуга — провозились с этим целый час: берег был топкий и скользкий, так что то и дело кто-нибудь из нас падал, ну, а уж если вся наша сплоченная бригада разом оказывалась в грязи (бывало и такое!), то тело каймана ползало вниз на несколько драгоценных дюймов, отвоеванных от реки. Наконец — о радость! — нам удалось перевалить зверюгу через береговой откос и разложить зеленой травке: как-никак ему тоже отдых нужен. Ну а мы, мало того что промокли как мыши и с ног до головы были залеплены грязью, так еще с нас катился градом пот.
Рептилия оказалась длиною футов четырнадцать, ее голова по толщине не уступала моему туловищу; спина и шея покрыты крупными шишками и наростами, а блестящий чешуйчатый хвост, похожий на ствол дерева, играл тугими и твердыми, будто железо, мускулами и был увенчан высоким зубчатым гребнем, каждая из треугольных чешуй которого была с мою ладонь. Верхняя часть его тела была пепельно-серого цвета, только кое-где покрытая зелеными пятнами еще не отсохшего ила, а брюхо ярко-желтое. Его черные как смоль, окаймленные затейливой золотой филигранной сеткой глаза размером с грецкий орех смотрели немигающим свирепым взглядом. В общем, зверюга — лучшего не надо.
Мы оставили его в тенечке, а сами отправились на погрузку муравьеда. Как и следовало ожидать, он снова задал нам всем жару: шипел, фырчал, махал лапами, так что, когда машина, прыгая по кочкам, понеслась через саванну, мы всей гурьбой держали его, дабы он еще чего-нибудь не натворил. Его откровенное нежелание идти на сотрудничество с нами привело к сильной задержке: еще мы только выехали, а уже до наших ушей долетело комариное пение авиамоторов, а когда мы подкатили к взлетно-посадочной полосе, самолет садился. Я подбежал к нему и, к великой радости, увидел, что Смит прислал нам массу ящиков и клеток. Времени оставалось в обрез: надо было срочно распихивать животных по ящикам и клеткам и мчаться назад за кайманом.
— Значит, так: ты займешься капибарами, а я муравьедом, — сказал я Бобу.
Муравьед, никогда прежде не бывавший в клетке, взбунтовался и галопом поскакал вокруг нее, не давая себя поймать. Я тщетно пытался остановить его и запихать внутрь, но вскоре мы оба устали и остановились. Я в отчаянии огляделся по сторонам: кого бы позвать на помощь? Бобу было не до меня: он стал пленником капибар. Они страшно испугались самолета и принялись крутиться вокруг Боба, словно вокруг майского дерева, наматывая на беднягу все новые витки веревок, а бедный Боб кружил, пытаясь освободиться, так что ему самому бы кто помог. На мое счастье, тут мне на выручку подлетел Мак-Турк и мы дружными усилиями засадили муравьеда в клетку. Затем мы распутали Боба, рассадили по ящикам капибар и погрузили их в самолет со всей остальной частью коллекции. Когда со всем этим было покончено, ко мне подошел Мак-Турк мрачнее тучи.
— Каймана в самолет не пускают, — сказал он.
— Почему?! — спросил я, застыв от ужаса.
— Пилот говорит, что и без него тесно. Тут дело вот в чем — на следующей остановке они берут на борт груз говядины.
Я умолял, уговаривал и так и эдак — все напрасно! Вне себя от отчаяния я доказывал хозяину воздушной колымаги, что при кажущейся величине рептилия будет едва заметна в самолете и что я готов даже усесться на нее верхом, чтобы не занимать места — тщетны были все усилия! С упорством, достойным лучшего применения, пилот повторял одно и то же:
— Крокодилам нельзя! С крокодилами нельзя!
Мы бросились к Мак-Турку.
— Попробую отправить его следующим рейсом, — сказал он. — Вы пока договоритесь в Джорджтауне и дайте я мне знать.
Итак, с тяжелым сердцем я поднялся в самолет, оставляя в Каранамбо своего каймана-гаргантюа. «Сам ты говядина!» — про себя клял я пилота, испепеляя его взглядом.
…Мак-Турк помахал вслед самолету, с ревом набиравшему скорость над золотистой травой. Еще немного — и под нами распростерлись бескрайние просторы саванны. В иллюминатор мы увидели крохотную фигурку Мак-Турка, возвращавшегося к джипу; полоску деревьев вдоль мерцающей реки — то самое место, где мы поймали каймана. Вот самолет круто развернулся — и мы взяли курс на Джорджтаун. Далеко впереди, в седом тумане, начинался огромный лес, прорезанный лентами стремящихся к океану рек. А саванна — бескрайняя, безмолвная, раскрашенная солнечным светом в золотой, зеленый, серебристый и еще Бог знает какие цвета — осталась позади.
Глава седьмая Кое-что о крабоядных собаках и птицах-плотниках
…Вот уже минули сутки, как мы вернулись в Джорджтаун. Муравьед и все остальные, как мы их называем, «экземпляры», устроены в уютных клетках и неплохо свыклись со своим новым окружением, чего никак нельзя сказать о наших с Бобом мятежных душах. После всей той раздольной жизни, которую мы вели на просторах Рупунуни, в сутолоке города было тесно и трудно дышать, и хотелось только одного — убраться отсюда, и чем скорее; тем лучше. В одно прекрасное утро Смит явился ко мне с крайне самодовольным выражением на лице.
— Послушай, не ты ли заикался, что в следующую экспедицию хочешь в край ручьев, за Чирити? — спросил он.
— Ну да, по-моему, это и в самом деле неплохая идея.
— Так вот, — сказал Смит, задрав нос. — Я нашел тебе провожатого, лучше не придумаешь! Первоклассный охотник, знает местность как свои пять пальцев, а уж местных жителей — спроси любого, его там каждая собака знает! Уж он-то, будь покоен, раздобудет нам зверюшек!
Наш благодетель явился во второй половине дня. Это был коротышка-индус, чем-то похожий на кокосовый орех. Льстиво улыбаясь, он обнажал сверкающий ряд золотых зубов, а когда он заливался жирным, липким смехом, то его похожее на кучевое облако брюшко колыхалось, словно трясина. Да и одет он был как-то совсем не по-охотничьи: шикарные брюки отличного покроя, малиновая шелковая рубаха — неужели в этом топать по лесам и болотам? И все-таки, коль скоро мы так рвались в край ручьев, а он уверял, что там ему все знакомо, я решил — черт с ним, возьмем! Мы условились, что наша отважная троица — Боб, Айвен и ваш покорный слуга — встретятся с ним завтра у места посадки на паром.
— Не беспокойтесь, шеф, — сказал мистер Кан, в очередной раз одарив меня масленой улыбкой и ослепив блеском зубов. — Вот увидите, мы с вами наловим столько всякого зверья, что девать будет некуда!
Глава седьмая
Кое-что о крабоядных собаках и птицах-плотниках
…Вот уже минули сутки, как мы вернулись в Джорджтаун. Муравьед и все остальные, как мы их называем, «экземпляры», устроены в уютных клетках и неплохо свыклись со своим новым окружением, чего никак нельзя сказать о наших с Бобом мятежных душах. После всей той раздольной жизни, которую мы вели на просторах Рупунуни, в сутолоке города было тесно и трудно дышать, и хотелось только одного — убраться отсюда, и чем скорее; тем лучше. В одно прекрасное утро Смит явился ко мне с крайне самодовольным выражением на лице.
— Послушай, не ты ли заикался, что в следующую экспедицию хочешь в край ручьев, за Чирити? — спросил он.
— Ну да, по-моему, это и в самом деле неплохая идея.
— Так вот, — сказал Смит, задрав нос. — Я нашел тебе провожатого, лучше не придумаешь! Первоклассный охотник, знает местность как свои пять пальцев, а уж местных жителей — спроси любого, его там каждая собака знает! Уж он-то, будь покоен, раздобудет нам зверюшек!
Наш благодетель явился во второй половине дня. Это был коротышка-индус, чем-то похожий на кокосовый орех. Льстиво улыбаясь, он обнажал сверкающий ряд золотых зубов, а когда он заливался жирным, липким смехом, то его похожее на кучевое облако брюшко колыхалось, словно трясина. Да и одет он был как-то совсем не по-охотничьи: шикарные брюки отличного покроя, малиновая шелковая рубаха — неужели в этом топать по лесам и болотам? И все-таки, коль скоро мы так рвались в край ручьев, а он уверял, что там ему все знакомо, я решил — черт с ним, возьмем! Мы условились, что наша отважная троица — Боб, Айвен и ваш покорный слуга — встретятся с ним завтра у места посадки на паром.
— Не беспокойтесь, шеф, — сказал мистер Кан, в очередной раз одарив меня масленой улыбкой и ослепив блеском зубов. — Вот увидите, мы с вами наловим столько всякого зверья, что девать будет некуда!
— Лучше меньше, да лучше, мистер Кан, — ответил я. — С плохими-то экземплярами ясно, что делать.
На следующее утро мы спозаранку явились к причалу со всею нашей горой багажа. Мистер Кан уже поджидал нас и просигналил нам приветствие чередою золотозубых улыбок, ослепительных, как маяк. Едва мы появились, он тут же взялся за дело: отпуская массу острот и сам же оглушительно хохоча, он принялся устраивать дела всем и каждому, направо и налево, мотаясь то туда, то сюда с удивительным при его комплекции проворством. Мистер Кан кричал, обливался потом, постоянно ронял вещи, — в общем, погрузка на судно, и без того утомительное дело, превратилась с его участием в цирковое представление в трех отделениях. Но вот что бросилось в глаза: когда погрузка благополучно закончилась, наша троица падала от изнеможения, а мистеру Кану хоть бы хны! Чтобы нам было не слишком скучно во время переправы, он в который раз поведал нам байку о том, как его папаша, купаясь в быстрой речке, был атакован чудовищным кайманом и спасся только тем, что пальцами выдавил ему глаза.
— Вы только представьте себе! — восклицал мистер Кан. — Пальцами!
Мы с Бобом слышали эту волнующую историю во всех бесчисленных подробностях и вариациях, так что она не произвела должного впечатления. Мистер Кан явно принимал нас за простофиль. Так этого оставлять было нельзя, и я тут же отплатил ему сказочкой о том, как на мою бабушку напал взбесившийся дромадер[9] и она голыми руками задушила его. К сожалению, эффект был несколько смазан тем, что мистер Кан не имел представления, что это такое — дромадер. В общем, вместо того чтобы заставить его заткнуться, я только вдохновил его на новые измышления. Потом уже, трясясь в разболтанном допотопном автобусе до Чарити, мы как загипнотизированные слушали рассказ мистера Кана о том, как его дедушка одолел тапира — он вскочил зверю на спину, зажал ему ноздри ладонями, и бедняга задохнулся. Было ясно, что победа в первом туре осталась за мистером Каном.
…Какой же предстала перед нами вожделенная цель — населенный пункт с названием Чарити, который мы прежде знали только в виде кружка на карте? Так, ничего особенного: горстка домов, рассыпанных по берегу реки Померун. Дорога здесь кончалась — это был, так сказать, последний аванпост цивилизации, отсюда, словно разводы по старинному зеркалу, расходилась до самой венесуэльской границы замысловатая сетка протоков, ручьев, речек, затопленных долин и озер, исследовать которые можно было только на лодке — о всяких других более удобных транспортных средствах можно было забыть. Я размечтался, что устрою здесь хороший базовый лагерь для наших дальнейших походов, но первые же полчаса пребывания здесь заставили меня выкинуть эту идею из головы. Скучное, Богом забытое и уж никак не чарующее место — как следовало бы ожидать из названия. Ну, соответственно, и лица здешних жителей отнюдь не выглядели благостно[10] — так, хмурая и безучастная толпа обывателей. Я решил, что лучше всего будет сразу, без отлагательства, продолжить наше путешествие в край ручьев. На мистера Кана, которого, по его же собственным словам, тут всякая собака знала, была возложена задача раздобыть лодку; Айвен, вспомнив о том, что неплохо бы обзавестись кое-какими мелочами, направил свои стопы к рынку; ну а мы с Бобом не нашли для себя более увлекательного занятия, как пошарить в сочной прибрежной траве в поисках диковинных лягушек. Вдруг откуда ни возьмись возвращается Айвен и ведет с собою негритенка с большими, как блюдца, глазами.
— Сэр, этот мальчик говорит, что у него есть крабоядная собака, — сказал Айвен.
— Крабоядная собака? А что это такое? — спросил я.
— Какое-нибудь такое животное вроде собаки, которая питается крабами, — неуверенно сказал он.
— За что я люблю Айвена, — вставил Боб, — так это за ясность ума.
— Ладно, сходим посмотрим зверя. Где он?
Таинственное животное находилось у мальчика дома, в сотне ярдов по берегу реки, и мы все отправились поглядеть. Когда мы прибыли на место, негритенок нырнул в хижину и вскоре вернулся, сгибаясь под тяжестью ящика едва не больше его самого. Я всмотрелся сквозь планки, из которых была сколочена крышка, но смог разглядеть лишь непонятную серую фигуру. Тогда я отодрал две планки и пригляделся получше, и тотчас же в отверстии показалась голова и пристально уставилась на меня. Широкая такая плоская голова с круглыми ушами и мордой, как у собаки. Животное было пепельно-серой раскраски, но глаза окаймляла широкая черная полоса — создавалось впечатление, будто на него надели маску. На мгновение оно бросило на меня исполненный печали взор, а затем, щелкнув зубами, убралось опять в ящик.
— Так что же это? — спросил Боб, подозрительно оглядывая ящик.
— Енот-крабоед. Сколько он за него просит, Айвен?
Айвен и мальчуган принялись торговаться. Какое-то время каждый настаивал на своем, но в итоге я вручил негритенку достаточно скромную сумму, на которой они сошлись, и я триумфально унес енота вместе с ящиком.
Когда мы вернулись на пристань, мистер Кан уже поджидал нас. Он с гордостью объявил, что раздобыл лодку и что через десять минут она прибудет сюда. Увидев енота, он засиял как золотой самородок.
— Вот это да! Мы уже добились успеха! — сказал он, издав хитрый смешок. — Не я ли подсказал вам, где лучше всего искать животных?
Айвен бросил на него уничтожающий взгляд — было ясно, как жестоко уязвлено его самолюбие.
Лодка оказалась неким подобием длинной и узкой корабельной спасательной шлюпки. Внутренняя часть ее была перекрыта приподнятой деревянной конструкцией — хотите назовите палубой, хотите крышей. Мы сразу же оценили это достоинство нашего круизного лайнера: хочешь — загорай на палубе, хочешь — спускайся в тень и сиди на скамейке, если солнышко уж очень голову напечет. В общем, решил я, дредноут что надо. Мы погрузили багаж внутрь, а сами уселись на плоской крыше. Как только посудина тронулась в путь по залитой сумеречным светом реке, мы с Бобом уселись за сооружение временной клетки для енота, а когда закончили, то умудрились без особых хлопот переселить его туда. Только теперь, на закате дня, мы смогли рассмотреть его как следует.
Зверек размером с фокстерьера был покрыт короткой и гладкой шерсткой. Весьма занятной показалась мне его манера сидеть ссутулившись, отчего он казался горбатым; это впечатление еще более усиливалось благодаря опущенной голове. Хвост у енота был длинный, пушистый, с аккуратными чередующимися черными и белыми кольцами. Стройные лапы заканчивались широкими плоскими ступнями, а голые подошвы окрашены в яркий розово-красный цвет. Его мех, за исключением черной маски на морде да черных ступней, был светло-серого пепельного цвета, кое-где с добавлением желтого. Ну, а если чуточку фантазии — низко опущенная голова, пара удивленных карих глаз, взирающих из-под черной маски, и вот вам портрет незадачливого начинающего взломщика, вышедшего на дело и пойманного за шкирку на месте преступления. Не правда ли, забавный вид у моего нового питомца?