Присяжные были приведены къ присягѣ, обвинитель поднялся съ мѣста и началъ рѣчь. Онъ наговорилъ такихъ ужасныхъ вещей противъ дяди Силаса, что бѣдный старикъ застоналъ, а тетя Салли и Бенни залились слезами. То, что онъ принялся разсказывать объ убійствѣ, поразило насъ всѣхъ, до того оно не походило на заявленіе самого дяди Силаса. Онъ говорилъ, что представитъ двухъ очевидцевъ убійства, что два достовѣрные свидѣтеля видѣли, какъ подсудимый убилъ Юпитера, и убилъ предумышленно. Эти два лица видѣли, что Юпитеръ былъ поконченъ разомъ, отъ одного удара дубиной; потомъ на ихъ глазахъ подсудимый запряталъ тѣло въ кусты; Юпитеръ былъ тогда положительно мертвъ. Затѣмъ, продолжалъ обвинитель, Силасъ воротился и стащилъ убитаго въ табачное поле, тоже на виду у свидѣтелей, а позднѣе, ночью, воротился и зарылъ его, что тоже видѣлъ одинъ человѣкъ.
Я думалъ про себя, что бѣдный дядя Силасъ лгалъ намъ, потому что не думалъ о свидѣтеляхъ, и ему не хотѣлось приводить въ отчаяніе тетю Салли и Бенни. Онъ былъ правъ совершенно: на его мѣстѣ, я солгалъ бы точно такъ же, какъ и всякій другой, кто хотѣлъ бы спасти отъ лишняго горя и позора близкихъ своихъ, неповинныхъ ни въ чемъ. Нашъ защитникъ совсѣмъ осовѣлъ, да и Тома оно озадачило, какъ я замѣтилъ; впрочемъ, онъ тотчасъ же принялъ на себя спокойный видъ, какъ ни въ чемъ ни бывало, но я-то видѣлъ хорошо, каково у него на душѣ. А публика… ну, что и говорить о ея впечатлѣніи!
Покончивъ свою рѣчь новымъ заявленіемъ о томъ, что свидѣтели подтвердятъ его показанія, обвинитель усѣлся на мѣсто и сталъ спрашивать тѣхъ, кого считалъ нужнымъ.
Прежде всего онъ вызвалъ кучу лицъ, которыя показали, что знали о смертной враждѣ между покойнымъ и дядей Силасомъ. Они слышали не разъ, какъ дядя Силасъ грозился покойному; всѣ говорили объ этомъ, а также и то, что покойный боялся за свою жизнь; онъ самъ повѣрялъ двумъ или тремъ лицамъ, что, рано или поздно, а дядя Силасъ уходитъ его.
Томъ и защитникъ предложили нѣсколько вопросовъ свидѣтелямъ, но это не помогло: тѣ твердо стояли на своемъ.
Вслѣдъ за тѣмъ былъ вызванъ Лэмъ Бибъ; онъ подошелъ къ рѣшеткѣ. Мнѣ вспомнилось, какъ онъ и Джимъ Лэнъ шли, толкуя о томъ, чтобы занять у Юпитера собаку или что другое, и это напомнило мнѣ ежевику и фонарь, а отъ этого мысли мои перешли на Билля и Джэка Уитерсъ, которые говорили о негрѣ, укравшемъ мѣшокъ зерна у дяди Силаса. Это вызвало у меня въ памяти тѣнь, которая показалась вскорѣ вслѣдъ за тѣмъ и такъ напугала насъ… А теперь этотъ самый призракъ сидѣлъ среди насъ, да еще, въ качествѣ глухонѣмого и не здѣшняго, на почетномъ мѣстѣ: ему дали стулъ за рѣшеткой, гдѣ онъ могъ сидѣть спокойно, скрестивъ ноги, тогда какъ вся публика едва не задыхалась отъ давки. Итакъ, мнѣ живо представилось все происходившее въ тотъ день, и я невольно подумалъ, какъ все было хорошо до него и какъ все подернулось скорбью съ тѣхъ поръ!
Лэмъ Бибъ, спрошенный подъ присягою, показалъ:- Въ тотъ день, второго сентября, я шелъ съ Джимомъ Лэнъ. Время было въ закату. Мы услыхали вдругъ громкій разговоръ, точно двое ссорились вблизи отъ насъ, за орѣховыми кустами, что ростутъ у плетня… Одинъ голосъ говорилъ: «Не разъ уже повторялъ я тебѣ, что убью тебя»… И мы узнали голосъ подсудимаго… Въ ту же минуту видимъ, какая-то орясина взвилась надъ орѣшникомъ я мигомъ опустилась опять; слышенъ былъ глухой ударъ; потомъ кто-то простоналъ разъ, другой… Мы проползли тихонько туда, откуда можно было видѣть… передъ нами лежалъ мертвый Юпитеръ Денлапъ, а подсудимый стоялъ надъ нимъ съ своей дубиной въ рукахъ… Потомъ онъ потащилъ трупъ и запрягалъ его въ кусты, а мы осторожно выбрались прочь и ушли…
Это было нѣчто ужасное. Морозъ пробиралъ всѣхъ по кожѣ, и въ залѣ въ продолженіе всего этого разсказа было такъ тихо, какъ будто она была пуста. А когда свидѣтель умолкъ, всѣ тяжело вздохнули и взглянули другъ на друга, какъ бы говоря: «Не страшно ли это?.. Что за ужасъ!»
Тутъ случилось нѣчто, поразившее меня. Во время показаній первыхъ свидѣтелей, говорившихъ о враждѣ, объ угрозахъ и о тому подобномъ, Томъ Соуэръ такъ и кипѣлъ, стараясь уловить ихъ на чемъ-нибудь. Чего онъ только ни дѣлалъ, чтобы сбить ихъ на перекрестномъ допросѣ, уличить во лжи, подорвать ихъ свидѣтельство! Теперь же происходило совсѣмъ не то. Когда Лэмъ началъ свой разсказъ, не упоминая ни слова о томъ, что онъ разговаривалъ съ Юпитеромъ и просилъ его одолжить ему съ Джимомъ собаку, онъ слушалъ тоже внимательно, какъ бы подстерегая его, и можно было ожидать, что онъ загоняетъ Лэпа на передопросѣ. Я такъ и готовился выступить тоже впередъ, какъ свидѣтель, и разсказать вмѣстѣ съ Томомъ все слышанное нами тогда между этимъ свидѣтелемъ и Джимомъ. Но, посмотрѣвъ на Тома, я такъ и дрогнулъ. Онъ сидѣлъ, угрюмо насупясь, и былъ за нѣсколько миль отъ насъ, мнѣ кажется! Онъ даже не слушалъ остальныхъ словъ Лэма, а когда тотъ покончилъ, онъ продолжалъ сидѣть, погрузясь въ ту же мрачную думу. Защитникъ толкнулъ его; онъ встрепенулся и только проговорилъ:
— Передопросите свидѣтеля, если находите нужнымъ, а меня оставьте… Мнѣ надо подумать.
Это сбивало меня съ толку. Я рѣшительно ничего не понималъ. А Бенни и ея мать… О, онѣ были совсѣмъ растерянныя и, очевидно, падали духомъ; онѣ откинули немножко свои вуали, чтобы уловить его взглядъ, но это было напрасно; да и мнѣ оно не удалось тоже. Болотная черепаха принялась за свидѣтеля, но не добилась ничего, только его потѣшила.
Тогда вызвали Джима Лэнъ, и онъ разсказалъ ту же исторію, слово въ слово. Томъ его и вовсе не слушалъ, сидѣлъ себѣ уткнувшись въ свои думы, за тысячу миль отъ насъ! Болотная черепаха справлялась одна и, разумѣется, шлепалась въ лужу попрежнему. Обвинитель такъ и сіялъ, но судья былъ видимо недоволенъ. Надо замѣтить, что Томъ былъ почти на положеніи адвоката, потому что, по законамъ штата Арканзасъ, подсудимый имѣетъ право выбирать кого хочетъ въ помощь своему защитнику, и Томъ уговорилъ дядю Силаса назначить его; поэтому теперь, когда онъ такъ очевидно пренебрегалъ своею обязанностью, судья не могъ быть доволенъ.
Единственный толковый вопросъ черепахи къ Лэму и Джиму заключатся въ слѣдующемъ:
— Отчего же вы не сказали никому тотчасъ о томъ, что вы видѣли?
— Мы боялись, какъ бы насъ не вмѣшали въ эту исторію. Притомъ же мы хотѣли уйти охотиться внизъ по рѣкѣ… и на цѣлую недѣлю. Но лишь только мы воротились и узнали, что ищутъ трупъ, то пошли къ Брэсу Денлапу и разсказали все, что знали.
— Когда же это?
— Вечеромъ въ субботу, девятаго сентября.
Судья вдругъ возгласилъ;
— М-ръ шерифъ! Арестуйте этихъ двухъ свидѣтелей по подозрѣнію въ соучастіи къ дѣлу убійства.
Обвинитель какъ вскочитъ съ мѣста и закричитъ:
— Ваша милость! Я протестую противъ подобнаго необычн….
— Садитесь! — перебилъ его судья, вынимая ножъ и кладя его передъ собой на пюпитръ. — Напоминаю вамъ объ уваженіи къ суду.
Пришлось ему послушаться. Вызвали Билля Уитерса.
Билль подъ присягою показалъ:
— Шли мы съ братомъ Джэкомъ по полю, принадлежащему подсудимому, вечеромъ, около солнечнаго заката, въ субботу, второго сентября, и видимъ, кто-то тащитъ на спинѣ что-то тяжелое. Мы подумали, что это какой-нибудь негръ укралъ зерно и несетъ, хорошенько разсмотрѣть сначала не могли; потомъ разобрали, что это человѣкъ взвалилъ на плечи другого, и тотъ виситъ совсѣмъ безъ движенія, такъ что мы подумали, это какой-нибудь пьяный. По походкѣ того, который несъ, мы распознали пастора Силаса и рѣшили, что это онъ подобралъ Сама Купера, валявшагося на дорогѣ; онъ всегда старался исправить Купера и теперь уносилъ его съ опаснаго мѣста…
Публика содрогнулась, представляя себѣ, какъ старый дядя Силасъ тащитъ убитаго къ тому мѣсту въ табачномъ полѣ, гдѣ его нашла послѣ собака. На лицахъ не выражалось состраданія къ подсудимому, и я слышалъ, какъ одинъ негодяй говорилъ: «Каково хладнокровіе! Такъ тащить убитаго и зарыть его потомъ, какъ скотину! И это дѣлаетъ проповѣдникъ!»
А Томъ все сидѣлъ задумавшись, ни на что не обращая вниманія, такъ что опять одинъ только защитникъ принялся передопрашивать свидѣтеля; старался онъ изо всѣхъ силъ, но ничего не достигъ.
Вызвали потомъ Джэка Уитерса и онъ разсказалъ то же самое, подтверждая сказанное братомъ.
Пришла очередь Брэса Денлапа. Онъ казался очень печальнымъ, чуть не плакалъ. Въ публикѣ зашевелились, заволновались; всѣ приготовились слушать, многія женщины повторяли: «Бѣдняжка, бѣдняжка…» нѣкоторыя даже вытирали себѣ глаза.
Спрошенный подъ присягою, Брэсъ Денлапъ сказалъ:
— У меня было не мало непріятностей по поводу моего бѣднаго брата; но я сталъ думать, что онъ преувеличиваетъ свои огорченія, потому что трудно было повѣрить, чтобы у кого-нибудь доставало духу обижать такое безотвѣтное существо…
Я замѣтилъ тутъ легкое движеніе со стороны Тома, но онъ тотчасъ принялъ на себя снова видъ человѣка, услышавшаго не то, чего ожидалъ, а Брэсъ продолжалъ:
— У меня было не мало непріятностей по поводу моего бѣднаго брата; но я сталъ думать, что онъ преувеличиваетъ свои огорченія, потому что трудно было повѣрить, чтобы у кого-нибудь доставало духу обижать такое безотвѣтное существо…
Я замѣтилъ тутъ легкое движеніе со стороны Тома, но онъ тотчасъ принялъ на себя снова видъ человѣка, услышавшаго не то, чего ожидалъ, а Брэсъ продолжалъ:
— Вы понимаете, что не могъ я допустить и мысли, что станетъ притѣснять его пасторъ… было бы неестественно даже это подумать… и потому я мало обращалъ вниманія на рѣчи брата… чего теперь никогда, никогда не прощу себѣ! Поступи я иначе, и мой бѣдный братъ былъ бы со мною, а не лежалъ бы убитый… самъ безобидный такой!..
Тутъ голосъ у него прервался; прошло нѣсколько времени пока онъ собрался съ силами, чтобы продолжать, а публика вокругъ него говорила жалостныя слова, женщины плакали; потомъ все стихло опять такъ, что стало жутко; и среди этой полной тишины раздался стонъ дяди Силаса… Брэсъ началъ снова:
— Въ субботу, второго сентября, братъ не пришелъ къ ужину. Я немножко обезпокоился и послалъ одного изъ моихъ негровъ къ подсудимому, но онъ воротился съ извѣстіемъ, что Юпитера нѣтъ и тамъ. Я сталъ тревожиться болѣе и болѣе, не находилъ себѣ покоя… легъ спать, но не могъ заснуть, всталъ опять… это было уже глухой ночью… и пошелъ бродить по усадьбѣ подсудимаго и окрестъ нея, надѣясь, что повстрѣчаю моего бѣднаго брата; я не зналъ, что онъ уже въ лучшемъ мірѣ!.. — Тутъ Брэсъ снова чуть не задохся отъ волненія, а женщины почти всѣ разрыдались; но онъ скоро оправился и заговорилъ опять:- Я долго ходилъ такъ безъ толку, наконецъ, воротился къ себѣ и попытался заснуть хоть немного, но не удалось это мнѣ… Прошелъ день, другой… всѣ начинали тревожиться, толковали объ угрозахъ подсудимаго, стали подозрѣвать убійство, но мнѣ оно казалось невѣроятнымъ… Многіе стали искать трупъ, однако, не могли его найти и бросили дѣло, а я пришелъ въ той мысли, что братъ мой ушелъ куда-нибудь, чтобы поуспокоиться, и воротится снова, когда забудетъ о своихъ непріятностяхъ. Но въ прошлую субботу вечеромъ, девятаго сентября, Лэмъ Бибъ и Джимъ Лэнъ пришли ко мнѣ и разсказали все… передали всю сцену убійства, и сердце у меня такъ и упало… И тутъ я припомнилъ одну вещь, которой не придалъ значенія въ свое время. Ходили слухи о томъ, что подсудимый разгуливаетъ во снѣ и дѣлаетъ то или другое, всякіе пустяки, самъ не помня того. Но я вамъ разскажу теперь то, что мнѣ вдругъ припомнилось. Ночью въ это роковое второе сентября, когда я бродилъ близъ усадьбы подсудимаго и былъ занятъ своими грустными мыслями, случилось мнѣ повернуть на табачное поле, и тутъ я услышалъ стукъ заступа о песчаную землю; я пробрался поближе и заглянулъ сквозь зелень, обвивавшую плетень, и увидалъ, что подсудимый сгребаетъ землю лопатою… лопата у него съ длинною рукояткою… и онъ бросаетъ землю въ большую яму, которая почти заполнена до краевъ. Онъ стоялъ ко мнѣ спиною, но луна ярко свѣтила, и я узналъ его по его старому, рабочему, зеленому фризовому сюртуку съ бѣлымъ потертымъ пятномъ на спинѣ, похожимъ на пятно отъ пущеннаго комка снѣга… онъ зарывалъ убитаго имъ же!..
И Брэсъ опустился, какъ снопъ, на свое мѣсто, рыдая и причитая. Да почти и всѣ присутствовавшіе плакали и вопили: «Ужасно… Ужасно… страсти какія!..» Словомъ, поднялся такой чудовищный гамъ, что своихъ собственныхъ мыслей нельзя было слышать, и среди всего этого вдругъ поднимается старый дядя Силасъ и провозглашаетъ:
— Вѣрно все до послѣдняго слова… Я убилъ его и съ предумышленіемъ!
Ну, я вамъ скажу, всѣхъ такъ и ошеломило! Всѣ повскакали съ мѣстъ, бросились впередъ, чтобы лучше посмотрѣть на него, хотя судья колотитъ своимъ молоткомъ, а шерифъ оретъ: «Къ порядку!.. Къ порядку передъ судомъ!.. Къ порядку!..»
А старикъ все стоитъ, дрожитъ весь, глаза у него такъ и горятъ. Жена и дочь обнимаютъ его, стараются успокоить, а онъ и не смотритъ на нихъ, отстраняетъ только руками и повторяетъ, что хочетъ очистить покаяніемъ свою преступную душу, хочетъ сбросить съ нея невыносимое бремя; онъ не можетъ переносить его и одного часу долѣе! И тутъ онъ принялся за свою страшную исповѣдь, и всѣ — судья, присяжные, оба адвоката, и вся публика такъ и впились въ него глазами, едва переводя духъ, между тѣмъ какъ тетя Салли и Бенни плакали навзрыдъ. Но Томъ, повѣрите ли, даже не взглядывалъ на него! Смотритъ себѣ на что-то другое, на что именно, я не могъ разобрать. А старикъ такъ и кричитъ безудержу, слова льются у него огненной рѣкой:
— Я убилъ его!.. Я виновенъ!.. Но я никогда не обижалъ его прежде, не билъ, что они тамъ ни лгутъ о моихъ угрозахъ ему! Я не трогалъ его до той минуты, какъ схватилъ эту дубинку… тутъ сердце у меня похолодѣло совсѣмъ, потому что изсякла жалость въ немъ… и я нанесъ ему ударъ, чтобы сразить! Въ это мгновеніе воскресли передо мною всѣ понесенныя мною обиды, всѣ надругательства, которыми осыпалъ меня этотъ человѣкъ и мерзавецъ его братъ… они сговорились погубить меня въ глазахъ всего народа, отнять у меня мое доброе имя и вынудить меня на такое дѣло, которое опозоритъ меня и мою семью, никогда не дѣлавшую имъ зла, видитъ это Богъ!.. И на все это они рѣшились изъ-за подлаго мщенія… За что? За то, что моя невинная, чистая дочь, находящаяся теперь здѣсь, возлѣ меня, не хотѣла пойти за этого богатаго, наглаго невѣжду и подлеца, Брэса Денлапа, плачущаго теперь о братѣ, за котораго онъ и фартинга мѣднаго не рѣшился бы пожертвовать до тѣхъ поръ…
Въ эту минуту Томъ всколыхнулся и весь просіялъ, я это замѣтилъ какъ нельзя лучше; а старикъ продолжалъ свое говорить:
— Вспомнивъ все это, какъ я сказалъ, я позабылъ и Господа Бога моего, помнилъ только горечь свою сердечную и… Господи, помилуй меня!.. Нанесъ ударъ, чтобы убить. Черезъ секунду горе уже взяло меня… О, я раскаявался! Но я думалъ о своей бѣдной семьѣ и рѣшилъ, что надо скрыть дѣло ради нея… И я запряталъ трупъ въ кусты, стащилъ его въ табачное поле… а потомъ, ночью, взялъ заступъ и пошелъ зарывать убитаго туда, гдѣ его…
Томъ сорвался вдругъ съ мѣста и крикнулъ:
— Теперь ясно!.. — потомъ махнулъ рукой старику и все это такъ изящно, эффектно, и произнесъ:- Садитесь! Убійство было совершено, но вы тутъ ничѣмъ не участвовали!
— Ну, сэръ, вѣрите ли, наступила такая тишина, что было бы слышно паденіе булавки. Дядя Силасъ опустился на свою скамью почти въ безчувствіи, а тетя Салли и Бенни даже не замѣтили этого, потому что были сами озадачены и смотрѣли на Тома, разинувъ рты и не помня себя. Да и вся публика была въ такомъ же состояніи. Я не видывалъ еще никогда такой растерянности, озадаченности, такихъ выпученныхъ, не сморгнувшихъ ни разу глазъ! А Томъ, какъ ни въ чемъ не бывало, спрашиваетъ:
— Ваша милость, дозволяете говорить?
— Да говори, ради Бога! — отвѣчалъ ему судья, тоже изумленный и растерявшійся не меньше другихъ.
Тогда Томъ выступилъ впередъ и, помолчавъ нѣсколько секундъ — это для большого «эффекта», какъ онъ выражается — потомъ началъ спокойнѣйшимъ голосомъ:
— Недѣли двѣ тому назадъ у входа въ эту залу суда было прибито маленькое объявленіе, въ которомъ обѣщалась награда въ двѣ тысячи долларовъ тому, кто найдетъ пару крупныхъ брилліантовъ, украденныхъ въ Сентъ-Льюисѣ. Эти брилліанты цѣнятся въ двѣнадцать тысячъ долларовъ. Но оставимъ это пока въ сторонѣ… Я перейду теперь къ убійству и разскажу вамъ, какъ оно произошло… кто виновенъ… словомъ, всѣ подробности.
Всѣ придвинулись и навострили уши.
— Этотъ человѣкъ, Брэсъ Денлапъ, который такъ оплакиваетъ теперь своего покойнаго брата, хотя прежде пренебрегалъ имъ до-нельзя, хотѣлъ жениться на молодой дѣвушкѣ, которую вы видите здѣсь; но она ему отказала. Тогда онъ сказалъ дядѣ Силасу, что сумѣетъ ему насолить. Дядя Силасъ зналъ, что такому человѣку доступны всѣ средства и бороться съ нимъ трудно; онъ былъ въ большомъ огорченіи и тревогѣ; стараясь смягчить его и какъ-нибудь расположить снова въ себѣ, онъ придумалъ взять въ батраки на свою ферму этого ни на что негоднаго Юпитера и платить ему жалованье, хотя бы урѣзывая для того кусокъ у своей собственной семьи, а Юпитеръ, по наущенію своего брата, сталъ всячески оскорблять дядю Силаса и выводить его изъ себя съ тою цѣлью, чтобы вынудить его на такія выходки, которыя роняли бы его въ мнѣніи сосѣдей. И онъ добился своего: всѣ обратились противъ старика, начали разсказывать о немъ самыя подлыя вещи, что сокрушало его до-нельзя; онъ такъ тосковалъ и падалъ духомъ, что иной разъ былъ даже какъ бы не въ своемъ умѣ.
«Ну, вотъ, въ ту самую субботу, которая принесла съ собою столько хлопотъ, двое изъ находящихся здѣсь свидѣтелей, Лэмъ Бибъ и Джимъ Лэнъ, шли мимо того мѣста, на которомъ дядя Силасъ работалъ вмѣстѣ съ Юпитеромъ. Часть того, что они заявили, справедлива, остальное — ложь. Они не слыхали, чтобы дядя Силасъ грозился убить Юпитера, они не слыхали никакого удара, не видали никакого убитаго, не видали, чтобы дядя Силасъ запрятывалъ что-нибудь въ кусты. Посмотрите только на нихъ теперь: сидятъ они здѣсь и жалѣютъ, что намололи лишняго своимъ языкомъ… или, по крайней мѣрѣ, пожалѣютъ о томъ, когда услышатъ мою рѣчь далѣе.