— Мне уйти? — спросила Ива тихонько.
— Ни в коем случае, — отрезал Рашен. — Ты на этой старой калоше единственный нормальный человек. Кому я еще могу поплакаться?
— Вы так ничего и не решили… — поняла Ива.
— Фу! — возмутился адмирал. — Ты что, со мной первый день ходишь? У меня все варианты давно просчитаны.
— И? — спросила Ива с надеждой.
— И ничего хорошего. В любом случае две трети группы накрывается. А сколько мы полицейских угробим, это просто караул. И не забывай про наши собственные бэттлшипы на которых уже сменили экипажи. Да еще этот долбаный «Старк»… Какое счастье, что остальной флот пошел на металлолом! — воскликнул адмирал. — Если бы мне месяц назад сказали, что я буду этому радоваться… А так у нас есть шансы. Но при одной мысли, что мы с тобой, допустим, уцелеем, а остальные — нет… Дестроеры все можно списать в расход! Это что, война?! Да это же бойня!
Ива зажала руки между колен и беспомощно смотрела на адмирала.
— А сколько наших уже застрелилось? — спросил Рашен.
— Послушайте… — взмолилась Ива. — Ну давайте повернем! Уйдем на Марс. Сдадимся. А?
— Ты понимаешь… — сказал Рашен с безумной горечью. — Сдаваться мы можем кому угодно, это не проблема. Мне все равно, меня-то в любом случае расстреляют…
— Как?! — воскликнула Ива.
— Да вот так. Ты приказ Адмиралтейства видела? Нет? Вот то-то. Приказ отдали лично мне и Заднице. А после рекодировки он испарился. Я ничего не могу доказать. Выходит, я просто обычный сумасшедший офицер, каких полно, и не более того. Как капитан Риз с «Горбовски». Он собственных десантников пожег — и никто не удивился. Ну и что с того, что я на марсиан напал?
— Но ведь Эссекс подтвердит…
— Да он не может выступать свидетелем в суде! — рявкнул адмирал. — Он почти год не спускался вниз! По Филу психушка не то что плачет, а слезами заливается. Это я его от последней медкомиссии отмазал. На мой взгляд, он нормальнее нас всех. А как медики относятся к тем, кто боится вниз сойти?! Группу F подставили тупейшим образом, и все отлично получилось! Мы же астронавты, от нас всего можно ожидать… Погоди, о чем я?
— О том, что вас расстреляют, — сказала Ива и вдруг глупо хихикнула.
Рашен улыбнулся одной стороной рта, прищурил глаз, и Ива неожиданно увидела такого адмирала, которого она знала очень хорошо: уверенного в себе, ироничного, мудрого. Но эта маска быстро пропала, и перед ней снова оказался усталый старик.
— Так вот, — кивнул Рашен. — Но самое обидное, что пострадает и остальное командование. Тюрьма ребятам обеспечена. Всем, кто был ко мне близок, постараются заткнуть рты очень надолго, если не навсегда. Могут просто изолировать. Могут с ума свести. Ты понимаешь, за роспуском флота стоят бешеные деньги. Мне даже представить страшно, кто именно и с кем снюхался, чтобы нас уничтожить. И если бы нас просто списали вниз — это была бы одна сумма. А теперь она может увеличиться на порядок.
— Не понимаю… — пробормотала Ива.
— Знаешь, кто теперь больше всех заинтересован в том, чтобы утаить правду? — спросил Рашен. — Марс. Ред-Сити.
— Да почему же…
— Контрибуции, лапочка. Готов поспорить, что в этой несчастной шахте урана было кот наплакал. А вот торговля с Землей теперь пойдет на совсем другой основе и за совсем другие деньги. Нашей милой родине позарез нужен генетический материал. А республика категорически не хотела им делиться. Она и теперь не захочет. Но уже на гораздо более жестких условиях.
— Так значит, это не наши все устроили? — удивилась Ива.
— А у нас что, сволочей мало? — усмехнулся адмирал. — По большому счету мне плевать, кто именно нас подставил. Меня интересует, как мы выпутываться будем. В какую сторону ни поверни, на этом пути нас ждет море крови и неоправданно большие потери. А мне, честно говоря, стрелять по своим надоело. Мне уже во вторую марсианскую это дело поперек горла уперлось. Не могу я больше, понимаешь?!
Иве показалось, что она сейчас расплачется. Железно логичные выкладки адмирала ее ни в чем не убедили. А вот то, что Рашен больше не хочет отдавать приказ «к бою»… Катастрофа. Рашен был талисманом группы F, ее счастливой звездой. Надумай он сдать командование, группа развалится. Ива понимала, что это ясно и Эссексу, и Боровскому, и всем остальным командирам. В группе немало авторитетных офицеров, но адмирал Рашен только один.
— У нас совершенно нет козырей, — сказал Рашен. — Не с чего ходить. Вот так-то, малыш. Как говорил мой дедушка, старый опытный хирург, когда к нему являлся неприятный пациент: «Это pizdets, a pizdets мы не лечим…» Эй! Ну-ка, девочка, иди к папе на коленочки, пока ты не заплакала.
Ива медленно, как во сне, встала и подошла к адмиралу Рашен обнял ее, усадил к себе на колени и зарылся носом в ее волосы.
— Прости меня, — вздохнул он. — Мне больше не на кого это выплеснуть. Ты только не подумай, что я запутался. Мне просто страшно. В первый раз. Никогда страшно не было А теперь вот боюсь.
— Не бросайте нас, Oleg Igorevich, — прошептала Ива сквозь наворачивающиеся слезы.
— Да куда я денусь… — сказал Рашен с невероятной горечью.
И от этих его слов Иве стало легче. У нее даже глаза высохли. Она уютно свернулась на коленях адмирала и прижалась щекой к его груди. Ива не помнила своего отца, но человек на старых фотографиях, которые ей показывала мама, был неуловимо похож на Рашена. Наверное, он тоже мог так надежно заслонить ребенка от любой беды, всего лишь усадив его себе на колени.
— Только вот как я буду стрелять в Рабиновича, — пробормотал Рашен, — для меня загадка. Он же решит, что это личное. Я у него двадцать лет назад девчонку отбил. А потом она все равно к нему ушла…
Ива невольно улыбнулась. Таких подробностей из прошлой жизни Рашена она не знала. А вице-адмирал Рабинович командовал полицейской эскадрой, поджидающей группу F у границы Пояса. У Ивы среди полицейских навигаторов тоже были приятели, но она здесь никакой проблемы не видела. Драться так драться!
— Ни одна девица в Ванкувере не хотела замуж за русского, — пожаловался Рашен. — Даже за астронавта. Даже с нашего факультета…
— Неправда! — выпалила Ива. — Я хочу! — и тут же осеклась. Ей пришло в голову, что Рашен может ее неверно понять. А главное, она сама удивилась тому, как естественно вырвались у нее эти слова.
— Энди — славный парень, — кивнул Рашен, который все понял совершенно правильно. — Очень тонкий и интеллигентный. Для астронавта даже слишком. И уж как его жизнь ломала… Хорошо, что он с тобой не пришел. А то здесь и так розовых соплей по колено.
— Я его звала, но он не захотел, — сказала Ива.
— Тоже весь в расстройстве? — догадался адмирал.
— У вас это что, национальное? — поинтересовалась Ива.
— Говорят. Хотя врут, по-моему. Никакие мы, русские, не особенные. Просто нас очень мало, и все кому не лень тычут в нас пальцами и вешают ярлыки. Вот, мол, осколки великого народа. Ах, какая жалость!.. А этот великий народ только и делал, что пускал себя на мясо, выручая других. Мы же буферная зона между Европой и остальным миром. Нас захватывали раз сто, порабощали, истребляли. А мы вставали раз за разом — и в морду гадам. С кем только мы не воевали! И с татарами какими-то, и с монголами, и с фашистами всех мастей… Жалко, с Америкой не успели. Мы бы вам дали прикурить. И евреи тоже что-то много на себя берут. Эх… Ладно, слезай. А где Задница, ты не в курсе?
— Кажется, здесь, — сказала Ива, пересаживаясь на кровать.
— Та-ак… — адмирал подвинул к себе контактную доску. — Ладно. Алло! Мозер! Где ты?
— Я, сэр! — радостно отозвался флаг-адъютант.
— Ты вот что… Там у вахты Кендалл завалялся самогон. Давай бегом к ним. Подойди к этому пацаненку, как его…
— Кристоф Бульон, — нехотя подсказала Ива.
— Навигатор Бульон, не забудешь, фамилия редкая. И скажи, что с начальством положено делиться. Пригрози конфискацией, и через полчаса чтоб у меня был литр!
— А не много вам? — поинтересовался Мозер тоном опытного денщика.
— Загр-р-рызу! — прорычал адмирал, и флаг-адъютант мгновенно исчез с монитора. — Ты, — сказал Рашен, оборачиваясь к Иве. — Ты мне понадобишься часов примерно через двадцать. Иди пока отдыхай, люби своего русского и скажи ему, чтобы не переживал. Все устроится. Я тебя потом вызову, будем вместе думать, рисовать всякие схемки и графики. И спасибо тебе, Кенди.
— За что… — скромно потупилась Ива.
— Есть за что, — отрезал адмирал. — Да, встретишь Линду, скажи ей, что она сука, но я ее все равно люблю.
— Есть, сэр! — отрапортовала Ива и поспешила выскочить за дверь, пока адмирал не нагрузил ее еще какими-нибудь деликатными поручениями.
В коридоре на полу сидела Линда. Глаза у психолога были опухшие.
— Ну? — спросила она.
— Ну? — спросила она.
— Воюем! — радостно ответила Ива.
— Хреново, — сказала Линда. — А я еще надеялась когда-нибудь родить. Теперь уж точно не успею.
— Ты чего? — удивилась Ива. — Все будет ОК. Это же Рашен.
— Дурочка, — вздохнула Линда сочувственно. — Тебе бы только летать и стрелять. Мало тебе одного Пурпурного Сердца, захотелось еще и урну с крышкой.
— Это как понимать? — Ива агрессивно уперла руки в бока. — А кто меня агитировал выводить патрона из депрессии?
— Я думала, он умный и сдаваться пойдет, — ответила Линда. — Все к тому и шло. А ты, подруга, выходит, перестаралась. Ну куда мы со своими двадцатью скороварками против целых трех планет?
— Может, «Тушканчик» и скороварка, но у него лучший в Солнечной экипаж, — парировала Ива. — А за остальных ты не беспокойся. Наше дело — выжить для начала, а потом восстановить справедливость. И шла бы ты подальше со своими пораженческими настроениями.
— Сама ты иди, — вяло сказала Линда. — Трахайся, пока дают.
Ива присела на корточки, взяла Линду обеими руками за горячие щеки и повернула лицом к себе.
— Что-то случилось? — спросила она мягко.
— Да нет, — вздохнула Линда. — Кажется, в моей жизни уже никогда не случится ничего. Знаешь, подруга, мне все до такой степени надоело… Пятнадцать лет я на флоте, а все ради чего?
— Может, ради того, что тебя здесь все любят, — предположила Ива. — Ради того, что весь «Тушканчик» прошел через твой кабинет, и всем ты помогла, всем стало легче. Думаешь, это хоть кто-то забыл?
— Он в моем кабинете не был, — прошептала Линда. — А когда ему стало плохо, я не смогла к нему прийти… Вот тебя уговорила.
— Он уже был в порядке, — возразила Ива, а сама подумала: «Вот это да! Я просто слепая…»
— Ты даже не понимаешь, как ему это было нужно, — слабо улыбнулась Линда. — Чтобы пришла женщина и ничего не говорила. А только слушала. Ты все сделала отлично. — Ты бы справилась в сто раз лучше меня.
— Да нет же! — Линда отвернулась к стене, и Ива заметила, что у нее дрожит щека. — Мне нельзя, понимаешь? То есть, я могла бы, но… Нам профессиональная этика запрещает работать с близкими людьми. Только в крайних случаях. Но мне бы потом нельзя было остаться с ним рядом. Трудно объяснить, но это так. Это правильно.
— Слушай, ты извини, но… А ты что, не пыталась ему ничего сказать? Ну, в смысле…
— Милая Кенди, что ты обо мне знаешь… — сказала Линда шепотом. — Хотя, наверное, теперь это не важно. Нас все равно скоро не станет, так пусть хоть кто-то… Я ведь десантник, Кенди. Связист десантно-штурмового батальона.
— Что? — не поверила Ива.
— Мы как раз приехали из училища в Орли, — голос Линды стал звонок и сух, она выговаривала слова, будто не слыша их, как автомат. — Готовились к погрузке. А там же город, мы ходили в увольнение. И я поцапалась с одной из наших центровых из-за мужика. И мужик-то был дерьмо, вот что обидно… В казарме скандал разросся, вспомнили, что я вообще слишком умная, и так далее. Честно говоря, давно я нарывалась. И самооценка у меня была тогда ого-го. Я ведь могла пробить человеку висок одним пальцем. И зубов я тогда накрошила целое ведро. Руки-ноги поломала. Но когда против тебя целый взвод… Короче говоря, они меня изнасиловали всей казармой. Дождутся, пока я в себя приду, — и снова… Знаешь, как это, когда женщины?.. Наша подружка Марго хорошо знала. Ее в последнее время даже гипноз не спасал. Каждую ночь во сне видела, как отказывается лизать, а в нее за это ножку от стула…
Ива крепко зажмурилась, изо всех сил пытаясь не представить себе, как это может быть.
— Алекс в ту ночь стоял дежурным по базе, — продолжала Линда. — Пошел в обход и вынул меня из петли. Сделал так, что весь наш взвод загремел на каторгу. А сам приходил ко мне в больницу. И говорил со мной, говорил, как грамотный психотерапевт. Талант у него. Это сейчас ему не нужно, а раньше он, ты же помнишь, влюблял в себя людей за секунду, одним взглядом…
Ива согласно кивнула. Рашен сильно изменился за последние годы, но до сих пор ему все прощалось за то, что когда-то он был лучше всех.
— Знаешь, — сказала Линда, — мне ведь по всем раскладам положено было его возненавидеть, он же видел, что со мной сделали… А я глядела на него, как собачонка, и все хотела, чтобы он меня погладил. У него глаза такие были… Если бы не он, я бы точно с ума сошла. Или все-таки убила бы себя. Но он меня вытащил. Вот сюда. Вот такую, какая я есть. А теперь все рушится… Ни малейшей надежды. Они ведь угробят нас, Кенди! — простонала Линда и наконец разрыдалась.
Две женщины сидели на полу у стены, обнявшись, и горько плакали. Мимо них, воровато озираясь, пробежал на цыпочках флаг-адъютант Мозер, прижимая к груди десятилитровую канистру с самогоном.
* * *Кресла в салоне адмиральского катера были глубокие и мягкие, как на прогулочном судне. Усевшись, Рашен положил ногу на ногу, скрестил руки на груди и принял неприступный вид. Эссекс и Боровский за его спиной о чем-то переговаривались громким шепотом.
— Жду команду на старт, — доложил Мозер.
— Poyehali, — бросил Рашен.
Мозер с небрежностью опытного пилота хлопнул ладонью по «доске». Стартовые электромагниты оттолкнули катер от стыковочного узла, и суденышко выпрыгнуло из глубокой пазухи на борту «Тушканчика». Мозер дал тягу, перегрузка возросла.
— Не гони, — попросил Рашен.
— Да, сэр.
— Слушайте, патрон, — сказал Боровский. — Я понимаю, что это не мое дело, но если бы меня спросили…
— Да что ты заладил «не мое дело, не мое дело…». Ну?
— Зачем нам этот референдум? Только время теряем.
— Не референдум, а рабочее совещание, — поправил Эссекс.
Рашен высунулся из-за высокого подголовника и внимательно оглядел подчиненных.
— Бунт на корабле? — спросил он ласково.
— Никак нет, сэр! — поспешно гавкнул Боровский.
— Молодец, — кивнул Рашен и отвернулся.
Позади снова зашушукались. Слышно было, как старпом возмущается, а Эссекс его успокаивает. Впереди на обзорном экране компьютер прорисовал силуэт «Гордона». Среди далеких звезд медленно проступали очертания невидимого глазу мегадестроера.
Рашен вдруг вспомнил: еще четверть века назад на семинаре по общей психологии он доказывал, что бессознательно астронавты должны воспринимать бой в пространстве как игру в виртуальной реальности. Сложно воевать с бесплотным и неосязаемым противником всерьез. Конечно, до того момента, пока не заработаешь первую в своей жизни сквозную пробоину в борту.
Но вот парадокс: если тебя подстрелили, а ты выжил и смог понять, что же, собственно, произошло, война в космосе не станет от этого реальнее. Ты просто начинаешь ее бояться. Обижаешься на то, что за ошибку в игре тебя всерьез ударили. А дальше только два пути. Либо ты навеки испугаешься — как Мозер, например, — либо весь остаток боевой жизни пройдешь рука об руку с нервными расстройствами.
В колледже Рашен читал воспоминания морских офицеров времен Заварухи и запомнил, как отзывались бравые мореманы о бесстрашии сухопутных войск. «Мы работаем за компьютерами и решаем некую почти абстрактную задачу, — писал опытный флотоводец. — Никаких сверхъестественных личных качеств для этого не требуется. А вот чтобы, сидя в окопе под огнем, крикнуть «Ура!» и броситься вперед, нужно большое мужество. Это совсем не похоже на то, что испытываем мы. Конечно, в случае ошибки, если в нас попадут… Последствия могут быть не из приятных. Но все равно, вздумай я у себя на мостике заорать: «Ура! В атаку!» — на меня посмотрят с глубоким удивлением. Наша война — это работа, в первую очередь работа интеллекта, где эмоциям нет места, потому что они могут исказить решение задачи и оказаться гибельны для корабля».
Уже лейтенантом Рашен осознал правоту этих слов на собственном опыте. Но в море было хотя бы само море, осязаемая в своей опасности враждебная среда вокруг. А космос, ничуть не менее смертельный, чем вода, казался бесплотным и пустым. Корабль, скрывающийся под водой, можно было обнаружить тремя-четырьмя довольно простыми способами. На поиск черного, как пустота, и отлично заэкранированного боевого космического судна работали десятки сложнейших методик. И если от утопленной субмарины всплывало на поверхность хотя бы масляное пятно, то межпланетный дестроер с пробитым реактором погибал беззвучно, и после взрыва искать было нечего.
Романтики в космической войне не оказалось ни на грош. Ничего общего с земными реалиями тоже. И удовольствие от победы было чересчур абстрактным. Но со временем его выдумали люди. Каждый находил для себя в безумных гонках среди тьмы что-то особенное, свое. И каждый знал, что, если после боя не хлопнешь товарища по плечу, в следующий раз он может сплоховать. Из этого взаимного одобрения, постоянного внимания к успехам других и выросли отношения в экипажах. Своеобразные, но подчеркнуто теплые, родственные. Возможно, поэтому среди астронавтов не было семейных пар, а сексуальным контактам, случавшимся на отдыхе внизу, никто не придавал значения. Навигаторы, «пушкари», техники, проводя большую часть времени в иллюзорном мире полетов меж планетами, занимались самообманом. Они вынужденно уговаривали себя, что их постоянная игра со смертью и есть настоящая жизнь. В противном случае они бы слишком часто ошибались и пренебрегали опасностью.